02 февраля (20 января) 1905 года

Въ Японiи

«Nothing but truth» (Ничего, кромѣ правды.)

На улицахъ Іокогамы

II
Война съ Россіей страшно популярна въ Японіи. Это, действительно, народная война. Объ этомъ можно судить хотя бы по той массѣ лубочныхъ военныхъ картинъ, которыя расхватываются народомъ.
Улицы-базары Іокогамы завалены военными картинами,
Фруктовая лавочка — и одинъ уголокъ — отдѣленіе съ продажей военныхъ картинъ, книжекъ о войнѣ.
Съѣстная лавка и одинъ изъ угловъ — непремѣнно продажа лубочныхъ картинъ. Магазинъ кустарныхъ издѣлій, нарядовъ, посуды... Въ точномъ смыслѣ слова, нѣтъ ни одной лавки, въ которой не продавались бы вмѣстѣ съ тѣмъ народный картины „про войну", дешевыя книжки о войнѣ, фотографіи съ театра войны.
Всѣ эти лубочный картины—сцепы гибели русскихъ броненосцевъ. Отпечатанныя очень хорошо. Не скажу, чтобы тамъ были какія-нибудь безобразный преувеличенія.
Или же сухопутныя побѣды, гдѣ валится много русскнхъ, но много и японцевъ, русскихъ, главнымъ образомъ, казаковъ, почему-то всегда въ красныхъ мундирахъ.
Эти картины военныхъ сценъ имѣютъ большой успѣхъ. Гораздо больше, чѣмъ карикатуры. Карикатуръ немного.
Война популярна, но японцы относятся къ ней серьезно, безъ лубочнаго шовинизма.
Карикатуры таковы. Огромный орелъ, на котораго накинули тенета. Бѣлые медвѣди уносятъ корабли. Ворвавшіеся японцы опрокинули все въ лавочкѣ, въ которой расположились русскіе. Кореецъ, торгующій около за маленькимъ столикомъ, въ ужасѣ схватился за свой товаръ: борются около него, того и гляди опрокинуть его, его столикъ, его товаръ. Китаецъ, предусмотрительно забравшись на крышу, выглядываетъ: кто кого. Вѣроятно, для того, чтобы вступиться за побѣдителя. На эту сцену издали смотрятъ Джонъ-Буль и Янки-Дудль. Толстый Джонъ-Буль въ двухъ лентахъ крестъ-накрестъ по жилету, — одна, сделанная изъ англійскаго, другая — изъ японскаго флага. Янки-Дудль въ традиціонномъ звѣздномъ жилетѣ и полосатыхъ „соединенныхъ штатахъ". Оба потираютъ руки. Но особенное удовольствіе разлито по жирному лицу Джона-Буля. Часть русскихъ еще борется въ лавкѣ, подбирая опрокинутые броненосцы, часть бѣжитъ. Французъ и нѣмецъ тщетно машутъ имъ руками:
Подписи:
Японецъ. — Ниппонъ сильнѣе!
Русскій. — Зачѣмъ же такъ сразу!
Китаецъ. — Прыгать съ крыши, или подождать?
Кореецъ.—Вы меня опрокинете! За что?
Англичан и нъ. — Ниппонъ сильнѣе Россіи.
Американецъ. — 0, да!
Французъ и нѣмец ъ,—Стойте! Стойте! Куда вы?
Но самыхъ популярныхъ картинъ двѣ.
Одна изображаетъ поле сраженія. Вдали поѣздъ. Къ • нему изо всѣхъ силъ бѣгутъ карикатурный фигуры русскихъ, — все въ красныхъ мундирахъ! Пассажиры поѣзда машутъ имъ руками и кричатъ:
— Скорѣе! Скорѣе!
Другая картина изображаетъ необычайно толстаго и огромнаго англичанина, протягивающаго руку хорошенькой присѣдающей предъ нимъ гейшѣ.
Эти картины я встрѣчалъ чаще всего въ японскихъ домахъ.
Но, въ общемъ, повторяю, карикатуры, унижающія врага, далеко не имѣютъ того успѣха и распространенія, какъ обычныя „серьезный" сцены военныхъ дѣйствій. И мнѣ кажется, это слѣдуетъ поставить въ плюсъ японцамъ, потому что это народъ, вообще, любящій посмѣяться.
Въ огромной массѣ расходятся портреты микадо и адмирала Того, который является, кажется, самымъ крупнымъ національнымъ героемъ.
Если бы во всей Іокогамѣ не царили жизнь, радость, веселье, я сказалъ бы, что наибольшее оживленіе около лавокъ дѣтскихъ игрушекъ.
Онѣ завалены военными кэпи, матросскими шапками съ именами японскихъ судовъ на околышѣ, кирасами, игрушечными вооруженіями самурайя, саблями, шпагами, маленькими флагами. Тутъ же продаются игрушечные броненосцы отъ очень большихъ, сдѣланныхъ превосходно, до маленькихъ жестяныхъ торпедныхъ лодокъ на колесикахъ. Оловянные солдатики прямо сотнями тысячъ. Большія изъ папье-маше фигуры солдатъ: японскихъ, всѣхъ видовъ оружія, русскихъ,—кавалеристы все въ красныхъ мундирахъ, пѣхотинцы — въ бѣлыхъ. Великолѣпно сдѣланныя, съ большимъ портретнымъ сходствомъ фигуры адмирала Того.
Никакихъ игрушекъ, кромѣ воинственныхъ.
Дѣти въ Японіи, кажется, ни во что, кромѣ войны, теперь и не играютъ.
Тутъ же продаются высокія древки, обитыя флажной матеріей, сдѣланныя въ видѣ пикъ древнихъ самурайевъ.
— Это, — объяснили мнѣ, — для подростков!». Для процессій, который устраиваютъ школьники. Чтобъ носить фонарики и флаги.
Въ магазинахъ нарядовъ женскіе зонтики изъ флага— солнце въ центрѣ и во всѣ стороны отъ него красные лучи по бѣлому фону. Въ лавкахъ дешевыхъ, народныхъ ювелировъ длинныя шпильки, которыми японки закалываютъ свои замысловатый прически,— ручки сдѣланы въ видѣ маленькихъ моделей броненосцевъ, шпагъ самурайевъ и т. и. *
Все дышитъ войной, все горитъ яркимъ пламенемъ воинствующаго патріотизма.
Двое дженерикшей впереди съ трудомъ очищаютъ дорогу для моей колясочки.
Среди мужчинъ масса одѣтыхъ въ европейское платье. Маленькіе японцы въ немъ забавны, но носятъ пиджаки и визитки съ гордостью, словно знамена!
— Какая-то эпидемія среди японцевъ на европейское платье! — говорили мнѣ всюду европейцы.
И торговцы европейскимъ платьемъ дѣлаютъ чудныя дѣла.
Это проявленіе патріотизма.
Японцы любятъ свою старину. Возьмите ихъ благоговѣніе предъ традиціями доблести самурайевъ.
Но въ охватившемъ страну оживленіи всякій считаетъ своимъ долгомъ сказать:
— Мы совсѣмъ европейцы!
Японцы держатъ экзаменъ, надѣются, увѣрены, что выдержатъ, что европейцы признаютъ ихъ „со-всѣмъ европейцами".
И о томъ, что они „совсѣмъ европейцы", стараются свидетельствовать на каждомъ шагу.
Японія переживаетъ „медовый мѣсяцъ вступленія въ европейскую семью". Такъ, по крайней мѣрѣ, кажется японцамъ.
Старая традиціонная, японская внѣшность уходитъ въ область преданій. И вмѣстѣ съ кимоно исчезли маленькія хорошенькія японскія трубочки, затяжки на три.
Теперь эти трубочки японцы курятъ только дома, а на улицахъ жгутъ въ неисчислимомъ количествѣ скверный американскія папиросы.
Среди табачныхъ лавочекъ я замѣтилъ одну, гдѣ на вывѣскѣ было крупными буквами отпечатано:
— Русскія папиросы.
— Ихъ расходится много? — спросилъ я, зайдя купить, дѣйствителыю, очень хорошихъ папиросъ изъ Россіи.
— О, да. Русскіе курятъ хорошія папиросы. Но мы предпочитаемъ американскія: онѣ крѣпче.
До папиросъ шовинизмъ не дошелъ. Женщины, какъ существа съ болышимъ вкусомъ, а у японокъ вкуса очень много, сохранили свои живописные кимоно, зонтики, теперь сдѣланные изъ флажной матеріи, и вѣера.
Дѣтей тоже одѣваютъ въ кимоно, или сдѣланные изъ флажной матеріи, или непремѣнно съ нашитыми аленькими флагами на груди и на спинѣ.
Маленькій бутузъ-японецъ въ длиннополомъ бѣломъ кимоно, на груди восходящее солнце, на спинѣ восходящее солнце. Это дѣлаетъ его похожимъ на маленькаго клоуна. Дѣти не ходятъ по улицѣ иначе какъ съ флагами. У каждаго или матросская шапка, или солдатское кэпи, или кираса, или шпага сбоку. Вотъ бредетъ семья.
Онъ, дымя папиросой, какъ паровозъ, коренастый, неуклюжій, въ длинной визиткѣ чуть не до пятокъ. Ужасно похожъ на черную таксу.
Жена, сверкая черными лакированными зубами, безъ перерыва вертитъ ручку зонтика съ восходящимъ солнцемъ.
Семья, очевидно, болѣе богата дѣтьми, чѣмъ деньгами. Здѣсь, должно-быть, поцѣлуи звучатъ чаще, чѣмъ шелестъ бумажныхъ іенъ. Купленное игрушечное вооруженіе пришлось распределить между дѣтьми.
Одинъ идетъ въ кэпи, на другомъ — кираса, третій перепоясанъ шпагой, самый маленькій, сидя у матери за спиной, деряштъ маленькій японскій флагъ.
Толпа, въ которой, куда ни повернись, вездѣ восходящее солнце, восходящее солнце, восходящее солнце, — полна шума и гама.
Позванивая въ маленькіе гонги, провозить на запряженныхъ собакахъ и козахъ свои маленькія изъ вощеной бумаги повозочки старики, продающіе „ки-римъ-биръ", черное японское пиво, вареный рисъ, спрессованный, словно конфеты, и сласти въ хорошенькихъ бумажныхъ коробочкахъ. Стараясь выкрикивать какъ можно веселѣй, лысыя старухи несутъ на длинныхъ шестахъ корзинки съ орѣхами и особыми японскими красными фруктами, похожими на помидоры. На каждомъ шагу у домовъ, у лавокъ фокусники, показывающіе подчасъ настоящія чудеса этого искусства, шарлатаны, продающіе всякую дрянь и безъустали, отъ восхода солнца и до 10 часовъ вечера, произносящіе одну сплошную рѣчь, не умолкая ни на секунду. Звонятъ въ гонги, быстро пробираясь въ толпѣ, проворные и юркіе уличные парикмахеры.
Вамъ угодно подбрить виски по японской модѣ? Пожалуйте! Вотъ сюда, къ сторонкѣ. Около лавки. Садитесь на приступочекъ. У него съ собой наборъ инструментовъ.
И японскій Фигаро, вертлявый какъ его севильскій собратъ, принимается брить, покрикивая проходящимъ, чтобъ не толкнули, пока его бритва скользить около нашихъ височныхъ артерій.
Меланхолическій свистъ флейтъ. Насвистываетъ мальчикъ, идущій впереди человека, у котораго голова накрыта, словно нахлобученной шляпой, плетеной кошелкой. Это слѣпой массажистъ. Массажистами въ Японіи исключительно слѣпые.
— У нихъ чувствительнее осязаніе, и передъ слѣпымъ никому не можетъ быть стыдно.
И вдругъ васъ оглушаетъ невероятный шумъ трещетокъ. Это, скользя прямо между ногами у толпы, бѣгутъ газетчики, исключительно мальчишки, и продаютъ по 2 сена (2 копейки) только что вышедшія газеты.
Мы ѣдемъ по улицѣ, буквально устланной сплошь газетной бумагой.
Не думаю, чтобъ японскія газеты сообщали ужъ очень много свѣдѣній о войнѣ. По крайней мѣрѣ, судя но издающимся здѣсь англійскимъ газетамъ: онѣ переполнены перепечатками изъ шанхайскихъ газетъ и мало что находятъ взять у своихъ японскихъ конфреровъ.
Но спросъ на газеты колоссальный.
Безпрерывно въ теченіе дня выходить то та, то другая, то третья мѣстная газета, то приходитъ съ пароходомъ или поѣздомъ газета изъ другого города. И армія мальчишекъ разсыпается въ ногахъ у толпы, со своими адскими трещотками.
Мальчишкамъ некогда. Онъ прямо кидаетъ въ толпу пачку газеты. Кому нужно, тотъ подхватываетъ. Монеты по два сена летятъ со всѣхъ сторонъ, мальчишка подхватываетъ ихъ съ ловкостью маленькой обезьяны и летитъ дальше, гремя своей трещоткой.
Купившій отходить къ ближайшей лавкѣ, просматриваетъ газету и кидаетъ ее тутъ же на улицѣ. Къ вечеру это цѣлый коверъ изъ газетной бумаги. На углу, на перекресткѣ двухъ улицъ толпа.
— Что такое?
Это уличный ораторъ. Ихъ масса въ Японіи. Среди нихъ есть недурные Цицероны. Ихъ слушаютъ охотно.
Онъ становится на маленькую скамеечку, которую носитъ съ собой, и произносить патріотическую рѣчь но поводу послѣднихъ извѣстій съ театра военныхъ дѣйствій.
Онъ говорить, должно-быть, хорошо, потому что никто не уходить. Онъ говорить страшно горячо, но его слушаютъ совершенно спокойно.
— Японія, это—страна, гдѣ умѣютъ слушать!—какъ характеризовали мнѣ японцевъ англичане, которые сами „умѣютъ слушать".
Японцы всегда даютъ договорить. Что бы имъ ни говорили. И умѣютъ дослушать, даже если то, что имъ говорятъ, ихъ возмущаетъ.
Вы можете говорить японцу, что вамъ угодно,— послѣ окончанія вашей рѣчи онъ, можетъ-быть, разразится криками, но пока вы говорите, онъ не позволить себѣ васъ перебить даже звукомъ.
Это для японца не только правило вѣжливости. Это его натура.
— Японцы—люди, которые умѣютъ ждать. Они доказали это, десять лѣтъ готовя войну... Итакъ, ораторъ говорить горячо и страстно. Выкрикиваетъ. Быть-можетъ, что-нибудь зажигательное. А толпа вокругъ него спокойна, молчалива и внимательна. Только удовольствіе разлито по лицамъ. Иногда, когда ораторъ, вѣроятно, особенно хорошъ,— слушатели переглядываются другъ съ другомъ съ довольной улыбкой. Тихо киваютъ головой. Сообщаютъ другъ другу шопотомъ:
— Содеска! „Вѣрно! Вѣрно!"
Прослушавъ рѣчь, я спросилъ своего Кошино:
— Что-нибудь даютъ оратору?
— О, нѣтъ! Это онъ изъ патріотизма.
Эти уличные ораторы не профессіоналы, а любители. Ораторы на каждомъ перекресткѣ. Около каждаго толпа.
— Но, сэръ, — предупреждаетъ меня Кошино,— будьте осторожны. Берегите свои карманы. Въ толпѣ много „пикъ-поккетовъ". Очень часто это одна мошенническая компанія. Ораторъ собираетъ толпу, а его товарищи очищаютъ въ это время карманы. И среди такихъ есть люди, очень хорошо говорящіе патріотическія рѣчи!
Вездѣ одинаково.
Въ Японіи, какъ вездѣ:
— На словахъ-то вы патріотъ, а на дѣлѣ яблоки воруете?! — говоря словами Островскаго.
И при видѣ особенно бьющаго себя „въ пустыя перси" патріота, надо всегда думать:
— А не хочетъ ли онъ обчистить чьихъ-нибудь кармановъ?
И вотъ въ то время, какъ я, изъ предосторожности засунувъ руки въ карманы, слушаю японскаго патріота, вблизи поднимается адскій ревъ.
Тамъ толпа еще больше.
Что случилось?
Какъ иностранцу, мнѣ любезно даютъ дорогу. Передо мной мальчикъ, лѣтъ десяти, одѣтый самурайемъ.
Вы, конечно, видали эти фигурки японскихъ воиновъ, сдѣланныя изъ крашеной слоновой кости, изображающія человѣка, вооруженнаго до зубовъ, со сверхъестественно звѣрскимъ лицомъ и въ невѣроятно воинственной позѣ.
Мальчикъ — ожившая такая статуэтка.
Онъ вооруженъ и одѣтъ самурайемъ. Панцирь, шлемъ, классическая короткая шпага-ножъ самурайя.
Онъ изображаетъ бой самурайя, старый японскій бой.
Что ни поза, я думаю:
— Я видѣлъ это въ магазинѣ издѣлій изъ слоновой кости!
Какъ изучено каждое двгокеніе!
А между тѣмъ, мальчикъ внѣ себя. Хорошо ли онъ играетъ, или, действительно, такъ входитъ въ роль подъ вліяніемъ криковъ толпы, — но онъ превратился въ совершеннаго звѣреныша.
Онъ напоминаетъ бѣшеную кошку, которую облили водой. Мечется, кувыркается,—кажется, вотъ бросится на васъ, съ безумными глазами, скрипя зубами, словно готовясь перекусить горло.
Онъ то защищается своей короткой шпагой, то рубитъ кого-то съ ожесточеніемъ, съ остервенѣніемъ. Упалъ, кажется, погибаетъ, но вдругъ перекувыркнулся назадъ черезъ голову, вскочилъ, снова въ позѣ нападающего, убилъ и топчетъ убитаго. Но какъ топчетъ! Словно подъ его ногами, действительно, трупъ злейшаго врага.
Какъ бешеная кошка, онъ дълаетъ феноменальные скачки впередъ, назадъ, въ стороны, кидается на толпу, отступаетъ, бьется объ землю такъ, что кажется, будто колотятъ по земле мѣшкомъ съ костями.
Толпа вопитъ, неистовствуетъ. Это самое любимое изъ уличныхъ зрѣлищъ во время войны. Какая-нибудь особенно классическая поза вызываетъ вой восторга. И когда бешеный мальчикъ разъяренно топчетъ, „побѣдивъ после долгаго боя" врага, — многіе въ толпе начинаютъ притопывать сами и вопятъ что-то до такой степени дикое, —что минутами становится жутко.
И это въ европейскомъ-то платье! Мальчикъ кончилъ свой безумный танецъ. Сены сыплются ему особенно охотно. Онъ задыхается.
Передохнулъ съ минуту. Пошелъ,—за „самурайемъ" валитъ толпа. И вотъ на следующемъ перекрестке онъ снова ужъ мечется, какъ бешеная кошка.
Трескъ кастаньетъ привлекаетъ мое вниманіе.
— Что здесь?
— Балаганъ, въ которомъ даютъ военную пантомиму.
Безпрерывно, весь день, — одно представленіе кончается, другое начинается. Идемъ туда.
Сцена балагана открыта прямо на улицу. Никакого навеса надъ зрителями. Просто веревкой отгорожена часть улицы. За входъ туда берутъ 20 сенъ. Вы должны стоять. Сцена вертящаяся, какъ у насъ только въ первокласспыхъ театрахъ, — и потому представленіе безъ антрактовъ.
Дьйствіе первое. Декорацін изъ папье-маше, безо всякой перспективы. Крепость. Десятокъ японскихъ солдатъ маршируютъ и выдѣлываютъ военныя эволюціи, очень ловко и чисто. Зрители спокойны.
Дѣйствіе второе. Вдали горы. Полотно желѣзной дороги. Телеграфные столбы. Вдали слышенъ шумъ идущаго поѣзда. Являются японскіе солдаты, валять телеграфные столбы, снимаютъ рельсы. За сценой трескъ — крушеніе поѣзда. Зрители спокойны.
Дѣйствіе третье. Появляются казаки. Снова и опять въ красныхъ мундирахъ и зеленыхъ шароварахъ. Зрители встрѣчаютъ ихъ хохотомъ. Являются японскіе солдаты. Залпы съ той и другой стороны. Падаютъ казаки, но падаютъ и японцы. „Турки валятся какъ чурки, а наши на ногахъ стоятъ и трубки покуриваютъ", — здѣсь нѣтъ. Въ концѣ - концовъ, казаки бѣгутъ. Но въ-зрителяхъ никакого восторга это не вызываетъ.
— Съ патріотизмомъ слабо! — думаю я. Но это припасено на послѣдній актъ.
Японцы настигли казаковъ гдѣ-то въ ущельѣ. Вступаютъ въ послѣдній, въ рѣшительный, въ смертный бой. Эффектныя, ловкія эволюціи штыками, саблями. Но вотъ японцы бросили оружіе.
И зрителей начинаетъ охватывать восторгъ.
Если бъ у насъ на Дѣвичьемъ полѣ въ пантомимѣ русскіе кинули, какъ ненужное, оружіе, и засучили рукава:
— А ну-ка мы васъ по-россійски! Эффектъ получился бы, вѣроятно, тотъ же. Японцы рѣшили расправиться „по-японски". Что тамъ сабли, штыки! Они подскакиваютъ къ казакамъ, берутъ ихъ одной рукой выше кисти, другой за плечо. Японская борьба. И казаки летятъ черезъ голову японцевъ. Любимый классическій пріемъ японской борьбы.
Топоту, воплямъ осатанѣвшей, прямо осатанѣвшей при видѣ „національной" борьбы со врагомъ, толпы нѣтъ конца.
И занавѣсъ падаетъ среди общаго энтузіазма.
— Куда бы пойти еще? Гдѣ еще даются патріотическія пьесы?
Театровъ пропасть. Городъ начиненъ театрами. Театры направо, налѣво по улицамъ. Толпы переходятъ изъ одного въ другой.
Но:
— Сезонъ для патріотнческпхъ пьесъ кончился!— объясняетъ мнѣ мой Кошино.—Въ началѣ войны ихъ играли вездѣ. Теперь даются просто обыкновенный пьесы.
— Куда бы поѣхать еще?
— Близко закатъ солнца. Не угодно ли въ „садъ хризантемъ", сэръ..
Самое названіе, такое красивое, тянетъ своимъ миромъ и тихой поэзіей среди этого адскаго шума, гама, воя, сплошного вопля.
Въ „саду хризантемъ" тише.
Это любимое мѣсто гулянья средней и высшей публики Іокогамы передъ закатомъ солнца.
Великолѣпныя лужайки, развѣсистыя деревья, перекинутые черезъ канавы причудливые мостики изъ лакированнаго дерева, каменные драконы и дельфины со страшно раскрытыми пастями.
Масса продавцовъ сластей. Масса продавцовъ цв-товъ, — преимущественно хризантемъ, — въ зто время ихъ берутъ изъ безчисленныхъ вокругъ Іокогамы оранжерей.
Нарядная толпа. Мужчины и здѣсь больше въ европейскомъ. Дамы въ кимоно.
Пріѣзжаютъ въ рикшахъ, словно пестрыя бабочки, въ яркихъ, разноцвѣтныхъ кимоно малютки-гейши, дѣвочки лѣтъ 12 — 14.
Очень нарядно и просто.
Семья сидитъ или на мраморныхъ скамейкахъ или прямо на зеленой травѣ.
Здѣсь мало продаютъ даже газетъ. Мало ихъ читаютъ.
Здѣсь царство отдыха.
Покупаютъ лакомства и угощаются цѣлыми семьями.
Въ страшной массѣ покупаютъ цвѣты, и женщины украшаютъ ими себя, дѣтей.
Закатъ гаснетъ въ велпколѣпныхъ розовыхъ тонахъ, подъ развѣсистыми деревьями разстилается сумракъ, замолкаютъ аисты и обезьяны въ своихъ проволочныхъ оградахъ. „Садъ хризантемъ" пустѣетъ и замираетъ. Толпа, разукрашенная цвѣтами, расходится по домамъ. Все такъ спокойно, тихо и идиллично, словно нигдѣ и никакой войны нѣтъ.
По Mean-Street я возвращаюсь къ себѣ въ отель. По улицѣ мачты для будущихъ иллюминацій. Мнѣ бросается въ глаза домъ, заброшенный и пустой.
На двери плакатъ съ крупной надписью:
— Отдается виаймы.
Это отдѣленіе русско-китайскаго банка.
Послѣ обѣда я ѣду снова, — взглянуть на улицы-базары Іокогамы.
Здѣсь адъ не прекратился ни на минуту. Тѣ же вопли, крики, вой, трещотки, маленькіе самурайи, похожіе на бѣшеныхъ кошекъ, и похожие на таксъ японцы въ визиткахъ, притопывающіе имъ въ азартѣ.
Только кругомъ все стало похоже на феерію.
Йллюминація.
Старики зажгли въ своихъ вощеныхъ коробкахъ свѣчи, и эти бумажный коробки кажутся колоссальными движущимися фонарями. Театры, одни вспыхнули электричествомъ, другіе загорѣлись сотнями разноцвѣтныхъ фонариковъ.
Толпы переходятъ изъ театра въ театръ. •
— Праздникъ! — воскликнулъ я.
— Война, сэръ! — отвѣчаетъ мнѣ Кошино. И добавляетъ:
— Во всей Японіи война — одинъ сплошной праздникъ.
Но Кошино — яростный патріотъ. Будемъ вѣрить ему наполовину.
— Что бы взглянуть еще интересное?
— Японское?
— Да.
— Идемъ смотрѣть борьбу.
Желающихъ полюбоваться борьбой за 50 сенъ набралась масса. Всѣ сидѣли въ ящичкахъ, замѣняющихъ ложи, вокругь эстрады, обтянутой веревкой и находящейся на возвышеніи.
Въ борьбѣ былъ замѣшанъ патріотическій интересъ.
Японцы, — это бросалось мнѣ въ глаза всюду, вездѣ и во всемъ,—не любятъ корейцевъ, относятся къ нимъ свысока и сторонятся отъ „этихъ грязныхъ людей", какъ отъ низшей расы.
А тутъ должны были бороться японецъ съ корейцемъ.
Какъ всѣ японскіе борцы — большой, страшно толстый, съ бабьимъ сложеніемъ и обрюзгшимъ лицомъ стараго сатира, японецъ, съ пальцами, украшенными огромными золотыми кольцами. И сухопарый коричневый кореецъ съ узелкомъ волосъ на затылкѣ.
Оба только въ пояскахъ стыдливости.
Кореецъ былъ юрокъ и ловокъ и все держалъ японца за кисти рукъ.
Но вотъ японцу удалось высвободить руки.
Онъ взялъ корейца повыше кисти и за плечо.
Все поднялось.
Классическій, настоящій японскій, пріемъ.
Ноги корейца только сверкнули надъ головой толстаго японца, — и онъ грохнулся на эстраду.
Вопль, а не крикъ. Топотъ. Я думалъ, что японца понесутъ на рукахъ.
Японцы, это—прежде всего спортсмены и въ борьбѣ большіе націоналисты.
Но поздно.
Скоро десять.
Около десяти улицы-базары Iокогамы замрутъ и затихнутъ до завтра, до восхода солнца. Я вернулся домой. Я сидѣлъ на террасѣ отеля. Было тихо все кругомъ.
Только огромные снопы свѣта прожекторовъ бродили по порту, молча искали и нащупывали что-то.
Чьи-то глаза, сверкающіе какъ искры, вглядывались откуда-то въ ночную тьму, и ихъ сверкающіе взгляды зорко скользили по порту.
Послѣ Іокосуки, двухъ рядовъ фортовъ, такая бдительность и предусмотрительность... Избытокъ осторожности, очевидно, но мнѣнію японца, никогда не вредить.
Я сидѣлъ среди тишины и разбирался во впеча-тлѣніяхъ дня. Мой выводъ:
— Японія охвачена тѣмъ радостно воинственнымъ пастроеніемъ, какимъ бываетъ охвачена всякая страна, когда она ведетъ войну популярную, желанную, цѣль, смыслъ и значеніе которой она понимаетъ. Японія чувствуетъ себя бодро и весело.
Въ справедливости этого перваго заключенія я потомъ убѣждался всюду.
Но это, конечно, не все.
Не будемъ увлекаться одной лакированной внешностью, взглянемъ вглубь, что мы и сдѣлаемъ по мѣрѣ развитія нашего разсказа.

В.КРАЕВСКIЙ.

(Текст печатается по книге В.Краевский «В Японии». Издание Т-ва И.Д.Сытина, 1905 г. 186 стр.)

1901

1902

1903

1904

1905

1906

1907

1908

1909

1910

1911

1912