Довольно!
Никакихъ трофеевъ! Никакихъ плѣнныхъ! Раненыхъ! Ни ужасовъ, ни торжества, никакихъ извѣстій.
Я не хочу слышать о войнѣ.
Я хочу отдохнуть отъ всего этого.
— Конечно, мы сдѣлаемъ съ вами сегодня какую-нибудь прогулку.
—Только, чтобъ ничего не напоминаю о теперешнихъ событіяхъ.
— Не угодно-ли, сэръ, мы отправимся въ Мегуро, — это въ трехъ миляхъ отсюда, отъ Токіо.
И мы поехали.
Высокій холмъ. Съ него открывается даль, зеленая, веселая, радостная. Зачѣмъ люди воюютъ! Кудрявыя рощи, изумрудный поля, и алмазами горятъ на яркомъ, словно лѣтнемъ солнцѣ маленькiя, извилистыя рѣчки. Воздухъ чисть, нѣженъ, прозраченъ, мягокъ, какъ бархатъ. Все вѣетъ покоемъ, тишиной,— призывая къ покою., къ тишинѣ. Зачѣмъ люди кровью пачкаютъ такой прекрасный міръ?
На вершинѣ холма двѣ старыя могилы.
— Сюда весной, когда вѣтви вишневыхъ деревьевъ покроются цвѣтами, приходятъ толпами юноши и дѣвушки изъ Токіо и покрываютъ эти могилы белоснежными цвѣтами!—говорить мнѣ Кошино.
—Чьи-жъ это могилы?
— Здѣсь погребенъ Шираи-Гомпаччи. Здесь погребена Комурасаки.
— Кто быль онъ?
— Убійца.
— Она?
— Куртизанка
— Чѣмъ жe они прославились?
Кошино пожаль: плечами:
— Они любили другъ друга.
Вотъ отвѣтъ тѣмъ, кто говорить, будто въ самомъ языкѣ этихъ матеріалистовъ-японцевъ нѣтъ слова «любить», а есть только слово; «желать».
Пусть имъ молча ответять эти двѣ могилы, которыя въ теченіе двухъ столѣтій каждую весну покрываютъ цвѣтами только потому, что люди, успокоившіеся въ нихъ, «любили другъ друга».
Это случилось 260 лѣтъ тому назадъ.
Я передаю любимую японскимъ народомъ исторію о Щираи-Гомпаччи и Комурасаки, такъ, какъ слово въ слово перевелъ мне съ японскаго на англійскій Кошино
Дѣйствітельная исторія объ одномъ юношѣ и объ одной дѣвушкѣ, какъ они плохо жили и хорошо умерли, подлинное происшествіе, случившееся однажды, съ присоединеніемъ нѣкоторыхъ истинъ, которыя вѣчны.
ГЛАВА I.
Что такое деньги?
Деньги—имущество нищихъ.
Тотъ, въ чьемъ сердце, какъ золото, звенитъ песня любви, изъ чьихъ глазъ, какъ брильянты, сыплются слезы восторга, кто сыплетъ за благородное дѣло рубины своей крови,—богатъ и безъ денегъ
Taк сказалъ бы мудрый, если бы былъ среди насъ.
- - -
Жилъ одинь самурай. Жилъ и умеръ.
Такъ какъ у него остался одинъ сынъ и очень много имущества, — то, конечно, у него оказалось очень много родныхъ.
Вся страна оказалась въ родствѣ съ покойнымъ самураемъ. Отовсюду съехались родные, изо всѣхъ городовъ. Одинъ приходился ему родственникомъ по отцу, другой по матери, третiй по дѣдамъ, четвертый по прадѣдамъ.
И всѣ они начали эаботиться о Шираи-Гомпаччи, какъ звали малолѣтняго сына покойнаго самурая.
Когда Шираи-Гомпаччи исполнилось 18 лѣтъ, у него не оказалось ничего. Ни денегъ, ни имущества.
Родственники-опекуны дали ему саблю отца и разсказали ея исторію:
— Десять поколѣній твоихъ предковъ сохранили этотъ клинокъ чистымъ и яснымъ. Постарайся, чтобъ онъ не заржавѣлъ отъ стыда въ твоихъ рукахъ. Иди и будь счастливъ.
— А имущество, которое осталось послѣ отца?-—спросилъ Шпраи-Гомпачча.
— У тебя есть такое имущество, — ответили ему родственники-опекуны,—за которое каждый изъ насъ отдалъ бы все свои деньги, но котораго купить,—увы!— нельзя! Твои 18 лѣтъ! Будь счастливь, что ихъ немного! Ты молодъ, — иди и постарайся распорядиться своей молодостью, какъ можно лучше!
Шираи-Гомпаччи засунулъ саблю за широки поясъ и пошелъ въ Іеддо, надѣясь при дворѣ тамошняго дайміо отличиться въ умѣньѣ владѣть оружіемъ передъ другими знатными юношами и тѣмъ снискать себѣ расположеніе, покровительство и богатую жену.
Онъ сказалъ только главному изъ своихъ опекуновъ-родственниковъ:
— По старому обычаю, проводи меня за предѣлы нашего города и, показавъ мнѣ, юноше, на весь міръ, скажи мнѣ: «Онъ весь твой, если ты сумѣешь имъ завладѣть!».
Опекунъ согласился:
— Только не проси у меня денегъ на дорогу.
— Нѣтъ!—кратко отвѣтилъ Шираи-Гомпаччи.
Когда они вышли за предѣлы города, опекунъ, улыбаясь, показалъ ему рукою кругомъ:
— Вотъ, юноша! Весь міръ передъ тобой. Возьми изъ него, сколько сможешь!
Шираи-Гомпаччи отвѣтилъ съ поклономъ:
— Я такъ и сдѣлаю. Для начала мнѣ нужна твоя презрѣнная жизнь, грабитель, похитившій. себѣ то, что скопилъ мой отецъ!
И съ этими словами вынулъ изъ-за пояса саблю предковъ-самураевъ. Опекунъ упалъ на колени:
— Не убивай меня! Возьми, что хочешь, оставь мнѣ только одно: жизнь.
Шираи-Гомпаччи отвѣтилъ ему:
— Нѣтъ, мнѣ хочется посмотрѣть, какъ стекаеть кровь по клинку сабли.
Я омочу ее въ первый разъ въ благородной крови, — вѣдь ты утверждаешь, будто ты родственникъ моего отца, благороднаго самурая, никогда не запятнавшего себя позорнымъ поступкомъ!
И съ этими словами погрузилъ клинокъ въ горло опекуна и держалъ такъ, пока сталь не стала теплой.
— Ты проснулась и ожила, благородная сталь, стала теплой, словно живая!— воскликнулъ Шираи-Гомпаччи,—-обещаю тебѣ, что ты никогда не заснешь въ моихъ рукахъ!
И пошелъ быстро, чтобъ избѣжать погони и мщенья.
ГЛАВА II.
Что такое сабля?
Кто имѣетъ саблю, тотъ имѣетъ все, что есть у другихъ. Кто имѣетъ золото, имѣетъ только то,
что есть у него.
Кто имѣеть саблю, — одинъ ударъ, и онъ будетъ имѣть столько, сколько есть въ кармане у другого.
Такъ сказалъ бы мудрый, если бы онъ быль среди насъ.
- - -
Дорогою Шираи-Гомпаччн встрѣтилъ людей, которые расположились ночевать тамъ, гдѣ ихъ застала ночь, — среди поля.
По ихъ красивому платью и хорошему оружію, Шираи-Гомпаччи принялъ ихъ за знатныхъ и богатыхъ людей.
Среди нихъ была молодая дѣвушка, чрезвычайной красоты, которая сидѣла и плакала.
Поклонившись всѣмъ и ласково встреченный, Шираи-Гомпаччи спросилъ:
— Почему росою покрыты лепестки этого цветка?
— Эта молодая дѣвушка потеряла отца,—отвѣтилъ старшій изъ путниковъ, — и теперь плачетъ объ немъ.
И отъ взгляда Шпрап-Гомпаччи не укрылось, съ какимъ строгимъ видомъ старикъ поглядѣлъ на молодую девушку:
— Отвѣчай же незнакомцу!
Молодая дѣвушка испуганно взглянула на старика и только кивнула головой въ знакъ согласія.
Говорить она не могла: слезы душили ее.
«Тутъ что-то не такъ!» — подумалъ Шираи-Гомпаччи, присаживаясь, по приглашенію всѣхъ, къ ѣдѣ.
— По благородному виду, ты долженъ быть знатнымъ юношей, — сказалъ ему старпкъ, — вѣроятно, твои носильщики отстали отъ тебя, и ты, по юношеской нетерпѣливости, ушелъ впередъ?
— Я иду пѣшкомъ, — отвѣтилъ Шираи-Гомпаччи, — у меня нѣтъ носильщиковъ.
— Такъ, значить, ты отправилъ свое имущество впередъ? Вѣдь не можетъ же юноша знатнаго происхожденія, — а ты таковъ по виду, — путешествовать безъ имущества?
— Вотъ все мое имущество!—сказалъ Шираи Гомпаччи показывая на саблю за поясомъ.
— Немного!—улыбнулся старикъ.
Шираи-Гомпаччи запальчиво отвѣтилъ ему:
— Къ дремучему лѣсу пришелъ человѣкъ съ топоромъ. Лѣсъ быль непроходимъ,— а онъ началь рубить направо и налево и проложилъ себѣ дорогу. Жизнь— дремучій лѣсъ. У кого есть топоръ, тотъ проложить себе дорогу.
И вынувъ свою саблю и съ любовью глядя на нее, разсказалъ, сколькимъ предкамъ она служила, во сколькихъ. бояхъ обагрялась кровью враговъ и во сколькихъ благородныхъ самоубійствахъ спасала предковъ отъ позора или плѣна.
— Такую же службу она сослужить и мнѣ! — закончилъ Шираи-Гомпаччи,—саблей можно купить все. Я куплю ею или почести в богатство, или благородную смерть себѣ!
. — Рѣшимость великая сила, если ею руководить осторожность!—улыбнувшись, сказалъ старикъ и предложилъ Шираи-Гомпаччи переночевать вмѣстѣ съ ними.
Утомленный бѣгствомъ, Шираи-Гомпаччи не далъ гостепріимнымъ людямъ труда его упрашивать.
Передъ сномъ онъ показалъ всѣмъ свою саблю и былъ очень доволенъ, видя, какъ у всѣхъ разгорались глаза на драгоценную старинную саблю.
Едва коснувшись земли, Шираи-Гомпаччи заснулъ, какъ убитый.
Но среди ночи онъ проснулся, — кто-то говорилъ ему:
— Юноша, вставай и бѣги!
Съ трудомъ онъ открылъ глаза и при мерцаніи звѣздъ увидалъ прекрасную девушку, которую вечеромъ видѣлъ плачущей.
— Юноша, вставай и бѣги! — сказала она, и голосъ ея былъ какъ шопотъ цвѣтовъ, когда они испуганно шепчутся ночью, почувствовавъ приближеніе холодного утра, — бѣги, пока не поздно. Я слышала, какъ они сговаривались рано утромъ, пока ты спишь, взять у тебя, соннаго, саблю и уйти. А если ты проснешься при этомъ, и убить тебя, безоружнаго!
— Можетъ-ли это быть?—воскликнулъ Шираи-Гомпаччи,— вѣдь, они знаютъ, что это все, что у меня есть!
— Клянусь тебѣ своимъ отцомъ, который никогда не умиралъ!—воскликнула дѣвушка.
Какъ ужаленный змѣей, вскочилъ Шираи-Гомпаччи съ земли.
— Какъ низки люди! — воскликнулъ онъ,—они думаютъ только, что бы подороже отнять у другаго.—Такъ я отниму у нихъ то, что дороже всего!
И обнаживъ саблю, онъ въ страшной ярости напалъ на спящихъ и далъ работу своей саблѣ.
Небо уже начало краснѣть, когда всѣ были мертвы, и окровавленный Шираи-Гомпаччи пришелъ въ себя послѣ ярости.
— Прости меня, прекрасный цвѣтокъ, названія котораго я не знаю!—сказалъ онъ, обращаясь къ молодой дѣвушкѣ,— прости меня за то, что я умертвилъ твоихъ родственниковъ и причинилъ тебе столько горя.
— Меня зовутъ Комурасаки!—ответила она, зардѣвшись, какъ заря, которая разгоралась на небе,—и я не цветокъ, а только почка цветка, которая распустится, когда ее обожжетъ солнце любви. Никакого горя не причинилъ ты мне, — только радости. Эти люди, отъ которыхъ ты освободилъ меня, разбойники. Они похитили меня изъ дома моего отца, чтобы взять за меня огромный выкупъ: мой отецъ очень богатъ. Ты видишь, я не лгала, когда кивнула головой на слова, что я потеряла отца. Мой отецъ не умеръ, но я его потеряла. Возврати же меня ему, чтобъ онъ могъ отблагодарить тебя такъ, какъ стою этого я, его любовь ко мне и твоя доблесть!
Шираи-Гомпаччи, любуясь Комурасаки при свете наступившая дня, довелъ ее до дома ея отца,—и былъ встреченъ съ радостью и почестями.
— Моя дочь все сказала мне! — объявилъ отецъ Комурасаки, когда юноша собрался въ дальнейшій путь,— и я знаю, какъ отблагодарить тебя. Ты вернулъ мне жизнь, и я отдамъ тебе за это лучшее сокровище, которое я имею. Я богатъ, моя дочь призналась, что полюбила тебя съ перваго взгляда,—возьми ее въ жены и останься съ нами!
Но Шираи-Гомпаччи ответвлъ съ гордостью:
— Я не хочу, чтобъ сабля моего отца заржавела отъ бездѣйствія и стыда за его сына! Я иду добывать себе почестей и славы, и хотя мне очень нравится твоя дочь, — но мне нетъ дела до твоихъ денегъ. Прощай!
И ушелъ.
Ушелъ гордо, чувствуя, однако, словно что-то отрывается у него отъ сердца.
ГЛАВА III.
Что такое друзья?
Человекъ, который заставилъ опасаться своихъ враговъ, и самъ опасается своихъ друзей, — можетъ считать жизнь свою въ безопасности.
Такъ сказалъ бы мудрый, если бъ былъ среди насъ.
- - -
Своей храбростью и благородствомъ Шираи-Гомпаччи сразу пріобрелъ множество друзей при дворе дайміо.
Особенно же подружился съ нимъ одинъ царедворецъ, котораго дайміо очень почиталъ и любилъ за умъ и хитрость.
Однажды поздно вечеромъ царедворецъ вошелъ въ комнату, где спалъ Шираи-Гомпаччи и сказалъ ему:
— Хочешь-ли сразу добиться высшего расположенія дайміо, а съ нимъ почестей и славы?
— Я для этого и прибыль въ Іеддо! —отвечалъ Шираи-Гоапаччи.
— Слушай же!—сказалъ царедворецъ, —я могъ бы пойти и донести дайміо, и на меня одного посыпались бы все милости, но я люблю тебя и хочу, чтобы почести, слава и подарки достались и тебе. Сегодня ночью десять приближенныхъ сговорились похитить сына дайміо, —чтобъ принудить дайміо,—ты знаешь, какъ онъ любить своего сына, — чтобы принудить его отказаться отъ власти и передать ее другому, кто имъ угоденъ. Я знаю весь ихъ замыселъ, потому что я сделалъ видъ, будто разделяю все ихъ планы. Но я слабосиленъ. Моя сила — мой умъ и хитрость. Ты же храбръ и искусенъ въ уменьи владеть оружіемъ, какъ никто. Пойдемъ и станемъ на стражу около дверей спальни сына дайміо.
Если ты убьешь всехъ заговорщиковь, подумай, какія милости словно дождь, посыплются на тебя!
Шираи-Гомпаччи вскочилъ:
— Сама судьба хочетъ вознаградить меня за все, что я перенесъ! Идемъ!
Царедворецъ передалъ ему саблю.
Никогда еще сабля не казалась такъ легка Шираи-Гомпаччи.
Они пошли и стали на стражу.
Ровно въ полночь появились заговорщики.
— Стойте, изменники! — крикнулъ, выступая изъ темноты, Шираи-Гомпаччи и погрузилъ саблю по рукоять въ грудь первого попавшагося.
Онъ разилъ своей саблей, и когда десятый лежалъ у его ногъ,—онъ вдругъ почувствовалъ страшную боль въ спине и упалъ безъ сознанія.
Когда онъ очнулся, кругомъ было светло,—горели факелы.
Шираи-Гомпаччи увидалъ дайміо и сбежавшуюся свиту и стражу.
Передъ дайміо стоялъ его другъ царедворецъ и говорилъ:
— Узнавъ, что эти одиннадцать негодяевъ замыслили такое злое дело, я одинъ сталъ на страже. Я не силенъ, но я былъ уверень, что любовь и преданность тебе, повелитель, дадутъ мне нечеловеческія силы. Я не ошибся. Я поразилъ на смерть десятерыхъ, — они были негодяями, но хоть храбрыми негодяями: смотри, все они ранены въ грудь. Тогда одиннадцатый кинулся, какъ трусъ, въ презренное бегство. Онъ не стоилъ удара благородной сабли. Ударъ кинжаломъ въ спину настигъ и повалилъ его. И этотъ человекъ, этотъ трусъ — оказался кто же? Кто? Мой лучшій другъ! Котораго я любилъ, какъ родного брата!
— Негодяй лжетъ!—воскликнулъ Шираи-Гомпаччи,—это я убилъ заговорщиковъ. Посмотри, чья сабля въ крови!
— Къ измене, къ трусости, къ бегству ты прибавляешь еще ложь и клеветническій доносъ! — съ отвращеніемъ воскликнулъ дайміо,—мы видимъ, чья сабля окровавлена, твоя блеститъ, какъ стекло, чего нельзя сказать про твою совесть.
Шираи-Гомпаччи понялъ теперь, почему ему такъ легка показалась его сабля. Хитрый царедворецъ въ темноте далъ ему свою, и онъ облилъ горячей кровью заговорщиковъ саблю предателя.
Шираи-Гомпаччи только зарыдалъ:
— Какъ низки люди!
— То, что ты ради меня смертельно ранилъ своего друга, только возвышаетъ тебя въ моихъ глазахъ, свидетельствуетъ о твоей преданности мне! — обратился дайміо къ царедворцу.
Тотъ низко склонился:
— Самаго любамаго друга! Я долженъ повиниться передъ тобой, повелитель! Любовь—цветокъ въ сердце юноши,— его можно сорвать. Любовь—дерево въ сердце зрелаго мужа. Оно крепко держится корнями. Но вырвать любовь можно, только вырвавши сердце. Какъ ни преступенъ Шираи-Гомпаччи, но я все-таки еще продолжаю любить его и жалеть. Позволь же мне доказать свою преданность тебѣ.
Вырви мне сердце. Пусть лучшаго любимаго моею друга замучатъ на моихъ глазахъ. Хочешъ, сделай меня его палачомъ. Я самъ, своими руками замучу его въ жесточайшихъ пыткахъ Такъ я преданъ тебе, такъ готовъ поступить со всякимъ твоимъ врагомъ, будь онъ мне хоть братъ. Я принесъ тебе въ жертву моего лучшаго друга, позволь же пожертвовать и свое сердце.
Дайміо былъ тронуть:
— Нѣть!—сказалъ онъ,—такое сердце, какъ твое, нужно мне. Я достаточно верю въ твою преданность. Я не хочу
подвергать тебя новымъ страданіямъ.
Пусть преступникъ живеть, я оставлю его даже безнаказаннымъ, потому что онъ твой другъ. Вышвырните негодяя изъ
моего дворца, пусть околееть отъ рань; где-нибудь на навозе. Раздавленная гадина безопасна!
— Одна милость, дайміо!—простоналъ Шираи-Гомпаччи,—прикажи мне отдать
мою саблю, саблю предковъ-самураевь. Я надѣюсь когда-нибудь обнажить ее противъ твоихъ враговъ и доказать тебе.
свою правоту. О, сделай это хотя бы изъ милости къ тому, кого ты считаешь моимъ другомъ, а я врагомъ и предателем-
Дайміо сказалъ:
— Отдайте ему его саблю! Хвала богамъ, что негодяй не заставилъ ее потускнеть отъ крови друга!:
Шираи-Гомпаччи засунули саблю за поясъ и, раненаго, выбросали изъ дворца, -
А хитрый царедворецъ былъ осыпанъ почестями и богатствомъ. Дайміо сделалъ его вторымъ после себя. Великіе редко видятъ правду. Они слишкомъ высоки, а правда, какъ муравеі, бегаетъ у ихъ ногъ. Одинъ неосторожный шагъ, и они ее раздавили.
ГЛАВА IY.
Что такое честь?
Сынъ сказалъ отцу:
— Ты даль вне жизнь. Я взялъ у тебя имя. Жизнь свою я долженъ отдать за то, чтобъ имя твое осталось такимъ же честнымъ, какъ оно было!
Это слова добраго сына.
Такъ сказалъ бы мудрый, если бы быль среди насъ.
- - -
Молодость—лучшее лѣкарство отъ всехъ болезней, — и Шираи-Гомпаччи выздоровѢлъ отъ предательской раны.
Больной и изможденный, онъ бродилъ голодный, но улицамъ Iеддо.
И все чуждалась его:
— Вотъ человекъ, котораго даймiо выбросилъ изъ своего дворца!
Когда проносятся зимнiя бури, — расцветають весенніе цвѣты.
Когда страсти къ почестямъ, славе, богатству пронеслись, въ сердце расцветаетъ любовь.
Теперь Шири-Гомпаччи съ горестью думалъ:
— Зачемъ я тогда не остался у добраго богача и не женился на красавице Комурасаки! Я быль бы теперь богатъ, спокоенъ и счастливь,. — ибо истинное счастье только въ любви. Теперь же меня всѣ ненавидятъ и презіраютъ!
Такъ вздыхаль по любви Шираи-Гомпаччи, голодный, скитаясь по улицамъ Іеддо.
Думая такъ, онъ проходилъ мимо одного чайнаго домика, лучшаго въ городе, и услыхалъ пѣніе женщины.
Голосъ показался ему знакомымъ.
Шираи-Гомпаччи остановился и сталъ слушать.
Струны звенѣли, плакали и жаловались подъ пальцами женщины.
А госолосъ ея пѣлъ, словно радостную пѣснь:
— «Кто всехъ красивей, умней и отважней?
«Его имя—Шираи-Гомпаччи.
«Чьи уста никогда не осквернялись ложью, а сабля кровью друга?
«Его имя—Шираи-Гомпаччи.
«Кто, поистине, достоинъ названія самурая? Кто умѣетъ носить саблю предковъ съ достоинствомъ? Чья сабля доблестнее всехъ?
«Его имя—Шираи-Гомпаччи.
«Кого я люблю? О комъ я тоскую? Чье имя повѣряю темной ночи вплоть до безрадостнаго разсвета?
«Это имя—Шираи-Гомпаччи».
— Кто смѣетъ,—воскликнулъ Шираи-Гомпаччи,—восхвалять громко имя Шираи-Гомпаччи, когда его, отверженнаго, ненавидитъ и прѣзираетъ все Іеддо?! И Шираи-Гомпаччи вбежалъ въ чайный домикъ.
Вбѣжалъ и остолбенелъ. На балконе, на богато вышитой подушке, сидела, убранная цветами, Комурасаки, еще более прекрасная, чемъ прежде, плакала и пела.
Увидавъ его, Комурасаки вскрикнула и закрыла руками лицо.
—Ты здесь? — воскликнулъ въ изумлении и yжace Шираи-Гомпаччи,—музыкантшей и певицей *)? Ты, дочь славнаго и богатаго отца? Ты, которая носишь имя, всегда бывшее честнымъ?
Комурасаки отняла руки отъ лица и ответила съ гордостью:
— Это имя и осталось честнымъ. Никто не посмѣетъ сказать, что мой отецъ не честный человекъ и кого-нибудь обманулъ. И это сделала я!
И она разсказала Шираи-Гомпаччи, что съ нею случилось съ тѣхъ поръ, какъ они разстались.
Вслѣдствіе несчастныхъ обстоятельствъ ея отецъ разорился.
Когда продали все, что у нихъ было, на улице стояло еще несколько человекъ и проклинали ея отца:
— Ты обманулъ насъ! Ты взялъ наши, деньги и намъ не отдалъ!
Отецъ пришелъ въ домъ, который ужъ не принадлежалъ имъ, и съ горестью-и слезами воскликнулъ:
— Вотъ я потерялъ все! Теряю теперь и доброе имя. Что осталось у меня? Остатки презренной жизни и обезчещенная дочь, которая будетъ носить презрѣнное имя! Старый обычай, требуетъ, чтобъ я продаль свою дочь и заплатилъ свои долги. Какiя же муки изберетъ моя дочь: мученіе тѣла отъ ласкъ нелюбимыхъ людей, или мученія душевныя отъ сознанія, что ея отецъ обезчещенъ?
Комурасаки отвѣчала:
— Отецъ, я покончу самоубійствомъ, если ты не продашь меня и не выкупишь свое имя у судьбы такимъ же чистымъ, какимъ оно попало въ ея безжалостный руки!
Отецъ ея прослезился:
— Дочь моя, я зналъ, что дѣлалъ, когда давалъ тебѣ жизнь!
И выйдя съ нею на улицу, сказалъ проклинавшимъ его, какъ обманщика:
— Не торопитесь кидать камнями въ собаку, которая еще не появилась! Вы видите, какъ прекрасна моя дочь! Ея красотой я заплачу мои долги! Она хочетъ этого!
И всѣ восхваляли прекрасную дочь и честнаго торговца, для котораго доброе имя дороже всего на свѣтѣ.
Ихъ съ почестями проводилъ весь городъ, старикъ отвезъ дочь въ Іеддо, и, такъ какъ Комурасаки была прекрасна, какъ рѣдко бываютъ прекрасны цвѣты, за нее хозяйка чайнаго домика заплатила столько, что честный торговецъ вернулъ съ избыткомъ всѣмъ, кому былъ долженъ.
— Вотъ почему я здѣсь! — закончила прекрасная Комурасаки свой разсказъ, — въ домѣ почтенной Иджгі-Санъ, и вотъ почему я съ гордостью могу носить имя моего отца!
Шараи-Гомпаччи поникъ головой:
— А я,—сказалъ онъ,—я не сумѣлъ сохранить въ глазахъ людей имя моего отца такимъ же славнымъ, какимъ его получилъ!
ГЛАВА V.
Что такое любовь?
Большая рѣка, спокойно и медленно струившаяся по долпнѣ, спросила у бурной маленькой горной рѣчки:
— Почему ты такая бѣшеная? Та отвѣчала:
— Потому что на моей дорогѣ много камней!
Такъ и любовь. Она становится бѣшеной, встрѣчая на пути препятствія. Такъ сказалъ бы мудрый, если былъ среди насъ.
- - -
Въ это время на разговоръ вышла почтенная Иджи-Санъ, хозяйка чайнаго домика.
— Кто этотъ блѣдный юноша?:—спросила она. -
— Меня зовутъ Шираи-Гомпаччи!—со стыдомъ отвѣтилъ молодой человѣкъ.
Иджи-Санъ привѣтливо улыбнулась:
— Войди же и сядь! Я знаю это имя. Я слышу его всегда въ пѣсняхъ моей красавицы, лучшаго цвѣтка въ моемъ цвѣтникѣ!
Шираи-Гомпаччи разсказалъ ей все о встрѣчѣ съ Комурасаки и закончилъ свой разсказъ:
— Отдай мнѣ Комурасаки.
Съ участіемъ слушавшая его почтенная Иджи-Санъ спросила:
— Почему же я должна отдать тебѣ Комурасаки?
Онъ сказалъ:
— Потому что я люблю ее.
Почтенная Иджи-Санъ размѣялась:
— Но все Іеддо любитъ Комурасаки. Она первая красавица во всѣхъ; чайныхъ домахъ, - и, поистинѣ, благословенье боговъ спустилось на этотъ чайный домъ, когда я пересадила этотъ цвѣтокъ на мою благословенную почву. У насъ нѣтъ отбоя отъ самыхъ знатныхъ и самыхъ богатыхъ людей. Золото течетъ рѣкой въ мой чайный домъ. Но я согласна исполнить твое желаніе, юноша! Заплати мнѣ столько, сколько я заплатила за Комурасаки; заплати мнѣ еще столько, чтобъ я безбѣдно и въ довольствѣ могла окончить свои дни; заплати мнѣ еще столько, чтобъ мои сыновья могли достигнуть той славы и почестей, которыхъ легче достигнуть богатымъ, чѣмъ бѣднымъ; заплати мііѣ еще столько, чтобъ мои дочери могли принести богатое приданое своимъ мужьямъ и тѣмъ заслужили ихъ расположеніе,— тогда Комурасаки твоя. Сорви этотъ цвѣтокъ и унеси его съ собой.
Шираи-Гомпаччи схватился за голову. Онъ видѣлъ, что почтенная Иджи-Санъ совершенно права.
— У меня нѣтъ столько денегъ! —-воскликнулъ онъ съ горестью.
— Тогда не возносись предъ другими!—сказала Иджи-Санъ, —такія красавицы, какъ Комурасаки, родятся рѣдко. Это праздникъ для всего Іеддо. Прими и ты участіе въ этомъ праздникѣ . Достань денегъ и приходи сюда, чтобъ наполнить мой кошелекъ золотомъ, а грудь Комурасаки слезами радости. А до тѣхъ поръ уходи. И уходи скорѣе: Комурасаки должна сегодня одѣться какъ можно лучше и быть красивѣй, чѣмъ всегда,—мы ждемъ на обѣдъ къ намъ самаго знатнаго и богатаго человѣка во всемъ Іеддо.
И она назвала имя хитраго царедворца, предавшаго Шираи-Гомпаччи.
Юноша только заскрежеталъ зубами и ушелъ.
Въ бѣшенствѣ онъ бродилъ по городу. Теперь у н«го была одна мысль:
— Какимъ бы то ни было путемъ, но достать денегъ и купить ласки Комурасаки.
Никогда она не казалась ему болѣе прекрасной.
Думая такъ, онъ вспомнить о своей саблѣ:
— Продамъ ее и куплю счастье обнять Комурасаки!
Съ этой ужасной мыслью онъ поднялъ опущенную отъ горя голову и въ эту минуту увидалъ царедворца, который шелъ въ чайный домъ на обѣдъ и улыбался, думая, вѣроятно, о Комурасаки.
Кровь бросилась въ голову Шираи-Гомпаччи при видѣ человѣка, который, отнявъ у него все, отнималъ теперь и ласки Комурасаки.
Онъ оглянулся.
На пустынной улицѣ они были только вдвоемъ.
Шираи-Гомпаччи подошелъ и положилъ руку на плечо задумавшемуся и улыбавшемуся царедворцу.
Тотъ вздрогнулъ, поднялъ голову и присѣлъ, увидавъ предъ собой преданного имъ человѣка.
— Бояться меня надо было раньше! — улыбаясь, сказалъ Шираи-Гомпаччи, — бояться и не встрѣчаться на моемъ пути. Теперь поздно: мы уже встретились. Зачѣмъ тебѣ блѣднѣть: черезъ мгновенiе смерть заставитъ тебя поблѣднѣть.
— Не убивай меня, - воскликнулъ царедворѣцъ.
— Я сдѣлаю, что обѣщалъ дайміо,— возразилъ Шираи-Гомпаччи, — я докажу ему свою преданность тѣмъ, что убью моей саблей величайшего негодяя, какой только есть въ его владѣніяхъ, Я принесъ тебѣ привѣтъ отъ красавицы, которую ты знаешь. Гдѣ? Здѣсь? На эту грудь должна была сегодня склонить свою голову Комурасаки? Гдѣ? Здѣсь положить ее? Ближе къ сердцу? Да? Вотъ здѣсь?
И Шираи-Гомпаччи всадилъ свою саблю противъ сердца царедворцу.
Тотъ умеръ, не успѣвъ издать даже стона.
Шираи-Гомпаччи съ отвращеніемъ бросилъ его трупъ тутъ же на улицѣ и, обыскавъ его, взялъ всѣ деньги, которыя были при царедворцѣ, и отправился въ чайный домъ почтенной Иджи-Санъ.
— Обрадуй Комурасаки! Сегодня мы будемъ, наконецъ, ласкать другь друга! — воскликнулъ Шираи-Гомпаччи, — а все благодаря моему другу царедворцу! Онъ добрѣе тебя, почтенная Иджи-Санъ. Узпавъ, какъ я люблю Комурасаки, онъ отдалъ мнѣ свой кошелекъ, чтобъ я могъ отправиться въ твой чайный домикъ. Мало того! Онъ далъ мнѣ слово, что никогда не придетъ къ Комурасаки. И хоть онъ пользуется славой самаго лукаваго и хитраго царедворца, но я увѣренъ, что на этотъ разъ онъ сдержитъ свое слово!
— Добрыхъ людей много на свѣтѣ!-сказала почтенная Иджи-Санъ,—среди богатыхъ и знатныхъ въ особенности. Обѣдъ готовъ, и тебѣ не стоить терять время въ разговорахъ со мной!
Шираи-Гомпаччи сѣлъ за обѣдъ съ Комурасаки, богато одѣтой, которая была прекрасна въ этотъ день какъ никогда.
— Садись рядомъ со мной! Я не хочу, чтобъ ты мнѣ прислуживала! Пусть намъ прислуяшваютъ другія!—сказалъ ей Шираи-Гомпаччи,—сиди со мной рядомъ, какъ это бываетъ только разъ въ жизни мужчины и женщины, на ихъ свадьбѣ.
Гейши танцовали имъ. Музыканты и пѣвицы прославляли ихъ молодость, красоту и любовь.
А Шираи-Гомпаччи и Комурасаки сидѣли рядомъ другь съ другомъ, какъ женихъ и невѣста.
Лучшій цвѣтокъ сада Иджи-Санъ былъ блѣденъ.
Комурасаки замѣтила слѣды крови на рукахъ Шираи-Гомпаччи и шопотомъ спросила его:
— Что это такое? Я боюсь!
— Молчи! — такъ же шопотомъ отвѣтилъ ей Шираи-Гомпаччи,—это несколько капель изъ той рѣки, въ которой я промывалъ свое золото!
И онъ пировалъ.
Когда вечерній сумракъ все наполнилъ розовымъ отблескомъ послѣднихъ лучей заходящаго солнца, — Шираи-Гомпаччи приказалъ:
— Теперь уйдите всѣ! Мы будемъ съ Комурасаки повѣрять .другь другу вздохи, которыя слаще вашихъ пѣсенъ!
И всѣ, смѣясь, удалились.
— Теперь ты моя!—сказалъ Шираи-Гомкаччи, но въ это время внизу раздались шумъ и крики.
Почтенная Иджи-Санъ вбѣжала въ комнату съ воплемъ:
— Убійца! Ты убилъ почтеннѣйшаго человѣка въ городѣ.
И слѣдомъ за ней вошли слуги дайміо: Твое" прѣступленіѣ открытое—-сказали они.—Кто могъ убить любимца дайміо, почтеннѣйшаго, знатнѣйшаго, богатѣйшаго человѣка? Кто, кромѣ человѣка, которому онъ спасъ жизнь своей дружбой! Подозрѣніе пало сейчасъ же на
тебя!
— Вотъ почему кровь у тебя на рукахъ! — въ ужасѣ воскликнула Комурасаки.
—- Эта женщина обличаетъ тебя!
Шираи-Гомпаччи выхватилъ саблю, чтобъ погрузить ее себѣ въ жнвотъ, — но слуги дайміо успѣли его удержать и отняли саблю:
Нѣтъ, ты не достоинъ почетной смерти! По приказанію дайміо, ты будешь обезглавленъ, какъ самый обыкновенный убійца!
Тогда Шираи-Гомпаччи въ отчаяньи воскликнулъ:
— Слушайте! Люди только и дѣлали, что отнимали у меня все, что мнѣ принадлежало. Отняли состояніе, честь, доброе имя, расположеніе дайміо, заслуги передъ нимъ, любимую женщину, наконецъ, саблю моихъ предковъ, самую возможность умереть съ честью и со славой. Оставьте же мнѣ хоть одну ночь. Ее я проведу съ Комурасаки, а. на утро вы сдѣлаете со мной то, что вамъ кажется справедливыми. Прибавьте мнѣ пытокъ за это!
Но ему отвѣтили:
— Воля дайміо священна! Ни момента отсрочки. Ты будешь казненъ сегодня же на томъ же мѣстѣ, гдѣ ты совершилъ предательское убійство своего лучшаго друга.
Щираи-Гомпаччи отвели на ту улицу, гдѣ онъ убилъ хитраго царедворца, и отрубили ему голову, какъ самому обыкновенному преступнику.
ГЛАВА VI.
Что такое смерть?
— Что ты сдѣлалъ бы, если бы я захотѣла обрушить на тебя всѣ несчастія? — надменно спросила Судьба у человѣка.
— Я умерь бы! — не менѣе надменно отвѣтилъ Судьбѣ человѣкъ,—и ты была бы безсильна надо мной!
Всего можно лишить человѣка, кромѣ возможности умереть, когда онъ захочетъ.
Такъ сказалъ бы мудрый, если бы онъ былъ среди насъ.
- - -
У Шираи-Гомпаччи былъ другъ, любившій его отвагу и его умѣнье владѣть оружіемъ.
Самурай, какъ и онъ.
Другъ сказалъ себѣ:
— Онъ плохо жилъ. Но онь былъ самурай. Онъ и долженъ быть похороненъ какъ самурай.
Онъ пошелъ къ дайміо и выкупилъ у него за большiя деньги тѣло казненнаго Шираи-Гомпаччи.
—Хорони эту падаль где хочешь! – сказал даймiо, получая деньги, только не въ предѣлахъ Iеддо.
Другъ покойного отвезъ тело Шираи-Гомпаччи въ Мегуро и похоронилъ тамъ со всѣми почестями, которые приличествуютъ самураю.
Была весна.
Узнав о погребении Шираи-Гомпаччи, Комурасаки нарвала цвѣтущихъ вѣтвей вишни и пришла къ его другу.
— Укажи мнѣ, гдѣ ты предалъ землѣ тело Шираи-Гомпаччи. Я женщина, которая любила его и которую любилъ онъ. Я хочу украсить его могилу такъ, какъ онъ этого заслуживалъ!
Другь покойнаго, увидавъ предъ собой Комурасаки, съ презрѣніемъ воскликнулъ:
— Такъ это ты та несчастная, изъ-за которой онъ забылъ свою честь, убилъ и ограбилъ почтеннаго человѣка, которому былъ обязанъ своей жизнью? Это ты заставила его забыть свой долгъ и совѣсть?
Комурасаки, плача, отвѣтила ему:
— Да, это я! Только покажи мнѣ его могилу!
Она была прекрасна, и другь покойнаго Шираи-Гомпаччи сказалъ ей:
— Хорошо! Пусть будетъ по-твоему! Но женщины, такія; какъ ты, ничего не дѣлаютъ даромъ. И я не хочу сдѣлать ничего даромъ для женщины такой, какъ ты. Я покажу тебѣ могилу моего несчастнаго друга, но для этого ты сначала должна быть моею. Я не хочу, чтобъ душа моего друга, преступная, но страдающая, увидѣла тебя у могилы чистой. Пусть она увидитъ тебя продавшейся. Увидитъ и съ отвращеніемъ отвернется отъ тебя.
Комурасаки со слезами отвѣчала:
— Я твоя, когда ты этого захочешь!
Другь покойнаго сказалъ ей:
— Я хочу, чтобъ; это было сейчасъ! Я хочу, чтобъ ты была такой, какой ты есть! Даже идя на могилу того, кто за тебя заплатплъ жизнью, ты способна принадлежать другому!
Комурасаки отвѣтила:
—Хорошо! Мое тѣло столько мучили, что. одно лишнее мученіе не прибавить ничего. Я согласна, дѣлай со мной все, что хочешь!
Надругавшись надь нею, другъ съ отвращеніемъ привелъ ее къ могилѣ Шираи-Гомпаччи:
— Вотъ могила человѣка, котораго ты погубила!
Комурасаки осыпала могилу бѣлыми цвѣтами вишен и сказала:
— Шираи-Гомпаччи! Къ цвѣтамъ, которыми я осыпала твою могилу, я прибавлю еще одинъ, который называютъ «лучшимъ цвѣткомъ Іеддо».
И вынувши ножъ, спрятанный въ кимоно, перерѣзала имъ себѣ горло и упала мертвою на могилу Шираи-Гомпаччи.
И другь поклонился ея тѣлу до земли, пораженный величіемъ и красотой любви и смерти.
Это онъ воздвигъ, какъ искупленье себѣ, два памятника на могилахъ Шираи-Гомпаччи и Комурасаки.
И съ тѣхъ поръ, каждую весну, когда солнце пышной бѣлой опушью осыплетъ вѣтви вишни, — юноши и дѣвушки Токіо приходятъ на могилы Шираи-Гомпаччи и Комурасаки и осыпаютъ цвѣтами память тѣхъ, кто любилъ и за любовь заплатилъ жизнью.
- - -
Такова повѣсть объ японскихъ Ромео и Джульеттѣ, или, можетъ-быть, о своеобразныхъ японскихъ кавалерѣ де-Гріе и Манонъ Леско, — не знаю, какъ вѣрнѣе назвать.
*) Въ то время, какъ гейши, танцовщицы – только артистки и пользуются уваженiемъ, музыкантши и певицы в чайных домах – всем и каждому доступные женщины.
(Очерк «Японские Ромео и Джульетта» был напечатан в пасхальном номере газеты «Русское Слово». В книгу «В Японии» включен не был.)
Свободное использование материалов "Газетных старостей" в Интернете, приветствуется при желательном указании авторства "Газетных старостей" и активной ссылке на "http://starosti.ru"
