30 (17) марта 1913 года

КОРНЕТ САВИН.

У Савина в Москве.

Когда я увидел этого старика с нервными жестами и жгучими глазами, на меня повеяло легендами, которые помню еще с детства.
Встретил я его вчера у артистки, которую он называл своей кузиной.
О похождениях Савина знает вся Европа, о них кричали в разное время на протяжении десятилетий газеты всего мира, о них печатались томы, ставились фарсы, были даже лже-Савины, лже-корнеты Савины, и лже-графы де-Тулуз-Лотреки.
Их разоблачали и стыдили за фальсификацию.
О них писали, как о мошенниках, достойных всякого возмездия.
Теперь он в Москве.
На корнете Савине английский уже основательно помятый костюм, поношенные сапоги и непроглаженные вытертые брюки, но руки у корнета Савина были аристократические, тонкие, красивые, жесты мягкие, ласковые, дворянские, и сквозь старую одежду на меня дышало неуловимой породой, той породой человеческой, которую чувствуешь издали.
Он точно уловил мое внимание к своему платью.
— Я еще не оперился, знаете, но это ничего, этот костюм временно... ведь я недавно вышел из тюрьмы, где сидел два года... за литературные преступления. Теперь я амнистирован... Мои сундуки еще не получены; они у моих друзей в Лондоне...
Потом у меня еще нет средств...
Но я уже получил наследство в 800,000 рублей, которое фактически еще не получено, потому что я не имею пустяковых 16,000, необходимые для взноса наследственных пошлин... Конечно, все это наследство пустяки... Мне нужно и у меня должно быть много больше... Иск к английскому правительству на два миллиона, который, несомненно, меня немного устроить до поры до времени, а там предстоит еще не мало законных претензий, между прочим, и к русскому правительству тоже на два миллиона...
Корнет Савин швырялся миллионами, как мячиками, и говорил о них, как говорить о рублях те, которым их девать некуда.
У корнета Савина тонкое, немного морщинистое лицо, борода темнорыжая с проседью, каштановые волосы и темные жгучие глаза, способные еще и теперь победить не одну женщину...
— Я столько раз не был женат, — скромно заметил он на вопрос, правда ли, что он был женат семнадцать раз в разных государствах, и совершенно законно.
Об этом его спросила его собственная кузина.
— Один раз я был женат, а «слева», конечно, много тысяч раз... Женщины — это самое лучшее в мире, и если теперь мне чего-либо не хватает, так это именно красивой женщины... я еще не так стар, чтобы перестать любить...
— В тюрьме я много работал и написал томы... Тут не только мои приключения, тут также много философских сочинений, политических... Ведь по убеждениям я эс-эр.
— Ах, вот как?..
— Да, я всегда был эс-эром...
— A все те авантюры, который вам приписывают, они, что же были на почве вашей партийной работы?— спрашиваю я его.
— Они вовсе не были, во всяком случае, теми мошенничествами, которыми их квалифицируют. Это не то слово,—говорить он по-французски. —Это неудачно сказано. Я никогда не совершал никаких мошенничеств. Я привлекался только по политическим делам, уверяю вас.
Изящный жесть рукой дополняет эти слова.
— Как ваше настоящее имя: Савин или де-Тулуз-Лотрек?
— И то и другое настоящие. Вот, извольте, моя карточка.
Он протягивает мне карточку, и я читаю:
— «Граф Николай Эразмович де Тулуз-Лотрек-Савин, литератор».
— Видите ли, я рожден Савиным, но усыновлен в Англии графом и маркизом де-Тулуз-Лотреком. Я натурализован в Англии вот уже двадцать лет и, являясь английским подданным, тут, в России—гость, находящееся под покровительством английского посольства.
— Каковы же теперь ваши намерения?
— В Петербургу конечно, в Петербурга, потому что там моя колыбель, там мои все связи, знакомства, родня и прочее. Я там был в лицее, из которого был исключен за любопытный инцидент. Мы сидели в партере с товарищами, а лицеистам не полагалось. Министр внутренних дел сделал замечание нам, прося оставить партер, мы не послушались. Я стоял, прислонясь к рампе спиною.
— Как ваша фамилия?—спросил всех по-очереди министр и приказал записать. Тогда я подошел к министру: «А ваша фамилия?» Он назвался. «Запиши»,—сказал я своему товарищу. Вот за это меня исключили.
Я вспомнил, что давно уже слышал подобный анекдот от моего отца, лицеиста, но не хотел этим огорчить корнета Савина.
— Потом я поступил в конную гвардию. Там я служил довольно долго. У меня было довольно большое состояние. Частью я прожился, часть я проиграл. Я, однако, бывал и в выигрыше. Однажды в Монте-Карло выиграл два миллиона франков. Меня честью просили оставить Монако. Ну, я, конечно, уехал, не желая их разорять.
Мне во всем всегда чертовски везло. Я столько раз убегал из тюрем, скованный прыгал с поезда, скованный по рукам и ногам.
— Но как же вы это делали? — Я шел в уборную и там разбивал окно и прыгал. У меня переломлена ключица. Потом, однако, выздоровел.
Савин превосходно говорить на иностранных языках, кроме того, владеет польским, но не забыл и русский, несмотря на двадцатилетнюю жизнь за границей.
В Москве бывший корнет намерен удачно продать свои сочинения. Он отрицает все записки, до сих пор печатавшиеся будто бы с его слов.
— Все это плагиат, или отсебятина, заявляет он.
За свои произведения он желает не более, не менее, как целый миллион рублей, и меньше не отдаст ни за что.
Он также не прочь бы почитать лекции о своих приключениях, и ищет возможности только выступить публично.
— Пощупайте мои бицепсы,—говорить бывший корнет Савин.—Видите, я еще очень силен, я еще много сделаю и много проживу. Пока только надо еще немного потерпеть.
Я оденусь, я восстановлю связи, я получу по бесспорным искам и издам свои сочинения, найду растерянных друзей, и все пойдет хорошо.
Видел я его улыбающимся, веселым, играющим в беспечность и ухарство, но сквозь все это смотрела трагедия. Может ли он опериться? Это вопрос. Наследство похоже на дым Оно от сына, это наследство, но бумаг никаких, кроме собственного заявления бывшего корнета о том, чтобы суд сам внес пошлины, и ответа суда, что этого сделать нельзя, потому что не по закону.
Но, видимо, бывший корнет рассчитывает именно на этот документ в своих исканиях денег на пошлины.
— Хотя жизнь моя часто прерывалась тюрьмою, - всего в общем, я сидел 12 лет, — но провел я свою жизнь прекрасно, и пока мне еще всего 57 лет. Я смею надеяться, что меня ждет еще много интересных дней. Вы меня еще увидите другим. Это все на мне тюремное, старое. Я в этом был взят. Это и не по моде. Я люблю одеваться изысканно. Меня стесняет немного это платье.
В тюрьме, надо вам сказать, страдал я мало: я много работал, писал. Как видите по моей карточку, стал литератором, ну, а как эс-эра, надеюсь, меня общество встретит с должным вниманием. Ведь я, знаете, никогда не был мошенником, — это все враги распускают про меня. У меня враги во всех государствах. Дело в том, что, собственно, я должен быть на болгарском престоле, который теперь незаконно занял этот Фердинанд, но Болгария—это для меня мелочь, сравнительно с тем, чего бы я хотел. Я мог бы, конечно, устроиться на Албанском престоле: есть у. меня и права, много большее, чем у Бурбонов или Бонапартов, но я не хочу’ заявлять свою кандидатуру и там, потому что Албания в конце-концов, это тоже мелочь страна, меньше нашей одной губернии. Когда я был тульским помещиком, у меня было больше земли, чем у будущего албанского короля.
- Куда же девались ваши земли?
-- Ах, прожиты, проиграны. И после того было еще столько прожито и проиграно состояний. И столько еще будет их прожито и проиграно, -закончил он с улыбкой.

Ф.ЧИНСКИЙ.

1901

1902

1903

1904

1905

1906

1907

1908

1909

1910

1911

1912