1901

1902

1903

1904

1905

1906

1907

1908

1909

1910

1911

1912

1913

1914

1915

1916

1917

10 мая (27 апреля) 1905 года

Московская жизнь

Конокрадство

2 апреля от ворот дома Муравьева, на Лужнецкой улице у кр. Евдокии Ивановой Вактионовой угнана лошадь запряженная в двух-колесный шарабан.

ЗАГРАНИЧНАЯ ЖИЗНЬ

В Каире арестован анархист Викторио Джеффеи, сообщник Бреши, убийцы короля Гумберта. Он приехал из Занзибара, где принял магометанство, но был изгнан. Джеффеи был узнан, несмотря на то, что был замаскирован арабским дервишем.

ВОЙНА

Сухопутный театр войны

СЫТЯЗА, 26, IV. На нашем левом фланге 22-го апреля в долине реки Хунхе одна наша колонна на Инголинмском перевале встретила около двух батальонов японцев при шести орудиях. Между нашей колонной и японцами произошла перестрелка. <...>

ТЕЛЕГРАММЫ

БЕЛЕВ, 26, IV. Сюда прибыли на велосипедах из Тулы два брата Линевичи, внуки главнокомандующего манчжурскими армиями. Расстояние в 138 верст пройдено ими по крайне неудобной дороге в один день. Молодые люди готовят себя к разведочной службе в действующей армии.

ТЕЛЕГРАММЫ.

ТУЛА, 25, IV. Во время пожара на хуторе графа В.А. Бобринского "Жданка" 21-го апреля крестьяне чуть было не бросили в огонь местного священника, который обратился к ним с увещеванием. Убыток от пожара 1000 рублей. Все крестьяне были пьяны. Арестовано 8 человек. Сейчас спокойно. Прибыли казаки.

ТЕЛЕФОНЪ (Отъ нашихъ корреспондентовъ). ПЕТЕРБУРГЪ.

"Новости" передают, что граф Л.Н.Толстой заканчивает в настоящее время большую статью, которая явится ответом на все письма и запросы к нему адресованные. Новое произведение его должно появиться в одной из русских газет. По отзывам лиц, знакомых с содержанием статьи, граф Л.Н. твердо стоит на высказанном им о "самоусовершенствовании" и критически относится к событиям последнего времени.

Та же газета сообщает, что М.Горькому разрешено пребывание повсюду в России, за исключением Петербурга. Ему уже нанята дача в окрестностях столицы.

Въ Японiи

«Nothing but truth» (Ничего, кромѣ правды.)

Японскiй „Красный Крестъ".

Это было въ Токіо.
Несмѣтная толпа преградила мнѣ дорогу.
— Что тутъ такое?
— Сейчасъ привезутъ раненыхъ изъ-подъ Портъ-Артура.
Около зданія военнаго госпиталя, вдоль набережной, по каналу стояла буквально несмѣтная толпа.
Полная любопытства. Тихо. Почти безъ разговоровъ. Что-то торжественное было въ воздухѣ.
— Пропустите иностранца! Пропустите иностранца! говорилъ мой гидъ, и даже въ эту торжественную минуту японцы вѣжливо и предупредительно разступались передъ иностранцемъ и пропустили меня къ самому госпиталю.
И вотъ показалось длинное печальное шествіе.
Японскіе раненые были всѣ въ бѣлыхъ кителяхъ съ красными одѣялами черезъ плечо.
Немногіе, съ перевязанными руками, забинтованными головами, шли. Большинство везли въ рикшахъ съ забинтованными ногами, животами. Ѣхало нѣсколько полныхъ фургоновъ „Краснаго Креста". Человѣкъ пять—десять несли на носилкахъ.
Лица тѣхъ, кого несли на носилкахъ, были закрыты.
Я подумалъ, что это мертвые.
— Вотъ это тяжело раненые. У насъ дѣлается такъ всегда, чтобъ не видали ихъ страданій.
У всѣхъ, кого несли на носилкахъ съ закрытыми лицами, была забинтована нижняя часть туловища.
Это были раненые, уже сравнительно поправлявшіеся, отлежавшіеся въ госпиталяхъ въ Дальнемъ.
И все-таки какія ужасныя лица.
Сквозь природную желтизну просвѣчивала страшная блѣдность. Это были лица цвѣта яблока-ранетъ. Они производили впечатлѣніе лицъ въ послѣднемъ градусѣ чахотки.
Меня интересовала толпа, среди которой проходило это шествіе, печальное и страшное.
Ни кликовъ ни слезъ.
Молчаніе, тяжелое и гнетущее.
На лицахъ были написаны участіе и испугъ.
И всюду, куда я ни смотрѣлъ, у всѣхъ, на кого я ни смотрѣлъ, я видѣлъ на лицѣ участіе и тотъ же испугъ.
И словно какое-то недоумѣніе при видѣ этихъ молодыхъ, — раненые были все самая юная молодежь,— искалѣченныхъ людей:
— Что жъ это съ ними сдѣлали?
Среди радостныхъ телеграммъ о побѣдахъ, — словно тяжелые вздохи долетаютъ, — приливаютъ съ войны волны раненыхъ.
И среди радостнаго, воинственнаго возбужденія у японскаго народа просыпаются испугъ и недо-умѣніе.
Война эта страшно популярна въ Японіи, но все же эти шествія раненыхъ слишкомъ тяжелое зрѣлище, заставляющее толпу содрогаться отъ ужаса передъ войной.
Раненыхъ прибыло человѣкъ 700. Госпиталь, куда ихъ доставили, — должно - быть, что-нибудь въ родѣ центральная пункта, гдѣ распредѣляють раненыхъ но учрежденiямъ „Краснаго Креста", по частнымъ лѣчебницамъ и домамъ.
Здѣсь не остался никто. Раненыхъ только зарегистрировали и понесли и повезли отсюда по разнымь пунктамъ.
Вся эта регистрація 700 раненыхъ заняла минуть пятнадцать.
„Канцелярская волокита", на которую нельзя пожаловаться. Очевидно, налажено хорошо, порядокъ великолѣпный, и все дѣлается быстро.
За одной изъ группъ, — наиболѣе многочисленной, — раненыхъ отправился и я.
Мы подошли къ большому трехъэтажнему госпиталю, на фронтонѣ котораго красовался крестъ и двѣ буквы „R. С." (red cross — „Красный Крестъ").
Мой гидъ сбѣгалъ въ канцелярію и тотчасъ же вернулся съ отвѣтомъ:
— Разрѣшено осмотрѣть.
Японцы очень охотно экспонируютъ свою „совсѣмъ европейскую цивилизацію". Вѣдь они сами, по ихъ словамъ, въ этой войнѣ „держатъ экзаменъ" на цивилизованную страну 1-й степени.
— Какъ только окончится пріемъ раненыхъ, одинъ изъ докторовъ проводить джентльмена и покажетъ все.
Докторъ, отлично говорившій по-англійски, сдѣлалъ все съ величайшей любезностью.
Изъ трехъ токійскихъ госпиталей „Краснаго Креста" передо мной былъ самый большой.
Онъ производилъ наилучшее впечатлѣніе.
Масса воздуха и свѣта. Образцовая чистота.
— Вы обратите, быть-можетъ, вниманіе на то, что потолки нѣсколько ниже, чѣмъ полагается въ образцовых!» европейских!, госпиталяхъ!— замѣтиль докторъ. — Но вѣдь мы, японцы, не забудьте, ниже ростомъ. Высота комнатъ разсчитана пропорціонально нашему росту.
Огромный операціонный залъ съ окнами — цѣлыми стеклянными арками, съ пятью столами, весь блисталъ и сверкалъ.
— Операціонными залами мы можемъ гордиться!— пояснилъ мнѣ докторъ. — Здѣсь вы найдете все, что только выработано новѣйшаго и лучшаго операціонной техникой.
Въ каждомъ залѣ, очень просторномъ, лежало человѣкъ по сорока.
Постели были устроены по-европейски. Надписи на дощечкахъ надъ кроватями — по-нѣмецки.
„Скорбные листы" ведутся также на нѣмецкомъ языкѣ.
— Это языкъ нашей, японской, медицины! — улыбаясь, объяснилъ мнѣ докторъ. — Въ медицинѣ мы ученики нѣмцевъ. Еще недавно наши госпитали были полны нѣмецкими докторами. Теперь вы не найдете ни одного нѣмца. Весь медицинскій персоналъ — мы, японцы. Но мы ведемъ исторію болѣзни всегда на нѣмецкомъ языкѣ. Это лучше. Раненый не знаетъ, что съ нимъ, такъ же, какъ и его родные.
Такимъ образомъ, нѣмецкій языкъ замѣняетъ для японцевъ латынь.
Раненые нѣкоторые лежали въ забытьѣ, другіе болтали, пересмѣивались, объяснялись мимикой съ далеко лежавшими пріятелями, и, невидимому, этотъ мимическій разговоръ велся съ большимъ успѣхомъ и интересомъ.
Что поражало, это — обиліе посетителей. Вѣрнѣе, посѣтительницъ.
Приходили, уходили, безшумно скользя около коекъ, сотни женщннъ. Всѣ съ узелками для раненыхъ. Многія водили съ собой дѣтей.
Я видѣлъ массу озабоченныхъ, огорченныхъ, убитыхъ лицъ. Не слышалъ ни одного рыданія.
— Въ госпиталяхъ не плачутъ! — объяснилъ мнѣ докторъ.
И я лишній разъ подумалъ:
— „Какая желѣзная дисциплина у этого народа, создавшаго поговорку: „Горе, какъ рваное платье, надо оставлять дома".
У раненыхъ, русскихъ плѣнныхъ, которыхъ я видѣлъ въ Осака, большинство ранъ приходилось въ голову и плечи.
— Шрапнель! — какъ объяснили мнѣ тогда.
У большинства японцевъ раны были въ ноги, въ животъ, — вообще въ нижнюю часть туловища. Я спросилъ объяснения у доктора.
— Большинство жертвъ артиллерійскаго огня. Большинство тѣхъ, кого вы видите здѣсь, ранены осколками снарядовъ.
Я спросилъ относительно смертности. Докторъ отвѣтилъ мнѣ съ обычной вѣчной японской улыбкой:
— Въ европейской и американской печати очень много говорилось, что это будетъ одна изъ послѣднихъ войнъ между цивилизованными націями. Надѣялись, что міръ содрогнется отъ ужаса передъ современной войной. Мечты, которымъ врядъ ли удастся сбыться.
Правда, техническая часть войны оборудована страшно. Но зато и медицина страшно ушла впередъ. Число умирающихъ отъ ранъ, сравнительно съ прежними войнами, очень мало.
— А числа убитыхъ?
— Громадны! Но относительно раненыхъ можно сказать навѣрняка: никогда столько не выздоравливало, никогда не было столько шансовъ выздоровѣть. При условіи, конечно, если рана нанесена не казацкой пикой и не саблей.
Тутъ докторъ пришелъ въ величайшее волненіе: Это—варварство, которое не можетъ быть терпимо на войнѣ! Эти .удары пиками, которые разрываютъ мясо, удары саблями, надрубающіе людей, — отъ нихъ , нѣтъ спасенія. Человѣкъ, если и выживетъ, испорченъ на всю жизнь. Это ужасное варварство!
— Вы думаете, докторъ, что мягче вложить человѣку въ животъ осколокъ стали фунтовъ въ пять?
— Все равно! — горячился онъ.—Война—жестокая вещь. Конечно! Но пики и сабли, это — варварство среди самой жестокости. Вся медицина, доктора всѣхъ странъ должны протестовать противъ этихъ ужасныхъ орудій не только убійства, но и мучительства. Во всѣхъ арміяхъ, у всѣхъ народовъ, гдѣ существуютъ пики, — онѣ должны быть отмѣнены. Какъ уничтожено, напримѣръ, колесованіе при смертной казни!
Докторъ попался человѣкъ бывалый. Онъ самъ былъ на театрѣ военныхъ дѣйствій и пріѣхалъ оттуда, сопровождая партію раненыхъ.
— Много ли больныхъ въ вашей арміи?—спросилъ я.
— Очень! — отвѣтилъ онъ. — Много больныхъ отъ переутомленія. Наши солдаты, быстро передвигаясь,— на этомъ основана тактика нашихъ полководцевъ,— страшно переутомляются. Много очень жертвъ уноситъ дизентерія. Масса болѣзней развивается на почвѣ плохого питанія и истощенія организма.
— Весь міръ говорить, что японскій солдатъ довольствуется чрезвычайно малымъ, чуть не горсточкой риса!
— Совершенно вѣрно! — подтвердилъ докторъ.— Но чего это стоить? Объ этомъ знаемъ мы, доктора.
Меня заинтересовала, конечно, пресловутая болѣзнь „бери-бери".
— Болѣзнь, совсѣмъ незнакомая намъ, японскимъ врачамъ! — отвѣтилъ мнѣ докторъ. — Полагаютъ во всемъ мірѣ, что это какая-то японская болѣзнь. Большая ошибка. „Бери-бери" — болѣзнь, состоящая въ опухоли железъ, — чисто мапчжурскаго происхожденія. Въ Японіи ея не знаютъ совсѣмъ, и мы, японцы, по-видимому, ей съ трудомъ поддаемся. На войнѣ я со-всѣмъ не видѣлъ болышхъ „бери-бери", —ходятъ слухи, что она распространена, наоборотъ, среди русскихъ войскъ.
Среди раненыхъ беззвучно ходили, хлопотали сестры мнлосердія, крошечныя японки въ соломенныхъ туфляхъ.
— Все дѣвушки аристократическихъ фамилій!—съ гордостью объяснилъ мнѣ докторъ.
— У васъ, говорятъ, среди сестеръ милосердія много англичанокъ и американокъ?
— Только не здѣсь, не въ Японіи. На войнѣ, да, ихъ много! — улыбнулся докторъ.
— Вы предоставляете имъ наиболѣе опасные посты?
— Нѣтъ. Но, видите ли, есть существенная разница между нашей, японской, женщиной, спокойной, благоразумной и уравновѣшенной, и англичанкой и американкой, всегда немного взвинченной и нервной. Страсть итти въ сестры мплосердія къ намъ, японцамъ, у англійскихъ и американскихъ лэди приняла размѣры эпидеміи. Это было что-то психопатическое. Можно было подумать, что дамы прямо объявляютъ войну Россіи. Если бы мы принимали всѣ предложенія, — наши госпитали были бы переполнены англійскими и американскими сестрами милосердія. Это создало бы затрудненія. Съ этими лэди пришлось бы очень церемониться. Что дѣлать съ психопатическими особами, которыхъ привело въ госпиталь не действительное желаніе облегчать человѣческія страданія, а нервное возбужденіе, мода, истерическій подъемъ? Это нарушило бы дисциплину госпиталей. Потому и было рѣшено: „Англійскія и америкапскія лэди желаютъ итти къ намъ въ сестры милосердія? Очень рады. Но пусть отправляются на театръ военныхъ дѣйствій. Здѣсь, въ Японіи, мы допускаемъ только нашихъ, японокъ". Польза двойная: психопатическая волна остановилась, въ сестры милосердія, действительно, рискуя жизнью, пошли только серьезныя особы, и на опасныхъ постахъ мы сберегаемъ много нашихъ, японскихъ, жизней.
Какая практичность у этихъ учениковъ американцевъ!
Въ заключеніе приведу нѣсколько цифровыхъ данныхъ.
При мнѣ, — въ ноябрѣ, — въ Японіи было раненыхъ:
Въ Токіо —10.000 человѣкъ. Въ Осака — 7.000 человѣкъ.
Въ Шимоносеки, Нагасаки и Хирошима, вмѣстѣ взятыхъ, —10.000 человѣкъ.
— Итого—27 тысячъ человѣкъ!—сказалъ я доктору, доставшему мнѣ эти свѣдѣнія въ справочномъ бюро;— это немного!
— Правительство избѣгаетъ присылать въ Японію много раненыхъ!—отвѣчалъ онъ.—И хорошо дѣлаетъ: обиліе раненыхъ вызываетъ уныніе.
Такъ холодно и сухо разсуждаютъ эти практичные маленькіе „янки".

В.КРАЕВСКIЙ

(Текст печатается по книге В.Краевский «В Японии». Издание Т-ва И.Д.Сытина, 1905 г. 186 стр.)

О сыне надворного советника Владимире Эдуардовиче Краевском обв. по 3 ч. 103 ст. Угол. Улож.

(ЦИАМ Фонд 142 дело 1205 )

Из Обвинительного акта о сыне Надворного Советника Владимире Эдуардовиче Краевском

23 апреля 1906 года в Москве задержанный в Большой Московской гостинице за неоплату счетов сын Надворного Советника Владимир Краевский, по доставлении в управление 2 уч. Тверской части, в присутствии целого ряда свидетелей, находясь в состоянии опьянения, позволил себе произнести следующее: «как Дубасова, так и царя Николая II надо стереть с лица земли бомбами к ебеней матери».
<...>

Повестка Московского окружного суда была выслана Краевскому по указанному мест жительства в Одессу по Сабанееву мосту, д.3.

29 июня 1908 года Краевский получил повестку в суд, и в ответ выслал список свидетелей, которых он просит вызвать на слушание дела, а также заявил, что своим защитником он выбирает прис. повер Н.П.Карабичевского. проживавшего в СПб.
Но суд ему в вызове свидетелей отказал, так как показания этих лиц не «соответствуют действительности» (резолюция на заявлении Краевского)

30 октября 1908 года Московский Окружной суд приговорил Краевского к 3 месяцам тюрьмы. Приговор был вынесен заочно, т.к. Краевский на суд не явился. Но прислал из Одессы заявление, в котором сообщил о своей болезни (инфлюэнца)и приложил заключение врача.
Приговор суда был выслан в Одессу, но Краевского там уже не нашел. В.Э. скрылся и власти вынуждены были объявить его в розыск.

В феврале 1909 Краевский проживал в Москве, в доме №16 Чумакова, по Садовой-Черногрязской в меблированных комнатах «Волга».
Объявился он 26 февраля 1911 года, прислав в суд отзыв на заочное решение, где объявил, что «Приговор <...> я считаю неправильным, так как категорически отрицаю всякую возможность произнесения мною инкриминируемых мне слов по адресу Высочайшей особы горячо любимого и уважаемого мною Монарха.
В виду этого честь имею просить Московский Окружной Суд вновь рассмотреть настоящее дело. <...> ».

Суд его просьбу удовлетворил и назначил дело в новое рассмотрение, но повестку с вызовом в суд вручить Краевскому опять очень долго не мог, так как В.Э. из «Волги» съехал. Обнаружился он в меблированных комнатах «Малороссия» по Тверскому бульвару, но там тоже не задержался и перебрался в меблированные комнаты Писарева в д.№13 , на Воздвиженке.

20 мая 1911 года состоялось новое рассмотрение дела и суд сократил наказание до одного месяца тюрьмы.

В октябре (15) 1911 года апелляция Краевского была отклонена, и приговор утвержден

В марте 1912 года Краевский проживает в доме Аблажнова кв. 60 по Б.Бронной улице.

Примечание:

Так и осталась невыясненной дата рождения (год) Краевского. Если в 1904 году в «Русском Слове» его называют тридцатилетним, то в справке о судимости, составленной после мая 1911 года в Статистическом листке об осужденном в графе 2. «Возраст во время совершения преступления» указано 40 л. А в приговоре суда в мае 1908 года указано 41 год.

Сергей Сокуренко.

«Владимир Эдуардович Краевский и его книга».