13 мая (30 апреля) 1912 года

Курильщики опия в Москве.

В низенькой и грязной комнатке московского захолустья сидит на корточках, за маленьким столиком желтолицый китаец, в роде тех, что продают чесучу. При виде нас он вскакивает и начинает бесконечно кланяться.
Мой спутник—кореец—хорошо его знает. Невероятно жестикулируя, они начинают разговаривать.
Я осматриваюсь. Комната не интересная... По из-за плотно закрытой двери в следующую тянет характерным запахом, напоминающим запах жженного мака.
Там курят!.. Курят опиум...
Входим и притворяем дверь.
Окна плотно завешаны. Горит зеленый фонарь у потолка и висят в сумраке неподвижные волокна беловатого дыма.
Два из трех низеньких дивана — заняты.
Судя но платью—простонародье.
Один лежит на спине почти неподвижно. Только руки подняты и плавно движутся в воздухе, словно нежится человек в теплой летней воде, плывет медленно.
Другой сидит, качаясь, на краю дивана и смотрит мне в лицо тупыми, невидящими глазами. К нему подходить китаец:
— Ляжь, ляжь!—шепчет он, и пьяный, качнувшись еще раз, падает на диван. Китаец что-то говорить и, показывая руками то на шею, то на голову, делает страдальческое лицо. Слышу:
— Ох, и бил!.. Ох как шибко бил.
Оказывается, пристрастилась какая-то московская дама ходить к китайцу, но муж проследил и однажды явился вслед за ней. Китайцу, видимо, досталось.
Спрашиваю, ходит ли еще дама.

— Ходить! — делает китаец хитрое лицо. — От опиума нельзя отвыкнуть — так же, как и от хлеба.
Чувствуешь, как пьянеешь от дыма. Хочется поскорей на улицу.
Ухожу.
— Идите, идите! — торопит кореец.
— А вы?
— Я?.. Но ведь третий диван свободен...
Вспоминаю, что у моего спутника,— он студента, — сейчас экзамены, и мне становится страшно.

Армит.

1901

1902

1903

1904

1905

1906

1907

1908

1909

1910

1911

1912