1901

1902

1903

1904

1905

1906

1907

1908

1909

1910

1911

1912

1913

1914

1915

1916

1917

17 (04) июня 1912 года

Около кулис.

Выступление русских артистов на заграничных сценах сделалось трафаретным приемом подносить современному читателю как победу русского искусства и таланта наших сценических деятелей, как нечто никогда не бывалое и не случавшееся.
Ошибка грубая, вытекающая из невежественного незнания летописей театра.
По этому поводу один из парижских журналов вспоминает, что еще в 1825 году русская певица Федорова сводила с ума европейскую публику своим чарующим голосом. Она пела в Неаполе и Париже в итальянской опере под именем Менвиель-Фодор. Достигнуть славы певицы в Италии, блиставшей всегда изумлявшими весь мир голосами, а в те времена исключительными, было не так легко, как теперь, в наш век „беспринципной“ рекламы. Итальянцы называли Федорову — „царицей пения“,—prima del prime donne!
Париж долго добивался, что бы отнять у Италии „русского соловья“... Первый дебют Федоровой на сцене парижской итальянской оперы состоялся в „Семирамиде“, дебют „безумного“ торжества певицы по началу и страшной трагичности по своему неожиданному финалу...

* *
*

Вот в каких ярких красках рисуется в воспоминаниях этот небывалый в истории театра спектакль.
... Зала театра была полна, все предвещало блестящее торжество „царице пения“. Весь Париже быль на лицо, все парижские знаменитости, все друзья артистки: Россини, Керубини, Шорон и другие ловили с восхищением каждый звук ее чистого и могучего голоса. Энтузиазм публики доходил до исступления, и вдруг за пятым или шестым тактом капитальной арии божественное пение сменилось мертвым молчанием! На лице певицы выступил холодный пот, губы дрожат, грудь изнемогаешь в напрасных усилиях... ни звука. Останавливается оркестр, опускается занавес; в публике спрашивают друг у друга — неужели это чудо природы и искусства появилось на мгновение, чтобы тотчас же исчезнуть на всегда... Со сцены объявляют, что из-зa внезапного недомогания певицы продолжение спектакля отложено на несколько минут.
Между тем в уборной певицы царит глубокое отчаяние. Федорова ломает себе руки, рвет волосы, но не может произнести ни одной жалобы, ни слова!.. Голоса нет... ни тени звука...
Друзья ее в отчаянии. Россини — плачет, Керубини на коленях умоляет ее успокоиться и уповать на Бога, который не допустить гибели одного из величайших его чудес... Несчастная молча слушает их и отвечает только дружеским пожатием руки.
Так проходить четверть часа. В зале раздается глухой ропот, публика требует объяснения о состоянии певицы. Режиссер входить в уборную и с прискорбием заявляет, что вынужден объявить о невозможности продолжать спектакль. На певицу это решение производись чудное действие: лицо мгновенно оживилось, глаза засверкали, губы судорожно зашевелились. Нечеловеческое напряжение вернуло Федоровой ее прежний, полный, звучный, голос.
— Подымите занавес, — вскрикнула Федорова, - я буду петь!
— Спасена — воскликнул Россини, обнимая Федорову.
- Бог сжалился над нашею горестью, — сказал набожный Шорон.
Занавес поднялся. Публика встретила певицу исступленными рукоплесканиями, раздался ее голос — еще прекраснее, звучнее, мощнее, чем когда-либо. Тучи цветов полетели на сцену. Торжество певицы было полное.
Но это была последняя искра божественного дара. Когда занавес опустили в последний раз — Федорова, истощенная сверхъестественным подъемом, упала без чувств...
Голос пропал!