1901

1902

1903

1904

1905

1906

1907

1908

1909

1910

1911

1912

1913

1914

1915

1916

1917

1918

19 (06) января 1905 года

Въ Японiи

«Nothing but truth» (Ничего, кромѣ правды.)

ОГЛАВЛЕНIЕ

Японскiй Гибралтаръ.
Iокогама.
На улицахъ Iокогамы –I.
На улицахъ Iокагамы –II.
Японiя и иностранцы.
Японiя и война.
Японская армiя.
На войну. (в книгу не вошла – печатается по газетному тексту).
Въ плѣну – I.
Въ плѣну – II.
Японскiя маневры.
На митингѣ.
Японскiй Берлинъ и японскiй Кардифъ.
Столица шимозе.
Международный человѣкъ.
Японскiе Ромео и Джульетта. (в книгу не вошла – печатается по газетному тексту).
Японскiй «Красный Крестъ».
Нагасаки.
Въ тылу у японской эскадры.
Послесловие – «Владимир Эдуардович Краевский и его книга».

Японскій Гибралтаръ.

— Мы идемъ по минированной мѣстности! — сказалъ капитанъ парохода «China», входя въ курильную комнату. — Справа и слѣва отъ парохода, въ 30 — 40 ярдахъ, мины.
Слова, который произвели впечатлѣніе на пассажировъ!
Это было 10 ноября новаго стиля, около 6 часовъ вечера.
Стояла теплая, совершенно августовская погода. Затрезвонилъ телеграфъ машины, зарычали якорныя цѣпи, и пароходъ сталъ.
— Будемъ ждать лоцмана, который введетъ насъ въ этотъ дьявольскій каналъ.
Всѣ пассажиры бросились на палубу:
— Японія!
Сумерки сгущались. Мы стояли почти въ открытомъ морѣ. Вдали чуть-чуть мерещились берега.
Это былъ широкій проливъ Uraga-channel, входъ въ Токійскій заливъ, гдѣ расположена Іокогама.
— Іокосука! — сказадъ мнѣ, указывая влѣво, мистеръ Камура, почтенный фабрикантъ пороха въ Іокогамѣ, японецъ, шедшій съ нами изъ Санъ-Франциско.
— Іокосука.
И въ тонѣ его послышалось почтеніе.
— Японскій Гибралтаръ! — пояснилъ мнѣ одинъ изъ офицеровъ парохода.
Я русскій, и потому обреченъ на неожиданности. Это наша историческая судьба: вѣчно встрѣчать неожиданности, и именно тамъ, гдѣ мы должны бы все знать.
Я тихо и мирно шелъ въ Іокогаму, а напоролся" на Іокосуку.
Слава Богу, что этого не случилось съ нашей владивостокской эскадрой.
— Здѣсь должна была погибнуть эскадра Скрыдлова! — сказалъ мнѣ Камура.
Владивостокскую эскадру, крейсеровавшую лѣтомъ у береговъ Японіи, японцы зовутъ Sklydloff s-squadron— „эскадра Скрыдлова". Для краткости позвольте мнѣ называть ее такъ же, хотя теперь это уже анахронизмъ.
Затѣм въ Іокогамѣ, въ Токіо, у кого изъ европейцевъ, живущихъ въ Японіи, я ни спрашивалъ, что такое Іокосука, мнѣ всѣ отвѣчали одно и то же: — Тамъ должна была погибнуть эскадра Скрыдлова.
„Должна". Словно по расписанію, гдѣ и какое изъ нашихъ судовъ должно погибнуть. Слава Богу, что расписанія не соблюдаются не на однѣхъ только нашихъ желѣзныхъ дорогахъ!
Дѣло было такъ...
Ночью приближаться къ Іокосука нельзя. Пароходъ долженъ простоять на якорѣ до разсвѣта. И я воспользуюсь частью однообразной стоянки на покачивающемся съ бока на бокъ пароходѣ, чтобъ разсказать вамъ все, что мнѣ удалось собрать впослѣдствіи объ этой готовившейся русскимъ западнѣ.
Вы помните, конечно, какъ „эскадра Скрыдлова" этимъ лѣтомъ свободно крейсеровала у восточныхъ береговъ Японіи. А адмиралъ Камимура этому не препятствовалъ, уклоняясь даже отъ встрѣчи.
Это странное поведеніе адмирала Камимуры вызывало удивленіе у насъ, а въ Японіи, вы читали, оно вызывало негодованіе и возмущѳніе:
— Камимура продался русскимъ.
На этотъ разъ газеты писали объ Японіи правду. Негодованіе противъ Камимуры было грандіозно.
Затѣмъ вы читали недавно, что тому же самому Камимурѣ, во время его пріѣзда въ Японію, устраивались восторженный оваціи.
Что за удивительная перемѣна?
Она находитъ себѣ объясненіе въ томъ, что случилось, въ томъ, что должно было случиться, и о чемъ я разскажу вамъ сейчасъ.
Итакъ, „эскадра Скрыдлова" безпрепятственно приближалась къ берегамъ Японіи.
Теперь это извѣстно. Я провѣрилъ это не только въ Японіи, но и въ Санъ-Франциско у лицъ, которые должны знать это точно. Цифра вѣрна. „Эскадра Скрыдлова" была въ 30 миляхъ отъ Іокосуки, слѣдовательно — въ 70 отъ Іокогамы.
Тогда этой цифры не зналъ никто. Конечно, никто изъ населенія. И это замѣчательно: въ ста верстахъ не знали, что опасность такъ близка.
Ганнибалъ былъ ужe у воротъ, и въ городѣ объ этомъ никто не зналъ.
Такъ въ Японін умѣютъ скрывать тайны. Всѣ знали только, что эскадра Скрыдлова близко. Народъ, какъ говорили очевидцы, охватывала паника.
Европейцы, живуіщіе въ Іокогамѣ, чувствовали страхъ. Въ порту Іокогамы стояло для защиты всего на все двѣ-три канонерки береговой службы!
Паника, говорять, была грандіозна. Если она не проявилась въ какихъ-нибудь ужасныхъ формахъ,— причина одна.
Это величайшее довѣріе всего японскаго народа къ своему правительству.
Всe, что есть болѣе развитого и образованнаго въ японскомъ народѣ, успокаивало.
— Правительство знаетъ, что оно дѣлаетъ. Указывали на всѣ успѣхи до сихъ поръ:
— Значить, и теперь такъ нужно. Правительство знаетъ!
И среди этой страшной тревоги:
— Русскіе близко!
Всѣхъ сдерживала вѣра въ правительство:
— Оно не ошибалось до сихъ поръ. Оно не ошибется. Оно что-то готовитъ.
Какъ ни безконечно печаленъ былъ видъ двухъ-трехъ канонерскихъ лодокъ въ гавани Іокогамы, но и иностранцы, живущіе въ Яноніи,— они чрезвычайно довѣряютъ японскому правительству и его умѣнью — старались успокоиться.
Японцы хотятъ.
— Give him a chance of visiting Yokohama!
„Дать русскому адмиралу случай посѣтить Іокогаму", говорили съ улыбкой.
Но улыбки, какъ свидѣтельствуютъ очевидцы, выходили блѣдныя.
Японскія морскія власти подъ сурдинку успокаивали иностранцевъ:
— Опасности никакой
Но фраза черезчуръ общая, чтобъ звучать утѣшительной. А ни въ какія утѣшенія, болѣе подробныя, никто не вдавался. Молчаніе полное.
Іокогама, казалось, висѣла на волоскѣ. Ждали съ минуты на минуту.
И вдругъ русская эскадра повернула назадъ и ушла.
Никто совсѣмъ уже ничего не понималъ. Тогда уже японскія морскія власти объявили:
— Да вы знаете, „эскадра Скрыдлова" стояла въ пяти часахъ хода отъ Іокогамы!
Ее завлекали въ ловушку.
Жертвовали тѣми судами, которыя ей удалось захватить или потопить. Эскадра не встрѣчала на своемъ пути военныхъ судовъ. Передъ нею была беззащитная Японія. Соблазнъ пустить хоть несколько снарядом, въ Іокогаму, въ самое Іокогаму, долженъ былъ быть очень силенъ.
Эскадра была уже у входа въ Токійскій заливъ, у пролива Урэга. Только перешагнуть порогь.
И когда я слушалъ эти разсказы отъ компетентныхь лицъ, меня, откровенно говоря, охватывалъ ужасъ.
Не только потому, что „эскадра Скрыдлова" отличалась лихостью. Качество столько же почтенное, сколь и опасное. Не только потому, что людямъ естественно желаніе поддержать такую лестную репутацію, — иногда во что бы то ни стало". Но еще и потому, что на войнѣ приходится считаться съ общественнымъ мнѣніемъ. А оно, въ особенности истомленное и раненое неудачами, требуетъ „блестящихъ" дѣлъ.
Именно блестящихъ.
— Какъ? Быть около и не пустить хоть нѣсколько бомбъ въ Іокогаму? Бомбъ „на весь міръ!!!"
Даже такой геніальный полководецъ, какъ Кутузовъ, далъ Бородино, уступая общественному мнѣнію!
Въ тылу у „эскадры Скрыдлова" это время ходили японскіе крейсеры, обреченные въ крайнемъ случаѣ на роль брандеровъ. Ихъ обязанность была, — какъ только „эскадра Скрыдлова" перешагнетъ порогъ, закупорить узкій фарватеръ залива Урега.
Погибнуть, — но запереть.
Справа — мины, слѣва — мины, фарватеръ загражденъ.
Впереди каналъ, — настоящій каналъ, среди фортовъ и убійца безъ промаха — Іокосука.
Русская эскадра была бы разстрѣляна.
Іокосука — Гибралтаръ, дорога къ ней и отъ нея къ Іокогамѣ — Босфоръ.
По укрѣпленіямъ, конечно.
Такъ защищенъ Токійскій заливъ!
Японцы ждали только, чтобы „эскадра Скрыдлова" попала „въ Босфоръ и подъ Гибралтаръ сразу".
Во многомъ ученики американцевъ, японцы строили русскому адмиралу ту же ловушку, въ которую американцы въ послѣднюю войну завлекли испанскаго.
Загоняли его „въ бутылку".
Къ счастію, адмиралъ во-время догадался о разставленныхъ сѣтяхъ. И ушелъ отъ искушенія.
То, чего ожидали, затаивъ дыханіе, — буквально, затаивъ дыханіе: звука не издали японскія морскія власти — не удалось.
Но самый планъ ловушки, — его огласили, какъ только миновала надобность въ тайнѣ,—поднялъ престижъ правительства на еще болѣе недосягаемую высоту и у народа и у иностранцевъ, живущихъ въ Японіи.
— Не удалось, но какъ было задумано.
Всѣ почувствовали себя въ Японіи въ безопасности. Іокогама — важнѣйшій коммерческій портъ, ключъ отъ Токіо. А Іокогама охраняется Іокосукой..
— Никакой возможности нападенія на Іокогаму съ моря не существуетъ. Никогда никакой вражеской эскадрѣ не войти въ Токійскій заливъ.
Это стало яснымъ для всѣхъ.
И объ этомъ нужно оставить мысли и безплодныя мечты, какъ японцы оставили страхъ за это.
Черезъ полчаса послѣ того, какъ мы отдали якорь, на нашъ пароходъ явился лоцманъ-японецъ. Онъ переночевалъ у насъ на пароходѣ. И раннимъ - раннимъ утромъ, когда еще едва брезжилъ разсвѣтъ, мы тихимъ ходомъ двинулись впередъ въ Токійскій заливъ .
Лоцманъ, какъ обыкновенно, стоялъ на капитанскомъ мостикѣ. А впереди насъ, саженяхъ въ пятидесяти, шелъ его пароходикъ, на которомъ было 3—4 человѣка.
Нашъ пароходъ и маленькій пароходикъ лоцмана безпрерывно обмѣнивались сигналами при помощи маленкихъ флажковъ. А стоявшіе около Iокосуки безчисленныя, — прямо безчисленныя, въ такомъ количествѣ я не видѣлъ ихъ ни въ одномъ грандіознѣйшемъ портѣ міра,—безчисленныя брандвахты, словно мельничными крыльями, махали огромными семафорными досками, сигнализируя другъ другу и пароходу нашего лоцмана
Это потому, какъ объяснилъ мнѣ одинъ изъ офицеровъ нашего парохода, что японцы:
— Приблизительно каждую ночь нѣсколько измѣняютъ расположеніе минныхъ загражденій.
Мы шли „минированной мѣстностыо". До Іокогамы это длилось 10 часовъ.
На пароходѣ, конечно, никто не спалъ.
Несмотря на ранній чась, палубы были переполнены пассажирами. Всѣ хотѣли посмотрѣть, какъ японцы:
— Защитили свое горло и животъ! — какъ, говоря о Токіо и Іокогамѣ, мѣтко выразился принцъ Ассисъ-Хассанъ, племянннкъ египетскаго хедива, ѣхавшій на нашемъ пароходѣ въ качествѣ туриста.
И вотъ потянулись направо и налѣво линіи фортовъ.
Какія-то сѣрыя, сливающіяся съ фономъ воды, незамѣтныя на немъ, низкія усѣченныя пирамиды, торчащія изъ воды, саженъ по 80 длиной.
Никакой жизни. Мертвая правильно сложенная каменная кладка. Не видно ни одного орудія. Ни амбразуръ въ стѣнахъ.
Въ бинокль я только различалъ торчащія надъ этими мертвыми сѣрыми ящиками тонкія иголочки съ поперечинами.
Флагштоки для сигнализаціи.
Отъ Іокосуки до Іокогамы я насчитал такнхъ фортов 8 слѣва и 3 или 4 справа.
Въ общемъ они намѣчаютъ коридоръ, каналъ, миль въ 5 шириной.
Отъ самой Іокосуки пароходы проходятъ слишкомъ далеко, чтобъ можно было разглядѣть хоть какую-нибудь подробность, и нескромный туристъ могъ бы „защелкнуть" хоть что-нибудь существенное въ свой „кодакъ".
Впослѣдствіи я убѣдился, что и вблизи въ Іокосукѣ никто ничего не увидитъ. Тамъ можно прожить десятокъ лѣтъ, и никогда вамъ въ голову не придетъ, что этотъ хорошенькій курортъ расположенъ на вулканѣ.
А между тѣмъ это не только первоклассная крѣпость, но, говорятъ, чудо крѣпостного искусства.
Когда создано все это?
Но тутъ я снова забѣгу немного впередъ.
Сдѣлавъ нѣсколько увеселительныхъ поѣздокъ въ окрестности Іокогамы, я однажды сказалъ мнмоходомъ милѣйшему хозяину „Оrientai-Hotel’я".
Попросилъ его совѣта.
— Куда бы съѣздить еще? Говорятъ, Іокосука — хорошенькій курортъ!
Онъ посмотрѣлъ на меня съ улыбкой, съ добродушной ироніей и даже съ сожалѣніемъ:
— Да, тамъ есть недурныя бомбы. Курортъ, но не теперь. Теперь это главная морская крѣпость!
— А! Въ такомъ случаѣ, къ чорту! Это скучно! Меня это не интересуетъ! Я думалъ,—курортъ.
ІІослѣ этого мнѣ можно было подъ рукой разузнавать разный свѣдѣпія.
Находясь вблизи Іокогамы, Іокосука никакого торгового значенія не имѣетъ. Сейчасъ туда допускаются только суда, доставляющая военные припасы. Моремъ, слѣдовательно, нельзя. Надо по желѣзной дорогѣ. Отъ Іокогамы около полутора часовъ ѣзды.
Но туристовъ туда ни подъ какимъ видомъ не допускаютъ.
Изъ иностранцевъ имѣютъ доступъ только тѣ, кто имѣетъ торговыя дѣла и интересы въ Іокосукѣ. Чтобъ попасть, надо запастись удостовѣреніемъ отъ своего консула, что вы, действительно, имѣете надобность но дѣламъ быть въ Іокосукѣ.
Консулы, весьма понятно, особенно щепетильны и строги въ выдачѣ такихъ удостовѣреній.
Нужны рекомендации, удостовѣренія.
Словомъ, на „моего" консула надежды не было никакой. Не дастъ ни за что.
Но это затрогивало мое корреспондентское самолюбіе.
Прощаясь, мой добрый, старый другъ В. М. Дорошевичъ сказалъ мнѣ:
— Надо доказать, что никакой другой чортъ въ мірѣ не можетъ узнать столько, сколько журналистъ!
Я отвѣтилъ ему:
- Да.
И это звучало обязательствомъ. Проникнуть въ Іокосуку — это было вопросомъ самолюбія.
Къ счастью, какъ увѣряютъ globetrotter-ы, есть особый богъ,—богъ путешественниковъ.
Онъ послалъ мнѣ въ Іокогамѣ очень милое знакомство — прекраснаго молодого человѣка, недавно прiѣхавшаго въ Японію, клэрка одной изъ солидныхъ фирмъ.
Мы разболтались съ нимъ однажды послѣ обѣда.
— Интересно ваше дѣло?
— Да, мнѣ много приходится разъѣзжать. Былъ уже тамъ, тамъ, тамъ, скоро, должно-быть, поѣду въ Іокосуку.
— Васъ туда не пустятъ!—сказалъ я ему съ убѣжденіемъ.— Туда никого не пускаютъ!
— Какъ же могутъ меня не пустить, когда у меня есть удостовѣреніе отъ консула?— сказалъ онъ и даже досталъ изъ бумажника удостовѣреніе.— Съ этимъ не могутъ не пустить.
Мы заговорили о другомъ.
Мнѣ надо было узнать истину. Какой цѣной?
Я самъ рисковалъ заплатить довольно дорого, если бы меня узнали...
Если эти строки въ переводѣ когда - нибудь попали бы на глаза очень милому молодому человѣку, служащему клэркомъ въ Іокогамѣ, я далъ бы ему несколько совѣтовъ, которые ему были бы, какъ молодому человѣку, очень полезны.
Я посовѣтовалъ бы ему не очень полагаться на свои силы и не пить слишкомъ большого количества „прохладительных!»". А главное — имѣть больше довѣрія къ людямъ и не обижать недовѣріемъ тѣхъ маленькихъ лэди, которыя дѣлаютъ пріятными его досуги.
Зачѣмъ такая подозрительность:
— Послушайте! Я пьянъ! Я боюсь, что у меня украдутъ бумажникъ. Оставьте мнѣ нѣсколько іенъ и оставьте мой бумаяшикъ у себя на сохраненіе.
— Но когда жъ я васъ увижу? Я завтра рано утромъ ѣду въ Миссисипи-бай.
— Ничего. Мы увидимся за обѣдомъ.
Словомъ, на другой день рано утромъ я ѣхалъ въ Іокосуку съ необходимымъ удостовѣреніемъ, что „мнѣ" это разрѣшено.
Я долженъ сказать правду: поѣздка не изъ интересныхъ.
Очень живописная дорога. Очень жипвописный городокъ, который можно бы счесть самымъ мирнымъ на свѣтѣ, если бы на каждомъ шагу не попадались только исключительно военные матросы.
И всюду, надписи по-англійски и по-янонски:
— Снимать фотографіи воспрещено.
Здѣсь имѣются сухіе доки, арсеналъ, небольщой морской корпусъ для подготовки матросовъ. Большой корпусъ находится въ Токіо.
Достопримѣчательность Іокосуки—могила Вилльяма Адамса.
Это былъ первый англичанинъ, попавшій въ Японію. Лоцманъ, пріѣхавшій въ 1610 году на голландскомъ пароходѣ. Для Японіи Лефортъ, опередившій нашего на 100 лѣтъ.
Увидѣвъ у себя англичанина, знающаго кораблестроеніе, Японцы такъ и не выпустили его уже до конца его жизни. Онъ женился на японкѣ. И его могила, тщательно, благоговѣйно и съ трогательной благодарностью хранимая японцами, находится на высокомъ холмѣ около города.
„Окончивъ свои дѣла", я взялъ гида и совершенно спокойно, — удостовѣреніе въ карманѣ, — лазилъ на холмъ, снималъ шляпу передъ могилами Адамса и его „о", т.-е. достопочтенной жены, любовался въ бинокль, действительно, поразительно красивыми видами съ холма.
Японія очаровательна поздней осенью.
Но сколько я ни разглядывалъ чарующіе виды, нигде не было ни малѣйшаго слѣда укрѣпленій. А между тѣмъ ими начинены кругомъ горы.
Въ этомъ и состоитъ современное искусство постройки крѣпостей. Говорятъ, что Іокосука — послѣднее слово.
Видѣть нельзя ничего. Но зато поѣздка дала мнѣ нѣсколько интересныхъ знакомствъ. Среди нихъ католическiй миссіонеръ, 18 лѣтъ прожившій въ Іокосукѣ. На его глазахъ изъ рыбацкой деревушки выросъ „Гибралтаръ".
Онъ влюбленъ въ Японію и всѣми силами душi ненавидитъ Россію.
— За что? — спросилъ я его такъ, мимоходомъ, небрежнымъ тономъ, какъ будто рѣчь шла о мало интересной для меня странѣ.
Меня интересовало всегда: за что насъ ненавидят на востокѣ, на западѣ, на сѣверѣ и на югѣ. Этотъ-то за что?
— За отсутствіе у нея вѣротерпимости!—отвѣтнлъ мнѣ миссіонеръ съ убѣжденіемъ.
Онъ хвалился „своей Японіей", Іокосука была прямо „его гордостью".
— Создать такое чудо!
Спѣшу оговориться. Какъ ни глубоко я уважаю свидетельство миссіонера-очевидца, но, не вѣря ничему на слово, я и тутъ, какъ впредь вездѣ, сообщаю только то, что мнѣ удалось провѣрнть, насколько было возможно, разспросами у другихъ.
18 лѣтъ тому назадъ миссіонеръ засталъ Іокосуку рыбачьей деревушкой. Но на ея стратегическое значеніе уже тогда было обращено вниманіе.
Ее стали укрѣплять около 20 лѣтъ тому назадъ.
Она превратилась въ солидную морскую крѣпость къ китайской войнѣ.
Но окончательно „приготовлена" для русскихъ.
Работы закипѣли 3 года тому назадъ, а „лихорадочная дѣятельность", какъ и во всей Япоиіи, по приготовлепію къ войнѣ вспыхнула сейчасъ же послѣ подписанія англо-японскаго соглашенія.
Тутъ я вспомнилъ слова англійскаго майора Брюсъ, ѣхавшаго по нашей манчжурской дорогѣ въ Портъ-Артуръ, направляясь въ Вей-Хай-Вей. Это было сейчасъ же послѣ заключенія англо-японскаго договора:
— Союзъ съ Японіей, это — отличный способъ „выставить" (checkont) Россію изъ Манчжуріи!
Къ войнѣ съ Россіей готовились. Объ этомъ знали всѣ жившіе въ Японіи иностранцы, кромѣ тѣхъ, быть-можетъ, кому объ этомъ знать слѣдовало бы прежде всѣхъ.
Но всѣ эти приготовленія были ноль въ сравненіи съ тѣмъ, что вспыхнуло, прямо „вспыхнуло", въ Японіи одновременно съ извѣстіемъ о подписанін англо-японскаго договора.
— Словно имъ руки развязали!—сказалъ мнѣ одинъ французъ, 20 лѣтъ живущій въ Японіи.
И потомъ, съ кѣмъ бы я ни говорилъ, кто бы ни разеказывалъ мнѣ объ этомъ моментѣ, стоило мнѣ шутя спросить: „Словно имъ руки развязали?"— всякій подтверждалъ:
— Именно!
Такое значеніе для настоящей войны имѣлъ этотъ момента»., истолкованный дипломатіей, кажется, какъ „новый залогъ мира".
Сію же минуту вслѣдъ за подписаніемъ англо-японскаго договора въ Японію нахлынули инженеры: нѣмцы, американцы и англичане.
И пошла „лихорадочная" дѣятельность, какъ въ одинъ голосъ называютъ всѣ, — лихорадочныя приготовленія къ войнѣ.
Сѣрые форты, выглядывающіе изъ воды и образующіе „дьявольскій каналъ", построены по планамъ нѣмецкихъ инженеровъ.
Англійскіе и американскіе устроили сигнализацію и минировку.
Но что значитъ „устроили"?
Ни одинъ англійскій или американскій инженеръ не нашелъ бы, гдѣ именно примѣнена его система.
Они объясняли устройство во всѣхъ деталяхъ, — а ужъ устраивали, обучившись такимъ образомъ отъ нихъ, японскіе инженеры.
И можно при этомъ дать голову на отсѣченіе, что никакіе иностранные парикмахеры или прачки при этомъ не видѣли ничего.
Такъ создались всѣ укрѣпленія Японіи, и въ частности то, что есть самаго грознаго, страшнаго и неприступнаго въ японскомъ "Гибралтарѣ".
— Создать Босфоръ и на немъ поставить «Гибралтар»! Это геніально!—восторгались въ Японіи всѣ европейцы, съ которыми мнѣ приходилось говорить о „гордости Японіи",—Іокосукѣ.
Вы, читатель, интересуетесь войной, слѣдите за всѣмъ такъ же, какъ слѣдилъ и я. Скажите, слыхали вы это малозвучное, но многозначительное имя:
— Іокосука.
Нѣтъ?
Я тоже. До тѣхъ поръ, пока, идя въ Іокогаму, неожиданно не наткнулся на Іокосуку.
Такъ мало мы съ вами знаемъ врага. Сомнѣваюсь, чтобъ въ Японіи нашелся хоть одинъ человѣкъ, который бы не зналъ, что передъ Петербургомъ имѣется Кронштадтъ.

В. КРАЕВСКIЙ

(Текст печатается по книге В.Краевский «В Японии». Издание Т-ва И.Д.Сытина, 1905 г. 186 стр.)

22 (09) января 1905 года

Іокогама.

— Японцы должны, навѣрное, ожидать русскихъ агентовъ! Хотя бы и иностранцевъ!
— Въ Іокогамѣ надо ждать большихъ строгостей!
Такіе мало утѣшительные для меня разговоры раздавались кругомъ на борту все время, пока мы шли отъ Іокосуки.
И вотъ 11-го ноября, въ 1 час. дня, пароходъ „ China" отдалъ якорь въ Іокогамѣ. Въ порту кипѣла жизнь.
Я насчиталъ 18 англійскихъ пароходовъ, 3-хъ американцевъ.
— Можете быть увѣрены, что они всѣ дѣлаютъ brilliant business (блестящія дѣла)!— говорили мнѣ офицеры парохода „China".—Они биткомъ набиты военной контрабандой.
Это было особенно пикантно въ устахъ именно офицеровъ „Сhіnа": въ трюмахъ нашего парохода не
было ничего, кромѣ военной контрабанды, и этого никто не скрывалъ.
Среди спѣшно и шумно грузившихся и разгружавшихся англичанъ и американцевъ я замѣтилъ несколько шведскихъ и норвежскихъ пароходовъ.
Ихъ теперь появляется все больше и больше!—
объяснили мнѣ потомъ въ Іокогамѣ.
Старинные и отважные мореплаватели, „варяги", почуявъ добычу, налетѣли въ Японію „работать по контрабандѣ". Итакъ, пароходъ сталъ.
Предстоялъ докторскій осмотръ, полиція и таможня.
- Докторъ прибылъ черезъ три четверти часа.
Трюмныхъ пассажировъ выстроили на палубѣ.
Тутъ было двѣсти японцевъ, возвращавшихся изъ Санъ-Франциско на родину, чтобъ отбывать воинскую повинность, хотя имъ ничего не стоило бы уклониться. Масса китайцевъ и корейцевъ.
На китайцахъ и корейцахъ осмотр остановился съ особымъ вниманіемъ.
В этомъ сказывалось брезгливое предубѣжденіе чистоплотныхъ людей, моющихся по нѣскольку разъ въ день, къ изумительно нечистоплотнымъ, покрытымъ грязью, кишащимъ паразитами сынамъ „небесной имперіи" и „страны утренняго блеска".
-- Они способны на все! —сказалъ мнѣ одинъ изъ японцевъ, сопровождавшихъ доктора, вѣроятно, таможенный полицейскій офицеръ въ новенькой, съ иголочки, формѣ.
— То-есть?
— На чуму и на оспу!
Эпидемія во время войны была бы для страны плохой картой въ игрѣ. Японцы очень берегутся. И изъ простой формальности осмотръ кули превращенъ въ строгій и основательный досмотръ.
Затѣмъ смотрѣли насъ.
Пассажиры разсѣлись въ столовой. У лѣстницы на палубу стали двое полицейскихъ, словно игрушечныхъ, въ костюмчикахъ съ иголочки.
Докторъ обошелъ пассажировъ, ни до кого не дотрогиваясь, съ любезной улыбкой заглядывая каждому въ лицо.
Стали выкликать.
— Мистеръ Перси Пальмеръ!
Я подошелъ къ доктору, ставшему рядомъ съ полицейскимъ.
— Мистеръ Перси Пальмеръ?
—Да!
Всѣ страшно любезно улыбнулись, поклонились, и я вышелъ на палубу.
— А переговоры съ полиціей? — спросилъ я небрежнымъ тономъ у офицера парохода.
— Они ужъ кончены. Можете ѣхать на берегъ! Пароходъ окружала масса лодокъ и шампунокъ.
Стоялъ веселый японскій гомонъ. По палубѣ бѣгала масса продавцовъ бездѣлушекъ и предлагала купить.
Прибавьте къ этому шуму, гаму, работѣ, оживленью яркое, чисто августовское солнце. Пришла бы кому-нибудь мысль о войнѣ!
— Надо ѣхать въ таможню!
— Не безпокойтесь! — предупредилъ комиссіонеръ „Oriental Palace Hotels".— Дайте вашу квитанцію. Все сдѣлаю я. Вы берите рикшу и поѣзжайте въ гостиницу!
Черезъ полчаса въ отелѣ я со злостью вынулъ изъ кармана ключи отъ чемодановъ:
— Позабылъ отдать комиссіонеру! Придется самому ѣхать въ таможню!
Но въ эту минуту мнѣ доложили:
— Ваши чемоданы привезены.
Ихъ въ таможнѣ даже не открывали.
Чѣмъ объяснить такое необыкновенное довѣріе къ туристамъ?
Оно объясняется очень просто.
Одно изъ бѣдствій, которое принесла съ собой война для Японіи, это — сокращеніе числа туристовъ.
Число туристовъ сократилось, одни говорятъ —въ 10, другіе находятъ — даже въ 20 разъ.
А это большое бѣдствіе для Японіи. Японія—страна со страшно развитой именно кустарной промышленностью. Этимъ кормится огромная масса населенія.
Японія работаетъ художественно — кустарныя произведенія отъ грошовыхъ бумажныхъ вѣеровъ до такихъ напримѣръ, вещей, какую я видѣлъ въ одномъ изъ роскошнѣйшихъ отелей Нью-Йорка: орелъ изъ слоновой кости въ натуральную величину. Работа,—кажется сейчасъ вспорхнетъ. Цѣна 50,000 американскихъ долларовъ, 100,000 рублей.
Главными покупателями были туристы. Теперъ вся торговля въ застоѣ. Масса рукъ безъ работы, ртовъ безъ хлѣба.
— Вы добрый представитель англо - саксонской расы! — говорилъ мнѣ съ любезной улыбкой и пожимая руку одинъ изъ японцевъ-попутчиковъ на пароходѣ.— У всякаго изъ нашихъ друзей есть въ рукахъ средство намъ помочь. Поѣхать въ Японію туристомъ!
Боязнь затрудненій въ путешествіи по Японіи отпугнула англійскихъ и американскихъ туристовъ.
Терпятъ кустари, которыми Японія переполнена, торговцы, терпятъ всѣ занимающіеся отхожими промыслами: рикши, гиды, бои, терпятъ отели, терпятъ курорты. Знаменитые горячіе источники около Нагасаки, всегда переполненные иностранцами, пустовали этимъ лѣтомъ.
Для Японіи это огромный ущербъ. Такой же, какимъ было бы отсутствіе туристовъ для Италіи, прекращеніе сбыта „objets d art" для Франціи.
При мнѣ въ Іокогамѣ образовался комитетъ, чтобъ обратиться съ петиціей къ американской и англійской печати объ успокоеніи публики:
— Путешествіе по Японіи, будучи обставлено обычнымъ комфортомъ, не сопряжено для туристовъ ни съ какимъ рискомъ, ни съ какими затрудненіями.
Иниціативу этого обращенія къ Америкѣ и Англіи должны были взять на себя японскія власти, которыя офиціально гарантировали обѣщаніе. Обращеніе появится съ началомъ сезона путешествій.
А пока японцы фактами опровергаютъ опасенія. Они сдѣлали доступъ иностранцамъ легкимъ, не затруднительнымъ и не обременительнымъ, какъ ни въ одной странѣ міра.
Ни полицейскаго допроса ни даже таможеннаго досмотра!
Они могутъ дѣлать это... будучи увѣрены въ своей полиціи.
19 дней на пароходѣ.
Совершенно естественно, что особымъ интересомъ послѣ этого звучитъ вопросъ:
— Что новаго?
— На-дняхъ у насъ, въ Іокогамѣ, поймали русскаго агента! Одинъ нѣмецъ! — отвѣтилъ мнѣ съ любезной улыбкой милѣйшій французъ, m-r Деветтъ, одинъ изъ хозяевъ Oriental-Palace-Hotel.
Это было первое, что встрѣтило меня въ Іокогамѣ. Чортъ возьми!
Но monsieur Деветтъ спѣшилъ меня порадовать.
— На вашемъ пароходъ „Сhinа" долженъ пріѣхать еще одинъ русскій агентъ.
— Да?
— Тоже нѣмецъ. Носятся такіе слухи. Получена телеграмма изъ Санъ-Франциско.
И добрый г. Деветтъ поспѣшилъ меня успокоить:
— Его арестуютъ. Непремѣнно арестуютъ. У японцевъ не скроешься!
Нѣмецъ? И я, откровенно скажу, не съ совсѣмъ полнымъ спокойствіемъ проэкзаменовалъ себя:
— А не говорилъ ли я на пароходѣ по-нѣмецки? Говорилъ, — и даже много. И меня спрашивали:
— Не нѣмецъ ли я?
И надо было мнѣ когда-то учиться этому языку на пять! Вотъ ужь именно могу поблагодарить себя за „прилежаніе, вниманіе и успѣхи".
Я сталъ наводить подъ шумокъ справки о пойманномъ бѣднягѣ.
Что ожидаетъ его?
Не военный судъ. И лѣтъ пять заключенія въ тюрьмѣ.
Это все-таки утѣшительно.
„Нѣмецъ"... Его называли нѣмцемъ всѣ. И это характерно. Никого такъ не къ русскимъ въ Японіи, какъ нѣмцевъ. Никто такъ не въ подозрѣніи. И когда ловятъ русскаго агента, первое, что рѣшаютъ:
— Нѣмецъ!
У „нѣмца" была маленькая интимная исторія. Обыкновенная „американская лэди", которыми полонъ востокъ. Ей, конечно, были лучше извѣстны подробности объ ея попавшемся другѣ. Этимъ путемъ и я собралъ осторожненько справки.
Нѣмецъ оказался не нѣмцемъ, „halfcast", „полу-кровкомъ", — изъ тѣхъ, что на востокѣ называются почему-то „португальцами". Помѣсь американца, кажется, съ испанкой.
Происхожденіе недурное, и онъ былъ смѣлъ.
Жилъ даже не въ гостиницѣ, а на квартирѣ у японцевъ.
Въ Іокогамѣ онъ жилъ съ самаго начала войны, состоялъ здѣсь представителемъ одного торговаго дома въ Шанхаѣ и занимался тѣмъ, что посылалъ рисъ въ Шанхай.
Добываніе свѣдѣній это, конечно, кромѣ того.
За время войны онъ нагрузилъ и отправилъ 5 или 6 пароходовъ съ рисомъ въ Шанхай.
Изъ Шанхая этотъ рисъ, говорятъ, шелъ въ Портъ-Артуръ.
Это-то и взбѣсило, — прямо взбѣсило, — японцевъ.
— У насъ же хлѣбъ отнималъ! Нашимъ же хлѣбомъ кормилъ!
Это, вѣроятно, тотъ самый агентъ, котораго судили въ Іокогамѣ на-дняхъ.
Тогда въ Іокогамѣ только и было разговоровъ, что о немъ.
Это былъ второй русскій агентъ, пойманный за время войны въ Іокогамѣ.
Въ срединѣ войны былъ уличенъ въ шпіонствѣ чистокровный японецъ, купецъ. Когда полиція явилась его арестовать, онъ бросился бѣжать. Но на улицѣ его задержала толпа, страшно били, и полиція вырвала его изъ рукъ разъяренной толпы полуживого.
Этого будутъ судить за государственную измѣну. „Нѣмца" просто полиція явилась въ домъ и арестовала.
— Свободенъ ли доступъ туристамъ въ странѣ? — спросилъ я у хозяина отеля.
— О, совершенно! — поспѣшилъ успокить меня г. Деветтъ. — Совершенно! У нихъ такъ хорошо организована полиція, что японцы не боятся ничего. Но будьте осторожны.
— Я туристъ!
— Не скажите лишняго слова. Мы всѣ каждую секунду находимся подъ надзоромъ. Я не увѣренъ въ своихъ бояхъ. Т.-е. я увѣренъ, что всѣ они состоятъ въ сношеніяхъ съ полиціей. Особенно будьте осторожны въ разговорахъ при рикшахъ. Рикши всѣ сплошь состоятъ на службѣ у полиціи. Пусть онъ плохо говоритъ по-англійски, но всякій изъ нихъ отлично понимаетъ. Малѣйшее ваше неосторожное замѣчаніе будетъ въ тотъ же день извѣстно полиціи, и вы можете нажить хлопотъ. Вы возьмете себѣ гида?
— Конечно.
— Можете быть спокойны: при васъ безотлучно будетъ состоять полицейскій, обязанный ежедневно давать отчётъ, не было ли чего подозрительнаго: гдѣ
вы были, что говорили, чѣмъ интересуетесь. Всѣ гиды теперь полицейскіе.
Эта увѣренность въ томъ, что всѣ они состоятъ подъ ежеминутнымъ присмотромъ полиціи, проникаетъ всю жизнь европейцевъ.
Вотъ дома, гдѣ стѣны имѣютъ уши, — дома иностранцевъ въ Японіи.
Я надѣюсь, что вы не посѣтуете на меня за то, что я собиралъ свѣдѣнія не всегда исключительно въ глубокомысленныхъ источникахъ.
Мнѣ было безразлично мѣсто, нужна была истина.
Мы съ моимъ добрымъ другомъ египтяниномъ, о которомъ рѣчь будетъ дальше, сидѣли у очень милой „американской лэди".
Американская лэди была когда-то въ Портъ-Артурѣ.
Египтянинъ — типичный globe trotter — „топтатель вселенной" — шатался вездѣ, былъ и въ Россіи.
Рѣчь зашла о портъ-артурскомъ веселомъ житьѣ,— для „американскихъ лэди" это было, во время строительства въ особенности, веселое житье.
— Русскіе въ общемъ славный народъ, — замѣтилъ египтянинъ, — русскіе офицеры — воспитанные люди!
Лицо „американской лэди" выразило испугъ:
— Тсъ! Не говорите! Горничная японка! Она гдѣ-ннбудь подслушиваетъ сейчасъ. Онѣ всѣ въ сношеніяхъ съ полиціей.
Даже „американскія лэди" подъ подозрѣніемъ.
— Мы даже больше, чѣмъ кто-нибудь! —съ горечью пояснила лэди.—Насъ считаютъ особенно способными на шпіонство!
И она жаловалась:
— Съ начала войны масса американскихъ лэди покинула Японію. Осталась четвертая часть.
— Причина? Отсутствіе туристовъ?
— Отчасти. Но главное: подозрительность японцевъ. Быть вѣчно подъ надзоромъ. Для американской гражданки!
Ея жалобы звучали все горше и горше.
— Насъ гонятъ и съ той и съ другой стороны!
И она разсказала намъ о знаменитой миссъ Модъ. Тому, кто бывалъ въ Шанхаѣ, Гонконгѣ, Чифу, Иортъ-А|)турѣ, не надо ничего добавлять къ этому имени. Оно достаточно гремитъ.
Въ послѣднее время она обосновалась въ Портъ-Артурѣ. На востокѣ вездѣ зарабатываютъ много и много же бросаютъ. Но миссъ нашла, что теплѣе русскаго нѣтъ уголка даже на востокѣ.
Ея имя много скажетъ портъ-артурцамъ.
Она нажила огромное состояніе. У нея была роскошнѣйшая обстановка.
И вдругъ осада. Въ качествѣ „лишняго рта" миссъ Модъ была выслана. Замѣчательно, что „американскiя лэди" не имѣли ничего противъ осады, противъ того, чтобъ быть отрѣзанными ото всего міра, даже противъ бомбардировки. Такъ по вкусу имъ пришелся Портъ-Артуръ.
Но ихъ выслали.
Продать всего, что накоплено, въ эту минуту, конечно, не было никакой возможности. Пришлось все бросить.
Миссъ Модъ уѣхала въ чемъ была.
— Говорятъ, она ѣхала даже во второмъ классѣ!— съ ужасомъ закончила „американская лэди".
Согласитесь, это „даже" звучитъ даже „гордо". Въ этомъ и объясненіе особенной подозрительности японцевъ къ ласковымъ американскимъ созданіямъ.
— Они подозрѣваютъ насъ въ симпатіяхъ къ русскимъ, потому что.русскіе щедры, а японцы скупы.
Я привелъ разсказъ о милой миссъ Модъ потому, что это по-моему очень недурная страничка изъ исторіи когда-то „развеселаго артурскаго житья".
И имени миссъ Модъ, быть-можетъ, суждено занять свое мѣсто въ исторіи строительскаго искусства...
Итакъ, стѣны, который имѣютъ уши, поимка русскаго агента, ожиданіе именно съ пароходомъ „China" еще какого-то „нѣмца", которымъ можетъ оказаться въ глазахъ японцевъ всякій, говорящій по-нѣмецки, отель, про который самъ хозяинъ говоритъ:
— Мы не на хорошемъ счету. Мы французы. Японцы насъ даже слегка бойкотируютъ!
Не скажу, чтобы я чувствовалъ себя блестяще.
Но добрый богъ путешественниковъ послалъ мнѣ спутника, съ которымъ я успѣлъ слегка даже сдружиться за 19 дней отъ Санъ-Франциско.
Племянникъ хедива, египетскій принцъ Ассисъ-Гассанъ.
Жирный, обрюзглый господинъ, похожій на нѣмецкаго бурша, опившагося пивомъ. Только присмотрѣвшись очень внимательно, вы замѣтите въ этомъ толстомъ лицѣ намеки на тонкія, изящныя черты благороднаго албанскаго лица. Принцъ родомъ албанецъ.
Хозяинъ отеля предупреждалъ насъ:
— Не говорите много! Не особенно разспрашивайте! Принцъ воскликнулъ:
— А! Ну ихъ къ чорту! Меня ничто не интересуетъ! Гейши и чайные дома! Вотъ! Японія, это— одинъ огромный веселый домъ!
Я взглянулъ на него съ благоговѣніемъ:
— „Вступить въ страну съ такимъ господиномъ! Какая рекомендація!"
Мы сѣли на рикшъ, служащихъ въ полиціи, насъ сопровождали гиды, служащіе въ полиціи.
— Это что за дома?—спросить принцъ на одной улицѣ.
— Бани, принцъ! — отвѣтилъ, чуть не кувыркаясь, гидъ: принцъ обѣщалъ ему, кромѣ трехъ іенъ въ день, давать еще прибавку.
— Бани?!
Принцъ пришелъ въ восторгъ.
— Стопъ! Стопъ! Принцъ ожилъ:
— Бани?!
Онъ выскочилъ изъ экипажа.
— Идемъ въ бани!
Я немножко удивился:
— Почему въ бани? Зачѣмъ въ бани?
— Какъ?! Вы не знаете?! Въ Японіи мужчины и женщины моются вмѣстѣ! Я за этимъ ѣхалъ въ Японію! Идемъ!
Гиды чуть не плакали:
— Невозможно, принцъ! Это было раньше!
Принцъ былъ ошеломленъ.
— Что?! Больше не моются?!
— Моются. Моются вмѣстѣ, принцъ. И сейчасъ моются! Но это было раньше, принцъ, что европейцевъ пускали смотрѣть! Теперь больше не пускаютъ!
Гиды глубочайше извинялись:
— Японцы и японки начали стѣсняться, принцъ!
И при видѣ убитой физіономіи принца я радовался, я ликовалъ.
Я тону въ лучахъ его блеска!
Сегодня вечеромъ, навѣрно, бдительная японская полиція получитъ обо мнѣ и отъ моего гида и отъ рикшъ самыя лѣстныя свѣдѣнія:
— Человѣкъ, за которымъ не стоитъ слѣдить! Принадлежитъ къ такого типа туристамъ.
Но этого было мало.
Принцъ, вдохновляемый все тѣмъ же „богомъ путешественниковъ", рѣшилъ окончательно создать мнѣ самую блестящую репутацію.
Мы поѣхали на базаръ слоновой кости и черепаховыхъ издѣлій.
Огромный базаръ, величиной съ добрый пассажъ. Онъ былъ мертвъ теперь. И чудеса художественной работы стояли печально безъ туристовъ.
— Я думаю взять кое-что!—рѣшилъ принцъ. Мы ходили изъ лавки въ лавку.
— Это... это... это... — приказывалъ принцъ. И наконецъ:
— Довольно!
Была накуплена, кость, черепаха, матеріи, старое оружіе.
— Сколько вмѣстѣ? Въ фунтахъ?
— 8,000 фунтовъ стерлинговъ, принцъ. 80,000 рублей.
Принцъ досталъ книжку и написалъ чекъ на банкъ.
- Получите.
Все кругомъ сначала раскрыло рты, потомъ поклонилось чуть не до земли.
За 10 мѣсяцевъ Японія ужъ отвыкла отъ такихъ туристовъ.
Даже по отношенію ко мнѣ у гида послѣ итого зазвучало благоговѣніе:
— „Другъ" такого человѣка!
Съ этой ночи я спалъ спокойно. Въ японской полиціи обо мнѣ были самыя лучшія данныя.
Японцы тонки и хитры. Но они очень практичны. И это ихъ губитъ.
Они слишкомъ матеріалисты. Опаснѣе, чѣмъ быть слишкомъ мечтателемъ.
Страна, которой есть интересъ имѣть въ Японіи своихъ секретныхъ агентовъ, должна обставить ихъ такъ, чтобъ они имѣли видь богатыхъ бездѣльниковъ.
Успѣхъ всевозможныхъ секретныхъ порученій въ Японіи гарантированъ!
И мнѣ жаль этого бѣднаго чорта „португальца", который жилъ гдѣ-то на квартирѣ у японцевъ. Живи онъ въ первоклассномъ отелѣ и пей время отъ времени шампанское, — онъ протянулъ бы дольше.
Все вниманіе японцевъ сосредоточено на иностранцахъ, не обладающихъ достаточными средствами.
— У него нѣтъ средствъ жить въ отличномъ отелѣ, пить Муммъ, посѣщать американскихъ лэди,— этотъ человѣкъ можетъ продаться!
Таково мнѣпіе японцевъ объ европейцахъ. А можетъ - быть, и вообще о людяхъ. Быть - можетъ, въ этомъ мнѣніи виноваты тѣ европейскіе типы, которые
пріѣзжаютъ на востокъ. Можетъ-быть, виновно то узко матеріалистическое направленіе, которое лежитъ въ натурѣ японцевъ.
Мнѣ разсказывалъ одинъ нѣмецъ:
— Я разссорился съ фирмой, въ которой работалъ, и временно очутился безъ занятій. Вы себѣ представить не можете, въ какое ужасное положеніе я попалъ, и что я пережилъ, какихъ оскорбленій наглотался. Мы, иностранцы вообще, нѣмцы въ особенности, въ эту войну всегда находимся подъ надзоромъ. Но этотъ надзоръ незамѣтенъ. Тутъ онъ сталъ не только явнымъ, но прямо наглымъ. Доходило до того, что ко мнѣ являлась полиція на домъ и разспрашивала, на какія средства я живу. Разъ даже остановили на улицѣ и подвергли формальному допросу: долго ли я намѣренъ остаться въ Японіи, и какія мои намѣренія въ дальнѣйшемъ. И такъ до тѣхъ поръ, пока я, наконецъ, не получилъ мѣста. Слѣдятъ, конечно, и сейчасъ, потому что я не получаю бѣшеныхъ денегъ. Но слѣдятъ деликатно. Купите какую-нибудь ерунду, стоящую тысячу іенъ, и это вамъ будетъ лучшей рекомендаціей для этой страны!
Этому я получалъ подтвержденія всюду и вездѣ.
Каждый европеецъ, временно какъ будто стесненный въ средствахъ, попадаетъ подъ особое попеченіе японской полиціи и считается „способнымъ соблазниться".
Такова особенность „капиталистическая строя", гдѣ подозрительнымъ кажется человѣкъ и благонадежными только деньги.
Это заставляло меня много разъ улыбаться, уплачивая счета.
Человѣкъ съ деньгами ихъ проведетъ. Но человѣкъ безъ денегъ рискуетъ веревкой. Таковы въ этомъ отношеніи японцы.

В.КРАЕВСКIЙ.

(Текст печатается по книге В.Краевский «В Японии». Издание Т-ва И.Д.Сытина, 1905 г. 186 стр.)

01 февраля (19 января) 1905 года

На улицахъ Іокогамы

I

Вчера былъ праздникъ. Завтра будетъ новый. Такое впечатлѣніе производятъ улицы Іокогамы.
Улицы словно для сплошного тріумфальнаго шествія.
По обѣимъ сторонамъ улицъ—огромный мачты, обвитыя матеріей національныхъ цвѣтовъ: ярко-красной и бѣлой. На нѣкоторыхъ еще болтаются обтрепанные вѣтромъ флаги. Между мачтами перекладины для фонариковъ, обвитыя той же флажной матеріей.
Это остатки отъ празднества, которое происходило здѣсь дней за 25 до моего пріѣзда, по случаю Ляояна. Но этихъ приготовленій къ украшенію флагами и иллюминаціи не убираютъ въ твердой увѣренности:
— Все это скоро снова пригодится.
Вагоны электрическаго трамвая еще нродоляіаютъ ходить увѣшанные засохшими гирляндами изъ зелени.
На площадяхъ стоятъ огромный доски, въ родѣ нашихъ классных!».
— Это для уличныхъ художниковъ! — поясняетъ мнѣ мой гидъ Кошино.
Уличные художники во время празднества здѣсь же, среди толпы, дѣлаютъ на этихъ доскахъ моментальные наброски военныхъ сценъ.
Большинство магазиновъ еще и до сихъ поръ украшено флагами. Такъ и не снимали:
— Скоро потребуется опять!
По большей части это цѣлыя группы изъ флаговъ: звѣздный американскій, полосатый англійскій и японскій съ краснымъ солнцемъ и расходящимися отъ солнца кровавыми лучами.
Но чаще всего встрѣчается комбинація двухъ флаговъ: англійскаго и японскаго.
„Бары",— кабачки, предназначенные для европейскихъ матросовъ,—кромѣ этихъ „родственныхъ" комбинацій флаговъ, обклеены еще кругомъ лубочными картинами, изображающими гибель русскихъ броненосцевъ, японскихъ солдатъ разнаго рода оружія и англійскихъ Томми Аткинсовъ.
Мой гидъ Кошино разсказываетъ о торжсствахъ „по случаю побѣды при Ляоянѣ" захлебываясь. Его глаза отъ удовольствія становятся узенькими - узенькими и блестятъ, и горятъ, и сверкаютъ.
— Вы не можете себѣ представить, сэръ, что тогда происходило въ Іокогамѣ! Вы не можете себѣ представить!
Празднество длилось нѣсколько дней и ночей безъ перерыва. Отдыха въ весельѣ — ни на секунду. Многіе въ эти дни такъ и не заходили домой ,— уставъ веселиться, спали въ рикшахъ. Ѣ ли, покупая кушанье у уличныхъ продавцовъ.
— Въ боковыхъ улицахъ были разбиты цѣлые лагери! Спали на землѣ.
Спектакли въ безчисленныхъ здѣсь театрахъ шли безъ перерыва 24 часа въ сутки. Актеры играли въ нѣсколько смѣнъ. Въ то время, когда одни подвизались на сценѣ, другіе отсыпались за кулисами.
На улицахъ стоялъ шумъ, гамъ, ревъ.
Воображаю, что происходило тогда, если и теперь, когда нѣтъ никакого праздника, можно оглохнуть отъ японской толпы!
По улицамъ, сплошь закутаннымъ въ парусину національныхъ цвѣтовъ, освѣщеннымъ разноцвѣтными фонариками, безъ перерыва двигались процессіи, возили огромныя модели броненосцевъ, крейсеровъ, торпед ныхъ лодокъ.
И сейчасъ, что вась поражаетъ,—это обиліе лавокъ, продающихъ всевозможный принадлежности для празднованія.
Вся Іокогама, какъ и всѣ японскіе города,—одинъ сплошной базаръ. И большая часть лавокъ торгуетъ всевозможной шумной дребеденью, предназначенной для празднествъ. Японская кустарная промышленность кинулась, очевидно, въ эту сторону.
Сколько этихъ лавочекъ! Счесть ихъ, хотя бы на одной улицѣ, невозможно.
Въ данную минуту—затишье, онѣ почти не торгуютъ. Но продавцы веселы: увѣрены, что будутъ торговать великолѣпно.
Въ этихъ лавкахъ, расноложенныхъ цѣлыми рядами, продаются флаги, трещотки, производящія такой трескъ, словно трескается вашъ собственный черепъ, дудки, завывающія какъ пароходная сирена, особыя деревянный кастаньеты, въ искусствѣ играть на которыхъ японцы не уступятъ испанцамъ, разноцвѣтные фонарики самыхъ причудливыхъ формъ, маленькіе гонги изъ бронзы,—чтобъ дѣлать еще больше шума, словно его мало отъ трещотокъ и сиренъ, — шутихи, эмблемы въ петлицу: японское знамя, портреты адмирала Того, фигурки броненосцевъ.
Съ восхода солнца и до десяти часовъ вечера улицы запружены такой сплошной толпой, что двое рикшаменовъ, бѣгущихъ впереди, насилу очищаютъ путь, чтобъ можно было проѣхать въ рикшѣ.
Говоря объ японской толпѣ, я прежде всего долженъ разсѣять четыре легенды.
Въ нашихъ газетахъ я читалъ, что въ Яноніи осталось такъ мало мужского населенія, особенно молодого, что японцы выписываютъ даже молодыхъ, здоровыхъ китайцевъ,—въ качествѣ Гальтиморовъ, — на раззаводъ.
Это принадлежитъ къ числу глупыхъ сказокъ, которыми, ей Богу, стыдно, недостойно и до жалости смѣшно себя обманывать въ такое серьезное время.
Я читалъ въ нашихъ газетахъ, въ доказательство того, какъ мало въ японскихъ городахъ осталось трудоспособная мужского населенія,—что „даже такой тяжелый трудъ, какъ нагрузка пароходовъ углемъ, исполняется теперь въ Японіи женщинами!"
Въ Японіи очень весело, и очень основательно,— разсмѣялись бы, прочитавъ такое „утѣшительное извѣстіе".
Дѣло въ томъ, что въ Японіи всегда нагрузка пароходовъ углемъ производилась женщинами, и благодаря умѣлому и ловкому распредѣленію труда, операція эта никогда не была тяжелой.
Всякій морякъ, бывавшій въ Японіи, скажетъ вамъ, что нигдѣ нагрузка углемъ не происходитъ такъ быстро и такъ весело.
Отъ угольной баржи къ пароходу ставятся сходни, по обѣимъ сторонамъ которыхъ становятся локоть къ локтю непрерывной вереницей женщины. Уголь накладывается съ быстротой молніи въ маленькія плетения кошелочки, и кошелочки эти непрерывной лентой несутся по рукамъ на пароходъ и съ парохода. Весь трудъ японки—взять кошелку у сосѣдки и передать другой. Онѣ дѣлаютъ это такъ быстро, что, кажется, непрерывная лента бѣжитъ у нихъ въ рукахъ. По одной сторонѣ сходней передаются полныя кошелки на пароходъ, но другой женщины передаютъ пустыя кошелки внизъ. Это дѣлается среди визга, хохота, обычнаго японцамъ, пѣнія,—быстро, весело, и женщины въ Японіи могутъ нагрузить въ день столько пароходовъ, сколько и не приснится, напримѣръ, обуглившимся въ черной пыли, измученнымъ тяжкой работой здоровеннымъ феллахамъ въ Портъ-Саидѣ.
Что поражаетъ васъ на улицахъ и базарахъ не только Іокогамы, но и всѣхъ японскихъ городовъ,— это обиліе мужчинъ. Японки совсѣмъ не домосѣдки, но толпа все-таки главнымъ образомъ мужская. И среди этой мужской толпы вамъ бросается въ глаза колоссальное, подавляющее количество молодыхъ людей, „призывного возраста". Благодаря августовскому теплу и соотвѣтственной этому легкости мужскихъ костюмовъ, вы видите, что это все за коренастый, съ развитой на рѣдкость мускулатурой, „крѣпко сколоченный", здоровенный народъ.
Китайцамъ тутъ дѣлать рѣшительно нечего!
Я знаю хорошо китайскую толпу. Какая колоссальная разница! Здѣсь, въ японской толпѣ никаких, истощенныхъ лицъ, похожихъ на выжатый лимонъ. Кругомъ все очень коренастое, здоровенное, плотное, ловкое. По мускулатурѣ хоть изучай анатомію!
Вторая легенда —это о грустномъ видѣ японской толпы. Я много читалъ въ нашихъ газетахъ:
— Цвѣтъ траура въ японін бѣлый, и улицы переполнены теперь, во время войны, женщинами въ бѣломъ.
Я ждалъ этихъ „цълыхъ печальныхъ бѣлыхъ процессій", о которыхъ такъ много читалъ. И ни одной.
— А гдѣ же бѣлые костюмы? — осведомлялся я во всѣхъ городахъ.
И всюду на меня смотрѣли съ удивленіемъ:
— Какіе бѣлые костюмы?
— А траурные? Вдовъ?
— Ахъ, это! Обычай этотъ брошенъ уже пять лѣтъ тому назадъ.
А потому и никакихъ „процессій", которыя намъ мерещатся просто потому, что мы по незнанію отстали отъ японскихъ модъ.
Что въ толпѣ много вдовъ, это несомненно. Какъ всегда во время войны во всякой странѣ.
Но, что японскія улицы не имѣютъ печальнаго вида, благодаря вереницамъ одѣтыхъ въ бѣлый трауръ японокъ, — тоже несомнѣнно: обычая носить бѣлый цвѣтъ въ знакъ траура въ Японіи теперь не существуетъ.
Третья легенда, съ которой я тоже познакомился по нашимъ газетамъ,—это такое будто бы развитіе пауперизма въ японскихъ городахъ, что оно, въ видѣ страшнаго нищенства, бросается въ глаза на каждомъ шагу на улицахъ.
Это снова „утѣшительная неправда". Въ Японіи нѣтъ такого нищенства, какое есть всюду. Японскіе старики занимаются тѣмъ, что въ маленькихъ повозкахъ, стѣнки которыхъ представляютъ собой вощеную бумагу, натянутую на раму, развозятъ на себѣ, а то на собакѣ или на козѣ, прохладительные напитки, съѣстное и лакомство. Ужасныя японскія старухи... Онѣ, действительно, ужасны, благодаря обычаю склеивать волосы для замысловатой прически въ видѣ колоссальныхъ „анютиныхъ глазокъ", японки, въ концѣ-концовъ, лысѣютъ. Нигдѣ нътъ такой массы лысыхъ старухъ, какъ въ Японіи. И эти ужасныя старухи съ голымъ черепомъ и черными выкрашенными зубами имѣютъ также свою спеціальность: на длинныхь коромыслахъ таскаютъ по двѣ корзиночки, — одна съ. яблоками, другая съ орѣхами. Эта грошовая торговля замѣняетъ имъ нищенство. У нихъ покупаютъ, какъ у насъ подаютъ милостыню. Изъ состраданія.
Въ Іокогамѣ около отеля меня за все время остановили только двѣ лысыя старухи.
Онѣ жалобно завывали на ломаномъ англійскомъ языкѣ:
— Бѣдный мальчикъ... Нѣтъ ѣсть...
Я думаю, что не нужно было никакой войны для того, чтобъ двѣ несчастный старухи обратились къ иностранцу-туристу съ забавной для ихъ возраста просьбой объ ихъ маленькихъ дѣтяхъ.
Сравните съ любой, очень посѣщаемой туристами страной Европы, съ Италіей, съ Испаніей, и рѣшите: двѣ старухи нищія — много это или мало.
Въ другихъ городахъ Японіи, цѣлый день проводя на улицахъ и нарочно разыскивая нищихъ, какъ „до-стовѣрныхъ свидѣтелей пауперизма", я не видалъ ихъ нигдѣ.
Но меня утѣшали:
- Вотъ въ Нагасаки вы ихъ увидите массу! Такъ говорили мнѣ и европейцы, давно живущіе
въ Японіи и знающіе ее, какъ свои пять пальцевъ, и сами японцы.
— Почему же въ Нагасаки?
— Благодаря русскимъ.
— Благодаря войнѣ? Городъ такъ палъ?
- Нѣтъ, благодаря миру. Въ мирное время тамъ раньше всегда стояла русская эскадра. Русскіе подаютъ нищимъ. И отъ этого въ Нагасаки расплодилась масса нищихъ.
Другіе европейцы и японцы не подаютъ, а потому, кромѣ „русскаго города" Нагасаки, нищихъ на улицѣ Японіи нѣтъ.
Вотъ фактъ, — и „утѣшительную легенду" о страшномъ развитіи нищенства въ Японіи надо сдать въ архивъ.
Туда же надо отправить и четвертую легенду, тоже очень много разъ читанную мною въ нашихъ газетахъ.
О враждебномъ въ Японіи отношеніи къ иностранцамъ.
— Какъ вы думаете, не слѣдуетъ ли мнѣ взять на всякій случай револьверъ? — спросилъ я хозяина отеля, отправляясь въ первый разъ на улицы Іокогамы.
Онъ, въ свою очередь, спросилъ меня съ удивленіемъ:
— Кого вы хотите застрѣлить?
— Но въ случаѣ защиты отъ толпы. Говорятъ, японцы очень враждебно относятся къ иностранцамъ, и иностранцы теперь чувствуютъ себя въ Японіи плохо!
Онь расхохотался.
— Кто вамъ разсказывалъ такія глупости?!
И мой револьверъ очень мирно спалъ въ чемоданѣ все время, пока я разъѣзжалъ по Японіи.
Японцы разно относятся къ иностранцамъ. Боготворятъ, — прямо, боготворятъ, — англичанъ, очень симпатизируютъ американцамъ, не долюбливаютъ французовъ, „союзниковъ русскихъ", какъ у насъ не долюбливаютъ англичанъ, союзниковъ японцевъ, очень подозрительно и предубѣжденно относятся къ нѣмцамъ.
Но сколько я ни разспрашивалъ, ни объ одномъ открытомъ выраженіи какой - нибудь непріязни я не слыхалъ ни отъ одного изъ европейцевъ.
За всю свою поѣздку по Японіи я видѣлъ только одну враждебную мнѣ демонстрацію.
Это было около Іокогамы, во время поѣздки на Миссисипи-бей.
Встрѣтившаяся при проѣздѣ черезъ одну деревню толпа японскихъ патріотовъ, человѣкъ въ десять, словно по командѣ, высунула мнѣ языки.
Старшему изъ этихъ патріотовъ было года четыре.
Языки у нихъ были красные, и, судя но хорошему цвѣту, обладатели ихъ пользовались хорошимъ здоровьемъ.
Это была единственная враждебная иностранцу демонстрація, которую я видѣлъ въ Японіи.
Нигдѣ, даже отъ мальчишекъ-подростковъ, этихъ непримиримѣйшихъ преследователей туристовъ, я не видѣлъ никакого намека на обиду.
Напротивъ. Всѣ встрѣчные любезны и милы, какъ всегда.
Женщины, — всѣ японки кокетливы по натурѣ,— улыбаются вамъ, дѣвушки бѣлыми, замужнія блестящими черными лакированными зубами. Начинаютъ кокетливо крутить зонтомъ надъ головой или играть вѣеромъ. Мужчины вездѣ любезно даютъ дорогу, улыбаются и, по правиламъ японской вѣжливости, потираютъ руки, когда вы обратитесь къ нимъ черезъ переводчика съ какимъ-нибудь вопросомъ.
И всюду вы слышите привѣтливое:
— Охайо!
„Здравствуйте".
Ни одинъ европеецъ, ни жена европейца, ни ребенокъ европейца, среди живущихъ въ Японіи, это я могу подтвердить точно, на основаніи разспросовъ всюду и вездѣ, — ни разу за всю войну и не думали бояться какой-нибудь выходки со стороны японской толпы.
Объ этомъ никогда и никому не приходило въ голову.
Возвращаюсь къ описанію улицъ Іокогамы.

В.КРАЕВСКIЙ.

(Текст печатается по книге В.Краевский «В Японии». Издание Т-ва И.Д.Сытина, 1905 г. 186 стр.)

02 февраля (20 января) 1905 года

На улицахъ Іокогамы

II
Война съ Россіей страшно популярна въ Японіи. Это, действительно, народная война. Объ этомъ можно судить хотя бы по той массѣ лубочныхъ военныхъ картинъ, которыя расхватываются народомъ.
Улицы-базары Іокогамы завалены военными картинами,
Фруктовая лавочка — и одинъ уголокъ — отдѣленіе съ продажей военныхъ картинъ, книжекъ о войнѣ.
Съѣстная лавка и одинъ изъ угловъ — непремѣнно продажа лубочныхъ картинъ. Магазинъ кустарныхъ издѣлій, нарядовъ, посуды... Въ точномъ смыслѣ слова, нѣтъ ни одной лавки, въ которой не продавались бы вмѣстѣ съ тѣмъ народный картины „про войну", дешевыя книжки о войнѣ, фотографіи съ театра войны.
Всѣ эти лубочный картины—сцепы гибели русскихъ броненосцевъ. Отпечатанныя очень хорошо. Не скажу, чтобы тамъ были какія-нибудь безобразный преувеличенія.
Или же сухопутныя побѣды, гдѣ валится много русскнхъ, но много и японцевъ, русскихъ, главнымъ образомъ, казаковъ, почему-то всегда въ красныхъ мундирахъ.
Эти картины военныхъ сценъ имѣютъ большой успѣхъ. Гораздо больше, чѣмъ карикатуры. Карикатуръ немного.
Война популярна, но японцы относятся къ ней серьезно, безъ лубочнаго шовинизма.
Карикатуры таковы. Огромный орелъ, на котораго накинули тенета. Бѣлые медвѣди уносятъ корабли. Ворвавшіеся японцы опрокинули все въ лавочкѣ, въ которой расположились русскіе. Кореецъ, торгующій около за маленькимъ столикомъ, въ ужасѣ схватился за свой товаръ: борются около него, того и гляди опрокинуть его, его столикъ, его товаръ. Китаецъ, предусмотрительно забравшись на крышу, выглядываетъ: кто кого. Вѣроятно, для того, чтобы вступиться за побѣдителя. На эту сцену издали смотрятъ Джонъ-Буль и Янки-Дудль. Толстый Джонъ-Буль въ двухъ лентахъ крестъ-накрестъ по жилету, — одна, сделанная изъ англійскаго, другая — изъ японскаго флага. Янки-Дудль въ традиціонномъ звѣздномъ жилетѣ и полосатыхъ „соединенныхъ штатахъ". Оба потираютъ руки. Но особенное удовольствіе разлито по жирному лицу Джона-Буля. Часть русскихъ еще борется въ лавкѣ, подбирая опрокинутые броненосцы, часть бѣжитъ. Французъ и нѣмецъ тщетно машутъ имъ руками:
Подписи:
Японецъ. — Ниппонъ сильнѣе!
Русскій. — Зачѣмъ же такъ сразу!
Китаецъ. — Прыгать съ крыши, или подождать?
Кореецъ.—Вы меня опрокинете! За что?
Англичан и нъ. — Ниппонъ сильнѣе Россіи.
Американецъ. — 0, да!
Французъ и нѣмец ъ,—Стойте! Стойте! Куда вы?
Но самыхъ популярныхъ картинъ двѣ.
Одна изображаетъ поле сраженія. Вдали поѣздъ. Къ • нему изо всѣхъ силъ бѣгутъ карикатурный фигуры русскихъ, — все въ красныхъ мундирахъ! Пассажиры поѣзда машутъ имъ руками и кричатъ:
— Скорѣе! Скорѣе!
Другая картина изображаетъ необычайно толстаго и огромнаго англичанина, протягивающаго руку хорошенькой присѣдающей предъ нимъ гейшѣ.
Эти картины я встрѣчалъ чаще всего въ японскихъ домахъ.
Но, въ общемъ, повторяю, карикатуры, унижающія врага, далеко не имѣютъ того успѣха и распространенія, какъ обычныя „серьезный" сцены военныхъ дѣйствій. И мнѣ кажется, это слѣдуетъ поставить въ плюсъ японцамъ, потому что это народъ, вообще, любящій посмѣяться.
Въ огромной массѣ расходятся портреты микадо и адмирала Того, который является, кажется, самымъ крупнымъ національнымъ героемъ.
Если бы во всей Іокогамѣ не царили жизнь, радость, веселье, я сказалъ бы, что наибольшее оживленіе около лавокъ дѣтскихъ игрушекъ.
Онѣ завалены военными кэпи, матросскими шапками съ именами японскихъ судовъ на околышѣ, кирасами, игрушечными вооруженіями самурайя, саблями, шпагами, маленькими флагами. Тутъ же продаются игрушечные броненосцы отъ очень большихъ, сдѣланныхъ превосходно, до маленькихъ жестяныхъ торпедныхъ лодокъ на колесикахъ. Оловянные солдатики прямо сотнями тысячъ. Большія изъ папье-маше фигуры солдатъ: японскихъ, всѣхъ видовъ оружія, русскихъ,—кавалеристы все въ красныхъ мундирахъ, пѣхотинцы — въ бѣлыхъ. Великолѣпно сдѣланныя, съ большимъ портретнымъ сходствомъ фигуры адмирала Того.
Никакихъ игрушекъ, кромѣ воинственныхъ.
Дѣти въ Японіи, кажется, ни во что, кромѣ войны, теперь и не играютъ.
Тутъ же продаются высокія древки, обитыя флажной матеріей, сдѣланныя въ видѣ пикъ древнихъ самурайевъ.
— Это, — объяснили мнѣ, — для подростков!». Для процессій, который устраиваютъ школьники. Чтобъ носить фонарики и флаги.
Въ магазинахъ нарядовъ женскіе зонтики изъ флага— солнце въ центрѣ и во всѣ стороны отъ него красные лучи по бѣлому фону. Въ лавкахъ дешевыхъ, народныхъ ювелировъ длинныя шпильки, которыми японки закалываютъ свои замысловатый прически,— ручки сдѣланы въ видѣ маленькихъ моделей броненосцевъ, шпагъ самурайевъ и т. и. *
Все дышитъ войной, все горитъ яркимъ пламенемъ воинствующаго патріотизма.
Двое дженерикшей впереди съ трудомъ очищаютъ дорогу для моей колясочки.
Среди мужчинъ масса одѣтыхъ въ европейское платье. Маленькіе японцы въ немъ забавны, но носятъ пиджаки и визитки съ гордостью, словно знамена!
— Какая-то эпидемія среди японцевъ на европейское платье! — говорили мнѣ всюду европейцы.
И торговцы европейскимъ платьемъ дѣлаютъ чудныя дѣла.
Это проявленіе патріотизма.
Японцы любятъ свою старину. Возьмите ихъ благоговѣніе предъ традиціями доблести самурайевъ.
Но въ охватившемъ страну оживленіи всякій считаетъ своимъ долгомъ сказать:
— Мы совсѣмъ европейцы!
Японцы держатъ экзаменъ, надѣются, увѣрены, что выдержатъ, что европейцы признаютъ ихъ „со-всѣмъ европейцами".
И о томъ, что они „совсѣмъ европейцы", стараются свидетельствовать на каждомъ шагу.
Японія переживаетъ „медовый мѣсяцъ вступленія въ европейскую семью". Такъ, по крайней мѣрѣ, кажется японцамъ.
Старая традиціонная, японская внѣшность уходитъ въ область преданій. И вмѣстѣ съ кимоно исчезли маленькія хорошенькія японскія трубочки, затяжки на три.
Теперь эти трубочки японцы курятъ только дома, а на улицахъ жгутъ въ неисчислимомъ количествѣ скверный американскія папиросы.
Среди табачныхъ лавочекъ я замѣтилъ одну, гдѣ на вывѣскѣ было крупными буквами отпечатано:
— Русскія папиросы.
— Ихъ расходится много? — спросилъ я, зайдя купить, дѣйствителыю, очень хорошихъ папиросъ изъ Россіи.
— О, да. Русскіе курятъ хорошія папиросы. Но мы предпочитаемъ американскія: онѣ крѣпче.
До папиросъ шовинизмъ не дошелъ. Женщины, какъ существа съ болышимъ вкусомъ, а у японокъ вкуса очень много, сохранили свои живописные кимоно, зонтики, теперь сдѣланные изъ флажной матеріи, и вѣера.
Дѣтей тоже одѣваютъ въ кимоно, или сдѣланные изъ флажной матеріи, или непремѣнно съ нашитыми аленькими флагами на груди и на спинѣ.
Маленькій бутузъ-японецъ въ длиннополомъ бѣломъ кимоно, на груди восходящее солнце, на спинѣ восходящее солнце. Это дѣлаетъ его похожимъ на маленькаго клоуна. Дѣти не ходятъ по улицѣ иначе какъ съ флагами. У каждаго или матросская шапка, или солдатское кэпи, или кираса, или шпага сбоку. Вотъ бредетъ семья.
Онъ, дымя папиросой, какъ паровозъ, коренастый, неуклюжій, въ длинной визиткѣ чуть не до пятокъ. Ужасно похожъ на черную таксу.
Жена, сверкая черными лакированными зубами, безъ перерыва вертитъ ручку зонтика съ восходящимъ солнцемъ.
Семья, очевидно, болѣе богата дѣтьми, чѣмъ деньгами. Здѣсь, должно-быть, поцѣлуи звучатъ чаще, чѣмъ шелестъ бумажныхъ іенъ. Купленное игрушечное вооруженіе пришлось распределить между дѣтьми.
Одинъ идетъ въ кэпи, на другомъ — кираса, третій перепоясанъ шпагой, самый маленькій, сидя у матери за спиной, деряштъ маленькій японскій флагъ.
Толпа, въ которой, куда ни повернись, вездѣ восходящее солнце, восходящее солнце, восходящее солнце, — полна шума и гама.
Позванивая въ маленькіе гонги, провозить на запряженныхъ собакахъ и козахъ свои маленькія изъ вощеной бумаги повозочки старики, продающіе „ки-римъ-биръ", черное японское пиво, вареный рисъ, спрессованный, словно конфеты, и сласти въ хорошенькихъ бумажныхъ коробочкахъ. Стараясь выкрикивать какъ можно веселѣй, лысыя старухи несутъ на длинныхъ шестахъ корзинки съ орѣхами и особыми японскими красными фруктами, похожими на помидоры. На каждомъ шагу у домовъ, у лавокъ фокусники, показывающіе подчасъ настоящія чудеса этого искусства, шарлатаны, продающіе всякую дрянь и безъустали, отъ восхода солнца и до 10 часовъ вечера, произносящіе одну сплошную рѣчь, не умолкая ни на секунду. Звонятъ въ гонги, быстро пробираясь въ толпѣ, проворные и юркіе уличные парикмахеры.
Вамъ угодно подбрить виски по японской модѣ? Пожалуйте! Вотъ сюда, къ сторонкѣ. Около лавки. Садитесь на приступочекъ. У него съ собой наборъ инструментовъ.
И японскій Фигаро, вертлявый какъ его севильскій собратъ, принимается брить, покрикивая проходящимъ, чтобъ не толкнули, пока его бритва скользить около нашихъ височныхъ артерій.
Меланхолическій свистъ флейтъ. Насвистываетъ мальчикъ, идущій впереди человека, у котораго голова накрыта, словно нахлобученной шляпой, плетеной кошелкой. Это слѣпой массажистъ. Массажистами въ Японіи исключительно слѣпые.
— У нихъ чувствительнее осязаніе, и передъ слѣпымъ никому не можетъ быть стыдно.
И вдругъ васъ оглушаетъ невероятный шумъ трещетокъ. Это, скользя прямо между ногами у толпы, бѣгутъ газетчики, исключительно мальчишки, и продаютъ по 2 сена (2 копейки) только что вышедшія газеты.
Мы ѣдемъ по улицѣ, буквально устланной сплошь газетной бумагой.
Не думаю, чтобъ японскія газеты сообщали ужъ очень много свѣдѣній о войнѣ. По крайней мѣрѣ, судя но издающимся здѣсь англійскимъ газетамъ: онѣ переполнены перепечатками изъ шанхайскихъ газетъ и мало что находятъ взять у своихъ японскихъ конфреровъ.
Но спросъ на газеты колоссальный.
Безпрерывно въ теченіе дня выходить то та, то другая, то третья мѣстная газета, то приходитъ съ пароходомъ или поѣздомъ газета изъ другого города. И армія мальчишекъ разсыпается въ ногахъ у толпы, со своими адскими трещотками.
Мальчишкамъ некогда. Онъ прямо кидаетъ въ толпу пачку газеты. Кому нужно, тотъ подхватываетъ. Монеты по два сена летятъ со всѣхъ сторонъ, мальчишка подхватываетъ ихъ съ ловкостью маленькой обезьяны и летитъ дальше, гремя своей трещоткой.
Купившій отходить къ ближайшей лавкѣ, просматриваетъ газету и кидаетъ ее тутъ же на улицѣ. Къ вечеру это цѣлый коверъ изъ газетной бумаги. На углу, на перекресткѣ двухъ улицъ толпа.
— Что такое?
Это уличный ораторъ. Ихъ масса въ Японіи. Среди нихъ есть недурные Цицероны. Ихъ слушаютъ охотно.
Онъ становится на маленькую скамеечку, которую носитъ съ собой, и произносить патріотическую рѣчь но поводу послѣднихъ извѣстій съ театра военныхъ дѣйствій.
Онъ говорить, должно-быть, хорошо, потому что никто не уходить. Онъ говорить страшно горячо, но его слушаютъ совершенно спокойно.
— Японія, это—страна, гдѣ умѣютъ слушать!—какъ характеризовали мнѣ японцевъ англичане, которые сами „умѣютъ слушать".
Японцы всегда даютъ договорить. Что бы имъ ни говорили. И умѣютъ дослушать, даже если то, что имъ говорятъ, ихъ возмущаетъ.
Вы можете говорить японцу, что вамъ угодно,— послѣ окончанія вашей рѣчи онъ, можетъ-быть, разразится криками, но пока вы говорите, онъ не позволить себѣ васъ перебить даже звукомъ.
Это для японца не только правило вѣжливости. Это его натура.
— Японцы—люди, которые умѣютъ ждать. Они доказали это, десять лѣтъ готовя войну... Итакъ, ораторъ говорить горячо и страстно. Выкрикиваетъ. Быть-можетъ, что-нибудь зажигательное. А толпа вокругъ него спокойна, молчалива и внимательна. Только удовольствіе разлито по лицамъ. Иногда, когда ораторъ, вѣроятно, особенно хорошъ,— слушатели переглядываются другъ съ другомъ съ довольной улыбкой. Тихо киваютъ головой. Сообщаютъ другъ другу шопотомъ:
— Содеска! „Вѣрно! Вѣрно!"
Прослушавъ рѣчь, я спросилъ своего Кошино:
— Что-нибудь даютъ оратору?
— О, нѣтъ! Это онъ изъ патріотизма.
Эти уличные ораторы не профессіоналы, а любители. Ораторы на каждомъ перекресткѣ. Около каждаго толпа.
— Но, сэръ, — предупреждаетъ меня Кошино,— будьте осторожны. Берегите свои карманы. Въ толпѣ много „пикъ-поккетовъ". Очень часто это одна мошенническая компанія. Ораторъ собираетъ толпу, а его товарищи очищаютъ въ это время карманы. И среди такихъ есть люди, очень хорошо говорящіе патріотическія рѣчи!
Вездѣ одинаково.
Въ Японіи, какъ вездѣ:
— На словахъ-то вы патріотъ, а на дѣлѣ яблоки воруете?! — говоря словами Островскаго.
И при видѣ особенно бьющаго себя „въ пустыя перси" патріота, надо всегда думать:
— А не хочетъ ли онъ обчистить чьихъ-нибудь кармановъ?
И вотъ въ то время, какъ я, изъ предосторожности засунувъ руки въ карманы, слушаю японскаго патріота, вблизи поднимается адскій ревъ.
Тамъ толпа еще больше.
Что случилось?
Какъ иностранцу, мнѣ любезно даютъ дорогу. Передо мной мальчикъ, лѣтъ десяти, одѣтый самурайемъ.
Вы, конечно, видали эти фигурки японскихъ воиновъ, сдѣланныя изъ крашеной слоновой кости, изображающія человѣка, вооруженнаго до зубовъ, со сверхъестественно звѣрскимъ лицомъ и въ невѣроятно воинственной позѣ.
Мальчикъ — ожившая такая статуэтка.
Онъ вооруженъ и одѣтъ самурайемъ. Панцирь, шлемъ, классическая короткая шпага-ножъ самурайя.
Онъ изображаетъ бой самурайя, старый японскій бой.
Что ни поза, я думаю:
— Я видѣлъ это въ магазинѣ издѣлій изъ слоновой кости!
Какъ изучено каждое двгокеніе!
А между тѣмъ, мальчикъ внѣ себя. Хорошо ли онъ играетъ, или, действительно, такъ входитъ въ роль подъ вліяніемъ криковъ толпы, — но онъ превратился въ совершеннаго звѣреныша.
Онъ напоминаетъ бѣшеную кошку, которую облили водой. Мечется, кувыркается,—кажется, вотъ бросится на васъ, съ безумными глазами, скрипя зубами, словно готовясь перекусить горло.
Онъ то защищается своей короткой шпагой, то рубитъ кого-то съ ожесточеніемъ, съ остервенѣніемъ. Упалъ, кажется, погибаетъ, но вдругъ перекувыркнулся назадъ черезъ голову, вскочилъ, снова въ позѣ нападающего, убилъ и топчетъ убитаго. Но какъ топчетъ! Словно подъ его ногами, действительно, трупъ злейшаго врага.
Какъ бешеная кошка, онъ дълаетъ феноменальные скачки впередъ, назадъ, въ стороны, кидается на толпу, отступаетъ, бьется объ землю такъ, что кажется, будто колотятъ по земле мѣшкомъ съ костями.
Толпа вопитъ, неистовствуетъ. Это самое любимое изъ уличныхъ зрѣлищъ во время войны. Какая-нибудь особенно классическая поза вызываетъ вой восторга. И когда бешеный мальчикъ разъяренно топчетъ, „побѣдивъ после долгаго боя" врага, — многіе въ толпе начинаютъ притопывать сами и вопятъ что-то до такой степени дикое, —что минутами становится жутко.
И это въ европейскомъ-то платье! Мальчикъ кончилъ свой безумный танецъ. Сены сыплются ему особенно охотно. Онъ задыхается.
Передохнулъ съ минуту. Пошелъ,—за „самурайемъ" валитъ толпа. И вотъ на следующемъ перекрестке онъ снова ужъ мечется, какъ бешеная кошка.
Трескъ кастаньетъ привлекаетъ мое вниманіе.
— Что здесь?
— Балаганъ, въ которомъ даютъ военную пантомиму.
Безпрерывно, весь день, — одно представленіе кончается, другое начинается. Идемъ туда.
Сцена балагана открыта прямо на улицу. Никакого навеса надъ зрителями. Просто веревкой отгорожена часть улицы. За входъ туда берутъ 20 сенъ. Вы должны стоять. Сцена вертящаяся, какъ у насъ только въ первокласспыхъ театрахъ, — и потому представленіе безъ антрактовъ.
Дьйствіе первое. Декорацін изъ папье-маше, безо всякой перспективы. Крепость. Десятокъ японскихъ солдатъ маршируютъ и выдѣлываютъ военныя эволюціи, очень ловко и чисто. Зрители спокойны.
Дѣйствіе второе. Вдали горы. Полотно желѣзной дороги. Телеграфные столбы. Вдали слышенъ шумъ идущаго поѣзда. Являются японскіе солдаты, валять телеграфные столбы, снимаютъ рельсы. За сценой трескъ — крушеніе поѣзда. Зрители спокойны.
Дѣйствіе третье. Появляются казаки. Снова и опять въ красныхъ мундирахъ и зеленыхъ шароварахъ. Зрители встрѣчаютъ ихъ хохотомъ. Являются японскіе солдаты. Залпы съ той и другой стороны. Падаютъ казаки, но падаютъ и японцы. „Турки валятся какъ чурки, а наши на ногахъ стоятъ и трубки покуриваютъ", — здѣсь нѣтъ. Въ концѣ - концовъ, казаки бѣгутъ. Но въ-зрителяхъ никакого восторга это не вызываетъ.
— Съ патріотизмомъ слабо! — думаю я. Но это припасено на послѣдній актъ.
Японцы настигли казаковъ гдѣ-то въ ущельѣ. Вступаютъ въ послѣдній, въ рѣшительный, въ смертный бой. Эффектныя, ловкія эволюціи штыками, саблями. Но вотъ японцы бросили оружіе.
И зрителей начинаетъ охватывать восторгъ.
Если бъ у насъ на Дѣвичьемъ полѣ въ пантомимѣ русскіе кинули, какъ ненужное, оружіе, и засучили рукава:
— А ну-ка мы васъ по-россійски! Эффектъ получился бы, вѣроятно, тотъ же. Японцы рѣшили расправиться „по-японски". Что тамъ сабли, штыки! Они подскакиваютъ къ казакамъ, берутъ ихъ одной рукой выше кисти, другой за плечо. Японская борьба. И казаки летятъ черезъ голову японцевъ. Любимый классическій пріемъ японской борьбы.
Топоту, воплямъ осатанѣвшей, прямо осатанѣвшей при видѣ „національной" борьбы со врагомъ, толпы нѣтъ конца.
И занавѣсъ падаетъ среди общаго энтузіазма.
— Куда бы пойти еще? Гдѣ еще даются патріотическія пьесы?
Театровъ пропасть. Городъ начиненъ театрами. Театры направо, налѣво по улицамъ. Толпы переходятъ изъ одного въ другой.
Но:
— Сезонъ для патріотнческпхъ пьесъ кончился!— объясняетъ мнѣ мой Кошино.—Въ началѣ войны ихъ играли вездѣ. Теперь даются просто обыкновенный пьесы.
— Куда бы поѣхать еще?
— Близко закатъ солнца. Не угодно ли въ „садъ хризантемъ", сэръ..
Самое названіе, такое красивое, тянетъ своимъ миромъ и тихой поэзіей среди этого адскаго шума, гама, воя, сплошного вопля.
Въ „саду хризантемъ" тише.
Это любимое мѣсто гулянья средней и высшей публики Іокогамы передъ закатомъ солнца.
Великолѣпныя лужайки, развѣсистыя деревья, перекинутые черезъ канавы причудливые мостики изъ лакированнаго дерева, каменные драконы и дельфины со страшно раскрытыми пастями.
Масса продавцовъ сластей. Масса продавцовъ цв-товъ, — преимущественно хризантемъ, — въ зто время ихъ берутъ изъ безчисленныхъ вокругъ Іокогамы оранжерей.
Нарядная толпа. Мужчины и здѣсь больше въ европейскомъ. Дамы въ кимоно.
Пріѣзжаютъ въ рикшахъ, словно пестрыя бабочки, въ яркихъ, разноцвѣтныхъ кимоно малютки-гейши, дѣвочки лѣтъ 12 — 14.
Очень нарядно и просто.
Семья сидитъ или на мраморныхъ скамейкахъ или прямо на зеленой травѣ.
Здѣсь мало продаютъ даже газетъ. Мало ихъ читаютъ.
Здѣсь царство отдыха.
Покупаютъ лакомства и угощаются цѣлыми семьями.
Въ страшной массѣ покупаютъ цвѣты, и женщины украшаютъ ими себя, дѣтей.
Закатъ гаснетъ въ велпколѣпныхъ розовыхъ тонахъ, подъ развѣсистыми деревьями разстилается сумракъ, замолкаютъ аисты и обезьяны въ своихъ проволочныхъ оградахъ. „Садъ хризантемъ" пустѣетъ и замираетъ. Толпа, разукрашенная цвѣтами, расходится по домамъ. Все такъ спокойно, тихо и идиллично, словно нигдѣ и никакой войны нѣтъ.
По Mean-Street я возвращаюсь къ себѣ въ отель. По улицѣ мачты для будущихъ иллюминацій. Мнѣ бросается въ глаза домъ, заброшенный и пустой.
На двери плакатъ съ крупной надписью:
— Отдается виаймы.
Это отдѣленіе русско-китайскаго банка.
Послѣ обѣда я ѣду снова, — взглянуть на улицы-базары Іокогамы.
Здѣсь адъ не прекратился ни на минуту. Тѣ же вопли, крики, вой, трещотки, маленькіе самурайи, похожіе на бѣшеныхъ кошекъ, и похожие на таксъ японцы въ визиткахъ, притопывающіе имъ въ азартѣ.
Только кругомъ все стало похоже на феерію.
Йллюминація.
Старики зажгли въ своихъ вощеныхъ коробкахъ свѣчи, и эти бумажный коробки кажутся колоссальными движущимися фонарями. Театры, одни вспыхнули электричествомъ, другіе загорѣлись сотнями разноцвѣтныхъ фонариковъ.
Толпы переходятъ изъ театра въ театръ. •
— Праздникъ! — воскликнулъ я.
— Война, сэръ! — отвѣчаетъ мнѣ Кошино. И добавляетъ:
— Во всей Японіи война — одинъ сплошной праздникъ.
Но Кошино — яростный патріотъ. Будемъ вѣрить ему наполовину.
— Что бы взглянуть еще интересное?
— Японское?
— Да.
— Идемъ смотрѣть борьбу.
Желающихъ полюбоваться борьбой за 50 сенъ набралась масса. Всѣ сидѣли въ ящичкахъ, замѣняющихъ ложи, вокругь эстрады, обтянутой веревкой и находящейся на возвышеніи.
Въ борьбѣ былъ замѣшанъ патріотическій интересъ.
Японцы, — это бросалось мнѣ въ глаза всюду, вездѣ и во всемъ,—не любятъ корейцевъ, относятся къ нимъ свысока и сторонятся отъ „этихъ грязныхъ людей", какъ отъ низшей расы.
А тутъ должны были бороться японецъ съ корейцемъ.
Какъ всѣ японскіе борцы — большой, страшно толстый, съ бабьимъ сложеніемъ и обрюзгшимъ лицомъ стараго сатира, японецъ, съ пальцами, украшенными огромными золотыми кольцами. И сухопарый коричневый кореецъ съ узелкомъ волосъ на затылкѣ.
Оба только въ пояскахъ стыдливости.
Кореецъ былъ юрокъ и ловокъ и все держалъ японца за кисти рукъ.
Но вотъ японцу удалось высвободить руки.
Онъ взялъ корейца повыше кисти и за плечо.
Все поднялось.
Классическій, настоящій японскій, пріемъ.
Ноги корейца только сверкнули надъ головой толстаго японца, — и онъ грохнулся на эстраду.
Вопль, а не крикъ. Топотъ. Я думалъ, что японца понесутъ на рукахъ.
Японцы, это—прежде всего спортсмены и въ борьбѣ большіе націоналисты.
Но поздно.
Скоро десять.
Около десяти улицы-базары Iокогамы замрутъ и затихнутъ до завтра, до восхода солнца. Я вернулся домой. Я сидѣлъ на террасѣ отеля. Было тихо все кругомъ.
Только огромные снопы свѣта прожекторовъ бродили по порту, молча искали и нащупывали что-то.
Чьи-то глаза, сверкающіе какъ искры, вглядывались откуда-то въ ночную тьму, и ихъ сверкающіе взгляды зорко скользили по порту.
Послѣ Іокосуки, двухъ рядовъ фортовъ, такая бдительность и предусмотрительность... Избытокъ осторожности, очевидно, но мнѣнію японца, никогда не вредить.
Я сидѣлъ среди тишины и разбирался во впеча-тлѣніяхъ дня. Мой выводъ:
— Японія охвачена тѣмъ радостно воинственнымъ пастроеніемъ, какимъ бываетъ охвачена всякая страна, когда она ведетъ войну популярную, желанную, цѣль, смыслъ и значеніе которой она понимаетъ. Японія чувствуетъ себя бодро и весело.
Въ справедливости этого перваго заключенія я потомъ убѣждался всюду.
Но это, конечно, не все.
Не будемъ увлекаться одной лакированной внешностью, взглянемъ вглубь, что мы и сдѣлаемъ по мѣрѣ развитія нашего разсказа.

В.КРАЕВСКIЙ.

(Текст печатается по книге В.Краевский «В Японии». Издание Т-ва И.Д.Сытина, 1905 г. 186 стр.)

03 февраля (21 января) 1905 года

Японія и иностранцы.

Думаютъ ли въ Японіи, что это Англія втянула ихъ въ войну?
Да. Несомнѣнно. Въ этомъ увѣрены.
И за это-то очень и благодарны Англіи.
— Они „втянули" насъ въ великолѣпное дѣло.
Таково убѣжденіе всѣхъ японцевъ, отъ достаточно высокопоставленных, съ которыми мнѣ приходилось бесѣдовать, до любого простолюдина.
Предъ англичанами прямо преклоняются въ Японіи.
Почему?
Мы, милостивые государи, не въ Европѣ, гдѣ въ ходу „сентиментальные" соображенія. Помните, что мы на практичномъ востокѣ, у учениковъ американцевъ. Здѣсь вѣрятъ только въ реальную „пользу" и считаютъ прочнымъ только то, что выгодно.
Въ этомъ случаѣ моя задача не провѣрять факты. Мое дѣло разсказать вамъ, какъ Японія представляетъ себѣ отношенія къ ней Англіи.
И вотъ что думаетъ и говорить японскій народъ.
— Связь съ нами Англіи прочна, потому что она Aнгліи выгодна. Вотъ почему мы увѣрены въ Англіи. Послѣ китайской войны и контрибуція была выплачена намъ въ Лондонѣ и въ Лондонѣ же вся и осталась. Англичанамъ нечего на это жаловаться! Вся эта контрибуція пошла на уплату англійскимъ фабрикамъ и заводамъ за суда, которыя они намъ строили. Въ Англіи выстроены три четверти нашего флота, — и Англія, какъ видите, выстроила намъ флотъ великолѣпный. Намъ нечего на Англію жаловаться! Мы выгодны другъ другу, — лучшее основаніе дружбы.
Но мнѣнію японцевъ, вся эта „комбинація", война съ Россіей, выработана въ Лондонѣ.
— Это тянется десять лѣтъ. Когда, по окончаніи войны съ Китаемъ, намъ предложили очистить Портъ-Артуръ, Англія сказала намъ: „Уступите. Имѣйте терпѣніе и подождите". Мы положились на Англію потому, что на Англію въ международныхъ комбинаціяхъ полагаться можно. Намъ было сказано тогда же: „Не пройдетъ нѣсколькихъ лѣтъ, какъ мы будемъ имѣть случай вытянуть „ white bear" (бѣлаго медвѣдя) на Квантунъ. Это и будетъ его Ахиллесовой пятой". Такъ все и случилось. Англіи вѣрить можно.
— Но откуда же у Англіи такая непримиримая ненависть къ Россіи?
— Россія какъ лишай, — я привожу это нелестное сравненіе, но моя обязанность совершенно точно передать, что говорять японцы.— расползается по Азіи. А въ Азіи, вы знаете, сколько у Англіи интересовъ. Какъ нанести ударъ, чтобъ остановить? Черезъ Европу до Россіи не доберешься. Да тамъ она и сильнѣе. здѣсь, вдали, она слабѣе. Здѣсь и рѣшено Англіей нанести ей ударъ.
Въ Японіи никто ни на секунду не сомнѣвается въ успѣхѣ войны:
— Взгляните на все, что произошло на морѣ и сушѣ. Гдѣ жъ хоть одинъ неуспѣхъ? Такихъ непрерывно побѣдоносныхъ войнъ мало знаетъ исторія. Гдѣ же основанія бояться за неуспѣхъ?
Но когда положеніе, по мнѣнію японцевъ, еще не определилось, — японцы были увѣрены:
— Разъ комбинація выработана въ Лондонѣ,—Англія вступится за насъ и въ случаѣ даже нашего пораженія.
Всѣ спокойно смотрятъ на завтрашній день:
— Если потребуется денегъ, — Англія намъ дастъ. И намъ дадутъ другіе при ея посредствѣ.
Англія уже оказала существенную помощь Японіи.
Первый 6-процентный заемъ, по курсу 92, обезпеченный таможенными сборами, былъ заключенъ въ іюлѣ прошлаго года, на 50 милліоновъ американскихъ долларовъ Половину взяла Англія и половину Америка.
Японцы разсказывають объ этомъ такъ. Американскіе банкиры не соглашались принять участіе въ займѣ иначе, какъ подъ условіемъ личнаго вмешательства одного лица въ Англіи,—называть которое мнѣ нѣтъ надобности: это пойметъ каждый и такъ. „Лицо" согласилось.
Воспользовались пребываніемъ въ Европѣ нью-йоркскаго банкира Джеконса Шиффа, директора банкир-скаго дома „Кюнъ Лёбъ и Ко".
Чреэъ своего личнаго друга сэра Эрнеста Касселя вышепоименованное „лицо" пригласило къ себѣ мистера Джекона Шиффа и уговорило взять на себя реализацію американской половины японскаго займа.
Весь заемъ ушелъ на уплату англійскимъ и американскимт» фирмамъ за сдѣланные имъ уже японскіе заказы.
Японцы, съ которыми мнѣ приходилось говорить но этому поводу, съ особымъ удовольствіемъ отвѣчали:
— И замѣтьте, весь заемъ въ Америкѣ, всѣ 25 милліоновъ долларовъ *(Американскій долларъ = 2 рублямъ.) остались въ рукахъ банкировъ. Въ публику ничего не попало!
— Изъ этого слѣдуетъ?
— Что у насъ осталась еще въ запасѣ американская публика. Вся богатая Америка. Сколько можно размѣстить еще въ публикѣ!
Второй заемъ, заключенный въ ноябрѣ, тоже подъ обезпеченіе таможенными сборами, тоже 6-процентный, тоже по курсу 92, — но уже на 60 милліоновъ американскихъ долларовъ,—былъ снова заключенъ при личномъ вмѣшательствѣ „лица" изъ Лондона.
— И снова весь заемъ остался въ рукахъ банкировъ! — торжествующе говорятъ японцы.— Публика осталась пока еще не тронутой! У насъ есть кредитъ.
— Чѣмъ же вы объясняете, однако, что въ Америкѣ котировка предшествующихъ 4 - процентныхъ
займовъ, японскихъ и русскихъ, представляетъ разницу въ 15—20 процентовъ? Въ то время, какъ русскіе котируются по курсу 92, японскіе по курсу всего 72—77.
Японцы только пожимаютъ плечами:
— Съ насъ хотятъ нажить, пользуясь обстоятельствами. Это естественно. Россія — „старая фирма", Японія—молодая. Молодыя фирмы всегда платятъ дороже! Но этой молодой фирмѣ охотно оказываютъ кредитъ. Это важнѣе всего для дѣла.
Обезпеченіе именно таможенными пошлинами по душѣ японцамъ:
— Это хорошее обезпеченіе. Для насъ. Въ случаѣ даже неуспѣха, Англія и Америка, чтобъ охранить свои интересы, не дадутъ насъ въ обиду: оградятъ отъ такихъ условій, которыя бы насъ рѣзали. Имъ придется, спасая свои деньги, спасать нашу торговлю и нашу покупательную способность.
Въ большую заслугу англичанамъ японцы ставятъ, что именно англичане пригнали имъ „Ниссиінъ" и „Кассугу".
— Это была большая, истинно дружеская и незабвенная услуга нашему флоту!
Дальше идутъ соображенія болѣе сентиментальнаго свойства.
Во-первыхъ, сочувственное отношеніе англійской прессы:
— Она сильно подняла насъ въ глазахъ всего цивилизованнаго міра!
Японцы смотрятъ на англичанъ, какъ смотритъ неофитъ на своего „parrain", вводящаго его въ члены какого-нибудь очень фешенебельного клуба, принадлежать къ которому большая честь.
— Это истинные друзья!—говорятъ японцы.—Друзья не на словахъ, а на дѣлѣ. Посмотрите, сколько англичанъ у насъ въ войскахъ волонтерами. Къ намъ очень охотно идутъ волонтерами и американцы, но англичанъ больше. Они считаютъ дѣло японцевъ—своимъ. А сколько англичанъ въ нашемъ коммерческомъ флотѣ. Пока наши моряки сражаются за родину,— они замѣщаютъ ихъ мѣста. Это развязываетъ руки и нашимъ морякамъ и нашей торговлѣ.
— А обойдите наши госпитали. Сколько вы тамъ увидите англичанокъ сестеръ-милосердія.
Въ общемъ, глубокой и признательной любви и уваженію къ англичанамъ въ Японін нѣтъ конца и предела.
— Верхняя палата! Нижняя палата! Совсѣмъ какъ въ Аигліи!—приходилъ въ восторгъ мой гидъ, когда я посѣщалъ парламентъ въ Токіо.
Въ основѣ этой нѣжной любви звучитъ:
— Англія намъ дастъ денегъ сама и, благодаря Англіи, намъ дадутъ денегъ другіе.
Американцы не вызываютъ такихъ восторговъ. Но ихъ любятъ.
— Это настоящій, дѣловой, хорошій народъ. Америка поставляетъ Японіни желѣзнодорожные матеріалы, лошадей, муку, консервы для арміи, кожаныя издѣлія: сѣдла и обувь.
— Все превосходнаго качества и по очень благоразумнымъ цѣнамъ. Они имѣютъ пользу съ насъ и приносятъ пользу намъ,—лучшія основанія для истинно добрыхъ отношеній.
Америка, крупнѣйшая поставщица Японіи, действительно, не облапошиваетъ Японіи. Она довольствуется тѣмъ, что наживаетъ, — много, но честно.
Японцы любятъ Америку за ея миссіонеровъ.
— Oни много сдѣлали для нашей страны и для подъема нашего народа.
Вообще, японцы не особенно любятъ христіанскихъ миссіонеровъ:
— Что это за проповѣдь какого-то самоуничиженія?!
Но американскіе миссіонеры — исключеніе:
— Это настоящія люди! Настоящія дѣти свободной и гордой страны. Они развиваютъ въ нашемъ народѣ чувство самоуваженія. Учатъ его не раболѣпствовать передъ другими, считать себя такими же, равными всѣмъ людьми. Американскіе миссіонеры многоразвили гордаго духа въ нашемъ смиренномъ народѣ,— первый шансъ на успѣхъ въ жизни.
Японцы не могутъ не любить американцевъ: Америка — колоссальный рынокъ для сбыта японскихъ художественныхъ и ремесленныхъ издѣлій,— а это для Японіи такъ же важно, какъ для Франціи.
— Хорошіе продавцы и хорошіе покупатели,—чего же вы хотите отъ человѣка больше? — говорили мнѣ японцы.
Но главная причина уваженія и симпатіи:
— Америка богата.
Я пробовалъ шутить надъ такой „меркантильностью", оцѣнивая ее съ нашей, европейской, точки зрѣнія. Но японцы глядѣли на меня съ изумленіемъ:
— Деньги не сила? Вашей матери грозитъ опасность. Должны вы быть дружны съ сильнымъ человѣкомъ, который можетъ помочь вамъ ее защитить?
Родина въ опасности. Быть въ эти минуты дружными съ богатыми людьми—такой же патріотизмъ, какъ и всякій другой.
Англичане и американцы стараются поддержать при всякомъ случаѣ японцевъ не только матеріально, но и морально.
Каждый успѣхъ японскаго оружія англичане и американцы празднуютъ въ Іокогамѣ, Кобе, Токіо грандіознымъ банкетомъ.
Въ одной Іокогамѣ такихъ банкетовъ было съ начала войны — шесть.
Присутствуетъ человѣкъ 600 — 700.
Тутъ „весь цвѣтъ" англійской и американской колонiй.
Приглашаются японскія власти, военные, выдающіеся общественные дѣятели, коммерсанты.
„Hall",— залъ, — богато убранъ японскими и дружескими флагами.
Шампанское льется рѣкой. Рѣчи тоже.
— Прогрессивная нація.
— Выполнители культурной задачи.
— Война съ Россіей — общее дѣло всѣхъ европейцевъ на Востокѣ.
— Natural way! — это любимое опредѣленіе: „естественный путь".
„Борясь съ Россіей, Японія идетъ своимъ естественнымъ путемъ".
На банкетахъ, хоть и скрѣпя сердце, но боясь обвиненія въ симпатіяхъ къ русскимъ, присутствуютъ и нѣмцы и французы.
— Будь они прокляты, эти обезьяны! - ругался нѣмецъ, крупный коммерсантъ, съ которымъ я ѣхалъ изъ Іокогамы въ Токіо.—Кто выстроилъ имъ электрическіе трамваи? Мы! Нѣмцы! Кто создалъ ихъ великолѣпные госпитали? Мы! Нѣмцы! Кто построилъ имъ неприступные форты? Мы! Благодаря кому они такъ дерутся? У кого они учились военному искусству? У насъ! Ихъ главными инструкторами были нѣмцы! И въ данную минуту 25 офицеровъ японскаго генеральнаго штаба находятся въ Германіи и изучаютъ военное искусство. И что же? Они выжали насъ, какъ лимонь, и вышвырнули. Наши доктора находили себѣ великолѣпный заработокъ въ госпиталяхъ,—теперь— ни одного! На насъ косятся! Насъ подозрѣваютъ! Съ нами не считаютъ нужнымъ даже быть деликатными. Ворваться къ нѣмцу, не предупредивъ консула, — когда на Востокѣ кто это смѣлъ? — теперь для японцевъ самое простое и обыденное дѣло. Теперь среди японцевъ манія изучать нѣмецкій языкъ. Это—тоже орудіе противъ насъ. Я васъ увѣряю, — добавилъ онъ, замѣтивъ мою улыбку, — я живу здѣсь 15 лѣтъ, я знаю этихъ Japs", какъ ихъ звали еще вчера, этихъ „littles brown men, our friends"—„маленькихъ коричневыхъ людей, нашихъ друзей",— какъ ихъ зовутъ сегодня. И знаю ихъ предусмотрительность. Они видятъ въ насъ главныхъ конкурентовъ на Востокѣ, и изучаютъ нашъ языкъ потому, что ему суждено стать коммерческимъ языкомъ Востока!
Въ общемъ, нѣмцы, живущіе въ Японіи, страшно недовольны поведеніемъ ихъ отечества въ этой войнѣ:
— Что за странное поведеніе! Благодаря ему, наше положеніе здѣсь невыносимо! Что за какія-то симпатіи къ Россіи? Намъ придется имѣть дѣло на Востокѣ съ японцами, — съ ними и надо сохранять добрый отношенія!
Экспансивные французы мало стесняются высказывать свои мнѣнія.
И японцы говорятъ:
— The French are not welcome. „Французы нежелательны".
Въ нихъ видятъ друзей Россіи, и французы, живущіе въ Японіи, надо отдать справедливость, рѣдко стараются это скрыть.
Серьезный причины недовольства: вѣчныя „нарушенія правъ нейтралитета", какъ говорятъ японцы, то, что французы дали „Діанѣ" убѣжище въ Сайгонѣ.
Причинъ болѣе мелкихъ масса.
Во французскомъ отелѣ „Oriental Palace" обѣдало, по обычаю, много французовъ, когда появилась телеграмма, что генералъ Куропаткинъ объявилъ приказъ о наступленіи.
— Бой, шампанскаго! — послышалось съ разныхъ столовъ.
Не произносили никакихъ рѣчей. Но пили шампанское, когда была получена такая телеграмма.
Этого было достаточно.
„Бои" немедленно увѣдомили объ этомъ поліицію. И хозяевамъ отеля пришлось пережить нѣсколько непріятныхъ дней:
— Боялись враждебныхъ демонстрацій. Но японцы и тутъ показали, насколько они сдержанный и тактичный народъ.
Даже ни одна изъ японскихъ газетъ не обмолвилась словомъ обь „инциденте въ отеле".
И только въ англійской газете „Iokohama Herald" появилась негодующая заметка.
„Патріоты чужого отечества" всегда и везде самые ярые!
Дело кончилось наружно только бойкотомъ: японская публика совсемъ перестала бывать въ «Mental Palace hotel»ѣ. А по части „внутренней политики":
— Мы все, французы, а нашъ отель въ особенности, теперь находимся въ еще большемъ подозрение— жаловался мінѣ m-r Деветтъ,—японцы очень скрытны, что многіе принимаютъ за деликатность, чтобъ доказать это. Но фактически надзоръ за нами установленъ, и надзоръ самый строгій. Это я знаю изъ самыхъ достоверныхъ источниковъ.
Такъ и въ Японіи бываетъ опасно не вовремя выпить шампанскаго.
На почве симпатій къ Россіи у живущихъ въ Японіи французовъ установились скрытыя контры не только съ японцами, но и съ англичанами. Французы бойкотируютъ англичанъ, не останавливаясь въ англійскихъ отеляхъ.
Въ общемъ положеніе французовъ въ Японіи не изъ пріятныхъ. Хотя внешнихъ „оказательствъ" неприязни никакихъ.

В.КРАЕВСКIЙ

(Текст печатается по книге В.Краевский «В Японии». Издание Т-ва И.Д.Сытина, 1905 г. 186 стр.)

12 февраля (30 января) 1905 года

Японія и война

Действительно ли Японія накануне банкротства? Въ Японіи, по чистой совести, на это могли бы ответить:
— Въ Японіи объ этомъ ничего неизвестно.
Этотъ вопросъ интересовалъ меня особенно.
Я присматривался самъ, разузнавалъ у японцевъ и, главнымъ образомъ, у коммерсантовъ-иностранцевъ, живущихъ въ Японіи: эти-то должны знать экономическое положеніе страны, рѣчь идетъ объ ихъ шкурѣ. Не вѣря словамъ, я собиралъ цифры.
Я знакомъ съ банковскимъ дѣломъ, я стоялъ близко къ болышимъ коммерческимъ предпріятіямъ на Востокѣ.
Эти знанія и знакомства позволяли мнѣ „давать понять", что я не просто туристъ, а пріѣхалъ позондировать почву для коммерческихъ дѣлъ крупной американской фирмы. Со мной европейцы-коммерсанты и представители банковъ охотно вели длинныя и подробныя дѣловыя бесѣды объ экономическомъ положены страны.
Никакихъ признаковъ даже запаха „горѣлаго" въ Японіи нигдѣ нѣтъ.
Въ нашихъ газетахъ я начитался о банкротствахъ японскихъ фирмъ.
Но вопросъ о нихъ вызывалъ повсюду общее удивленіе.
— Какія банкротства?
Я могъ назвать только три-четыре случая,—потому что и наши газеты называли только три-четыре случая. На это пожимали плечами.
— А гдѣ совсѣмъ нѣтъ банкротствъ? Тамъ, гдѣ совсѣмъ нѣтъ торговли и промышленности!
Случаи обычные и неизбѣжные въ каждой странѣ въ самое мирное время.
Мнѣ кажется наивнымъ и мало достойнымъ съ нашей стороны убаюкивать себя такими пустяками и кричать по поводу каждаго случайнаго краха отдельной фирмы:
— Японія банкротится!
Тогда Москва банкротится каждый день! И каждый день въ коммерческомъ судѣ объявляютъ несостоятельной „Москву"!
Напротивъ, случаи банкротства такъ единичны и ихъ такъ мало, что это, въ тяжкое время войны, свидѣтельствуетъ объ удивительной экономической прочности Японіи.
Коммерческія дѣла идутъ какъ всегда. Въ огромныхъ размѣрахъ и съ болышимъ довѣріемъ.
Во всѣхъ иностранныхъ банкахъ въ Японіи обычная кипучая деятельность. Вращаются огромныя суммы. И ни одинъ банкъ не имѣетъ основаній пожаловаться на неисправности или затрудненія въ полученіяхъ. Курсъ великолѣпенъ. За фунтъ стерлинговъ даютъ 98 іенъ.. Это хорошо не только для военнаго, но и для самаго мирнаго времени. Это говоритъ о довѣріи къ экономическому положенію Японіи.
— Коммерческая жизнь идетъ полнымъ ходомъ!— говорили мнѣ въ одинъ голосъ всѣ европейцы-коммерсанты и представители европейскихъ банковъ въ Японіи Я не говорю уже о томъ оживленіи въ промышленности, которое вызываютъ чисто-военныя нужды.
Верфи и оружейныя мастерскія работаютъ день и ночь, безпрерывно. Рабочимъ платится почти двойная плата.
Но Японія, даже, пожалуй, еще больше, чѣмъ когда-нибудь, занята сооруженіемъ коммерческаго флота.
Нагасаки заваленъ работой по сооруженію коммерческихъ судовъ.
— Развѣ бываетъ что-нибудь подобное во время банкротства?
Чему приписать все это? Японцы говорятъ:
— Какъ будто сама судьба за насъ!
Въ 1904 году въ Японіи былъ прекрасный урожай риса. 1904 годъ былъ, въ полномъ смыслѣ слова, „шелковымъ годомъ". Производство шелка,— а это главный предметъ экспорта,— въ 1904 году грандіозно.
Будь японцы болѣе наклонны къ мистицизму, они увидѣли бы въ этомъ изобиліи риса и шелка прямо вмѣшательство Провидѣнія.
Рисъ и шелкъ страшно поддержали Японію на ея „превосходномъ экономическомъ уровнѣ".
Но...
Милѣйшій мистеръ Пэрксъ, американецъ, съ которымъ мы совершили вмѣстѣ нѣсколько поѣздокъ по разнымъ городамъ Японіи и достаточно подружились, сказалъ, видя, что я собираю разныя японскія «curiositus»:
— Я подарю вамъ, сэръ, на память вещицу, которая не имѣетъ большой цѣны, но составляетъ теперь въ Японіи большую рѣдкость!
И подарилъ мнѣ... серебряную іену.
„Металла" вовсе нѣтъ въ Японіи.
Я не говорю уже о добрыхъ „золотыхъ іенахъ". равняющихся фунту стерлинговъ.
Этими золотыми іеиами былъ переполненъ Востокъ. Японцы привозили на азіатскій материкъ свои деньги въ „золотыхъ іенахъ". Это была самая ходовая монета, какъ англійскій фунтъ.
73
Теперь въ Японіи „золотыхъ іенъ" нѣтъ въ обращеніи вовсе.
Нѣтъ даже и серебряныхъ (Стоимость около нашего рубля.)
Въ обращеніи исключительно бумага.
Прежде бумажекъ менѣе 5 іенъ не было. Теперь въ ходу бумажка въ одну сену.
Серебро осталось только въ самой мелкой размѣнной монетѣ: въ монетахъ въ 50, 20 и 10 сень.
Весь японскій металлъ вытекъ за границу. Въ уплату за военный поставки.
Какъ ни иди японскія промышленность и торговля...
— Деньги тутъ обращаются нѣкоторое время, потомъ уходятъ за границу, какъ поясняютъ банкиры.
А впереди — еще большій отливъ металла: все новые и новые заказы, уплаты процентовъ по займамъ...
Металлъ — кровь денежнаго обращенія. И Японія напомнила мнѣ женщину, у которой еще масса жизни, страсти, огня, но развивается малокровіе. Кто его знаетъ, какія болѣзни вспыхнуть и разовьются на почвѣ этого малокровія!
Симптомъ тревожный и опасный.
Это не „наканунѣ". Нѣтъ. Но это залогъ глубокаго и тяжкаго страданія.
Второй вопросъ, меня очень интересовавшій:
— Действительно ли такъ велико разочарованіе войной, какъ приходится читать въ нашихъ газетахъ''
Снова „самоубаюкиванье". Ничего подобнаго.
Я говорилъ уже, что Японія ведетъ войну съ увлеченіемъ и радостно. Побѣды... Откуда же явиться разочарованію.
Сами японцы, съ ихъ способностью „по-американски", трезво и прямо смотрѣть въ глаза истинѣ, говорятъ объ этомъ такъ:
— Война страшно популярна въ южной и средней Японіи. Не особенно популярна въ сѣверной Японіи.
— Причина?
— Войну эту ведетъ культурная Яионія, понимающая необходимость этой войны. Культурны южная и средняя Японія. Сѣверная Японія находится еще какъ бы въ спящемъ состояніи. Тамъ не понимаютъ всѣхъ этихъ „новшествъ", на путь которыхъ вступила Японія. По незнакомству съ благами этихъ „новшествъ" относятся къ нимъ отрицательно. Потому въ сѣверной Японіи и не совсѣмъ популярна эта война Она „прямое слѣдствіе новшествъ". Тамъ не понимаютъ необходимости этой войны.
Почему война популярна въ. „культурной" Япопіп?
— Прежде всего потому, что всякій понимаетъ ея причины.
Всякій, отъ государственнаго человѣка до простого рабочаго.
Съ кѣмъ бы изъ японцевъ, черезъ переводчика, я ни бесѣдовалъ, на какой бы ступени общественной лѣстницы ни стоялъ мой собесѣдникъ,—я получалъ одни и тѣ же отвѣты, ясные и точные, какъ математическая формулы.
Обратитесь къ первому попавшемуся на улицѣ:
— Причина войны?
— Японія переполнена. Намъ необходима Корея и Манчжурія,—Манчжурія не въ собственность, пусть она принадлежитъ Китаю, но намъ пусть будутъ даны въ ней преимущественныя права.
— Цѣль войны?
— Отодвинуть Россію какъ можно подальше, чтобъ она намъ не мѣшала.
Въ побѣдѣ, благодаря успѣхамъ, не сомнѣвается никто.
— Какой результата будетъ имѣть война? Снова всякій японецъ совершенно точно формулируем вамъ требованія:
— Корея должна, подъ какой бы то ни было формой, но принадлежатъ намъ. Манчжурія возвращается Китаю, но намъ предоставляются въ ней преимущественныя права. Квантунъ мы оставляемъ за собой: онъ насыщенъ нашей кровью, мы дважды лили за него кровь. Въ случаѣ отказа Россіи платить контрибуцію, къ намъ переходитъ Сахалинъ, это — наше исконное владѣніе, самое слово „сахалинъ", скалы, — японское.
При этомъ ясномъ пониманіи неизбежности, причинъ, цѣли и результатовъ войны,—японцы относятся къ ней съ энтузіазмомъ, какъ относятся страны только къ истинно „народнымъ" войнамъ.
Никакихъ воззваній на нужды войны, на нужды раненыхъ не дѣлается. Никакихъ сборовъ пожертвованій ни при газетахъ ни при правительственныхъ учрежденіяхъ.
И тѣмъ не менѣе, къ правительству стекаются пожертвованія со всѣхъ сторонъ.
Есть сборъ пожертвованій при храмахъ. Въ храмахъ стоятъ ящики, въ которые можно бросать свою „лепту". Но это не играетъ никакой роли. Это — пустяки.
Пожертвованія предпочитаютъ передавать прямо въ руки правительству.
Масса пожертвованій поступаетъ отъ японцевъ, живущихъ за границей.
Въ Санъ-Франциско мнѣ показывали очень богатаго японца, крупнаго торговца. Весь свой чистый барышъ онъ ежедневно жертвуетъ на нужды войны.
Дѣлаетъ огромные обороты, получаетъ огромные доходы, но на себя не тратитъ ничего.
Японцы всегда были экономны. Отсюда — огромное скопленіе капиталовъ въ ихъ странѣ.
Но со времени войны экономія и скромность въ образѣ жизни стали первыми требованіями патріотизма.
Женщины отказались отъ нарядовъ, отъ украшеній. Янонецъ, который позволилъ бы себѣ публично какое-нибудь проявленіе роскоши, подвергся бы общему осужденію, какъ плохой патріотъ.
Какъ только началась война, японскія правительственный лица и выдающіеся общественные дѣятели обратились съ воззваніями къ населенно.
Въ воззваніяхъ, чуждыхъ блестящихъ надеждъ и обѣщаній, говорилось, что „впереди насъ ждутъ, быть-можетъ, очень тяжелыя времена", а потому рекомендовалось „соблюдать экономію, сократить личные расходы и готовиться перенести тяжести военнаго времени".
Этихъ воззваній слушались съ энтузіазмомъ.
Въ японскихъ школахъ дѣти падали въ обмороки отъ голода — они „экономили" на завтракахъ, отдавая деньги, шедшія имъ на завтракъ, на нужды народной войны.
Всѣ отели жалуются:
— Массу боевъ взяли на войну.
— И они не хотѣли уходить?
— Не хотѣли? Напротивъ! Каждый шелъ съ восторгомъ! Каждый изъ нихъ пойдетъ съ истиннымъ восторгомъ, когда его призовутъ!
Я нарочно привожу въ примѣръ именно „боевъ",— потому что прислуга отелей, да еще на Востокѣ,— особенно „балованный" народъ.
Въ Японіи почти нѣтъ теперь, во время войны, случаевъ уклоненія отъ военной службы.
Японцы, „запасные" и „призывные", живущіе за границей, возвращаются сами, ѣдетъ масса волонтеровъ. Каждый пароходъ изъ Санъ-Франциско привозитъ на борту человѣкъ по 200 волонтеровъ-японцевъ.
Одушевленіе колоссальное.
Но...
Тотъ, кто бывалъ на Востокѣ, знаетъ, какую колоссальную цѣну имѣютъ для всякаго, желающаго ознакомиться со страной, миссіонеры. Особенно католическіе, самые просвѣщенные и ловкіе изъ миссіонеровъ.
Моисею, если бы въ его время были миссіонеры, слѣдовало бы послать соглядатаями въ землю обѣтованную двухъ миссіонеровъ.
Откуда узнать, что дѣлается въ глубинѣ страны? Вт, японской деревнѣ? Откуда узнать тайны ея жизни?
И я обратился къ миссіонерамъ.
Въ Токіо я сидѣлъ съ французомъ, католическимъ миссіонеромъ.
У него колоссальная епархія. Онъ постоянно въ разъѣздахъ. Знаетъ нужды своей паствы, не только духовныя, но и матеріальныя, — на это католические миссіонеры обращаютъ особое вниманіе. Отъ него не скрыто ничто въ жизни японской деревни.
Онъ говорилъ печально:
— Война истощаетъ японскій народъ. Истощаетъ физически. Хвала Господу, что еще рисъ въ этомъ году родился, какъ рѣдко когда. Это помѣшало ему вздорожать въ такой пропорціи, въ какой онъ можетъ вздорожать при мало-мальски плохомъ урожаѣ. При мало-мальски плохомъ! Потому что масса риса уходитъ изъ страны на театръ войны. Рисъ все же вздорожалъ, благодаря этимъ отправкамъ, и японцамъ приходится экономить въ ѣдѣ. Если бы вы знали, какъ я, этотъ скромный и экономный народъ, вы поняли бы, что каждое уменьшеніе дневной порціи для японца, это— уже покушеніе на здоровье. Они и такъ довольствуются тѣмъ, что только-только необходимо для поддержанія жизни. Это ужасно отражается на силахъ и здоровьѣ японской деревни. Это отразится хилостью на будущемъ поколѣніи. На тѣхъ изъ дѣтей, кто выживаетъ это страшное время...
И онъ разсказалъ мнѣ объ эпидеміи, которая свирѣпствуетъ среди японскихъ дѣтей теперь, во время войны, и уносить ихъ массами.
Потомъ я наводилъ справки у всѣхъ, имѣющихь дѣло съ японской деревней, и всѣ говорили мнѣ о „страшной эпидеміи на дѣтяхъ".
— Дѣтская смертность прямо чудовищна.
А одинъ экспансивный молодой миссіонеръ говорилъ Milt.:
— Японская деревня, это—теперь Виθлеемъ во время Ирода. Она полна плачемъ матерей.
Въ чемъ же дѣло, и гдѣ же связь этой эпидеміи съ войной?
Дѣло въ томъ, что отбытіе массы мужчинъ на войну не сказывается на городахъ. Города всегда переполнены „предпріимчивымъ мужскимъ населеніемъ, ищущимъ заработка". Ушли одни, освободивъ заработки, — имъ на смѣну явились изъ глубины страны другіе.
Но земледѣльческой Японіи война пришлась тяжело.
Масса мужчинъ ушла туда, на поля кровавых!» битвъ. Ихъ работа осталась на рукахъ женщинъ. Женщинамъ прибавилось, — и какъ прибавилось! — работы, а питаніе благодаря вздорожанію риса, осталось то же.
Отсюда — слабосиліе, истощеніе.
И это сказалось на самыхъ неповинныхъ ни въ войнѣ ни въ какихъ другихъ человѣческихъ мерзостяхъ существахъ — дѣтяхъ.
— Дѣти умираютъ буквально на груди у матерей!— говорили мнѣ всюду, всѣ, имѣющіе дѣло съ японской деревней.
— Истощенныя матери, у которыхъ прибавилось работы, а пища осталась такой же скудной, не могутъ дать дѣтямъ того молока. Всѣ просто сходятъ съ ума: дѣти синѣютъ и умираютъ буквально у нихъ на груди. Если бы вы знали, что это за ужасныя картины. И на каждомъ шагу!
Слушая эти разсказы очевидцевъ, я съ отвращеніемъ вспоминалъ легенду о китайскихъ молодцахъ, которыхъ выписали, будто бы, „для приплода" къ японскимъ женщинамъ. Какой Хлестаковъ это выдумалъ и какіе идіоты могли этому вѣрить!
Пусть это жены нашихъ враговъ, — но взводить такую грязную клевету на женщину, на мать, на груди у которой умираетъ ея ребенокъ...
Итакъ.
Торговля, промышленность идутъ еще полнымъ ходомъ, но деньги текутъ изъ страны, какъ кровь изъ открытыхъ ранъ.
Въ то время, какъ города полны блестящихъ празднествъ по случаю побѣдъ, деревня, — вся страна,— полна тихимъ плачемъ матерей надъ умирающими отъ истощенія дѣтьми.
Таково истинное положеніе вещей.

В.КРАЕВСКIЙ

(Текст печатается по книге В.Краевский «В Японии». Издание Т-ва И.Д.Сытина, 1905 г. 186 стр.)

22 (09) февраля 1905 года

Японская армія

Мой собесѣдникъ — японскій майоръ, про котораго его знакомые европейцы говорятъ, что онъ вернется съ войны не иначе, какъ генераломъ Генеральнаго штаба. Имѣетъ массу орденовъ. Участвуетъ во второй войнѣ: дрался съ eвропейцами противъ китайцевъ. Въ эту кампанію участвовалъ въ бою при Тюренченѣ, въ одномъ изъ слѣдующихъ боевъ былъ раненъ, эвакуированъ въ Японію, вылечился и теперь возвращается на войну.
Я представленъ ему съ самыми лучшими рекомендаціями нѣсколькими англичанами и американцами, пользующимися репутаціей горячихъ друзей Японіи. Такъ что говоритъ онъ со мной, насколько возможно во время войны, откровенно.
Я передаю беседу именно съ нимъ потому, что, сколько мне потомъ ни приходилось говорить съ японскими военными, я убедился, что мнѣніе образованнаго и бывалаго майора — типичное мнѣніе японской военной среды.
Не забывайте, что это говоритъ японецъ и артиллеристъ. Трудно было бы ждать, чтобъ японецъ съ особымъ восторгомъ говорилъ о русской арміи. Но намъ интересно знать, что думаютъ о насъ враги. Родомъ его оружія объясняется то преимущественное значеніе, которое онъ отдаетъ артиллеріи.
Мы сидимъ на террасѣ „Grand-Hotel"я и скромно пьемъ „клеретъ" — красное вино: японскіе офицеры скромны всегда, а пить шампанское теперь японскій офицеръ счелъ бы не только безтактностью, неприличіемъ, но и дѣломъ мало патріотичнымъ.
Майоръ,—какъ большинство японскихъ офицеровъ,— хоть и съ нѣкоторымъ затрудненіемъ, но, кромѣ японскаго, говоритъ и „на второмъ родномъ языке- японцевъ", — по-англійски.
— Какъ идутъ дела на войне?
— Пока хорошо! — отвѣчаетъ онъ со скромной улыбкой.
— Вы участвовали въ сраженіи при Ялу? Это былъ большой бой?
— Огромнаго для насъ значенія. У насъ нѣтъ страсти къ театральности, но если бы была, генералъ Куроки могъ бы сказать намъ: „40 государствъ смотрятъ на насъ въ эту минуту". Это была первая серьезная встрѣча съ русскими на суше. До сихъ поръ русскіе терпели на море. Но русскіе никогда не считались моряками. Тогда какъ русская армія реномирована! Что было за нами? Победы надъ китайцами? Но китайцы почему-то „не считаются". Мы держали экзаменъ предъ всѣмъ міромъ. Въ нашей побѣдѣ на суше были уверены во всемъ мірѣ только мы одни. Для остальныхъ это былъ намъ экзаменъ,— и мы его выдержали. Мы заставили врага сдѣлать непростительнѣйшую ошибку: пустить насъ перейти Ялу, — этого они не должны были дѣлать ни подъ какимъ видомъ. Это наполовину потеря кампаніи.
— Причина побѣды? Русскіе плохо дрались?
— Напротивъ. Русскіе дрались съ ужаснымъ сопротивленіемъ. Причина—недостатокъ у врага умѣнія оріентироваться и находчивости. Весь исходъ боя рѣшили плоскодонныя лодки. У насъ ихъ было много. Это были пловучія подвижный батареи, съ которыхъ мы обстрѣливали непріятельскія позиціи. У русскихъ ихъ не было. Будь у нихъ плоскодонныя лодки съ установленными на нихъ пушками, они разрушили бы наши понтонные мосты, и намъ не перейти бы Ялу.
Мы перешли къ ближайшимъ планамъ.
— Пока, я думаю, наша задача — взять Мукденъ. Это — столица. Это будетъ огромнымъ умаленіемъ русскаго престижа. Это будетъ имѣть огромное значеніе для китайцевъ.
На вопросъ о Портъ-Артурѣ онъ отвѣтилъ тогда:
— Это вопросъ мѣсяца, полутора, самое большее— двухъ.
Майоръ опредѣлилъ время довольно точно.
Я спросилъ его мнѣнія о генералѣ Куропаткинѣ.
— Это — человѣкъ огромнаго умѣнья, но и колоссальнаго счастья.
— Онъ? Счастья?
— Конечно. Изъ столькихъ боевъ ему удавалось уходить не разбитымъ в конецъ. Это можно приписать только счастью.
Это характерно для японцевъ. Это общее мнѣніе всѣхъ военныхъ въ Японіи. Они не видятъ, не признаютъ, что ими сдѣлана хоть одна ошибка въ недостаточно-энергичномъ преслѣдованіи генерала Куропаткина. Они, — со сколькими я ни говорилъ, — въ одинъ голосъ твердятъ:
— Этому человѣку везетъ колоссальное счастье.
— Почему же ваша армія не разбила русской на голову въ самомъ началѣ войны? Вѣдь теперь-то ужъ извѣстно, что у русскихъ въ началѣ войны было всего 40 тысячъ.
Майоръ разсмѣялся.
— Да, но теперь и намъ не для чего скрывать! Теперь и мы можемъ сказать: „Тогда мы далеко не были такъ многочисленны, какъ объ этомъ говорили!"
Его мнѣніе о своихъ военачалышкахъ:
— Ойяма — very great man.
„Ойяма — великій человѣкъ".
Куроки, своему начальнику, майоръ поклоняется. По его словамъ, это замѣчательный стратегъ — генералъ, безъ совѣта съ которымъ не предпринимается ни одно серьезное движеніе.
Но величайшій герой войны для него, какъ и для всей Японіи, — адмиралъ Того.
— Ему мы обязаны всей кампаніей. Онъ сразу поставилъ непріятельскій флотъ въ невозможность мѣшать намъ въ перевозкѣ войскъ.
Того — самый популярный человѣкъ въ Японіи. Я перевелъ разговоръ на характеристику арміи.
— Наша армія доказала, что она превосходна! — сказалъ майоръ.—Наши солдаты, прежде всего, хорошо тренированы. У насъ въ солдаты берутъ съ 18 лѣтъ. Это лучшій возрастъ. Человѣкъ еще не успѣлъ обзавестись домомъ, и отъ военнаго дѣла его не отвлекаютъ семейныя заботы. Онъ не скучаетъ по домѣ,— обычное явленіе во всѣхъ арміяхъ. Въ этомъ возрастѣ человѣкъ особенно любитъ физическія упражненія. И онъ отдается военнымъ экзерциціямъ съ особой охотой. Это лучшій возрастъ для того, чтобы учиться. Тотъ возрастъ, когда люди особенно хорошо усвоиваютъ себѣ даже труднѣйшіе предметы въ высшихъ учебныхъ заведеніяхъ. Нашъ солдатъ целесообразно одѣтъ, чего нельзя сказать о русскомъ. Возьмите его обувь: штиблеты и гетры. Это легко и удобно, потому что всегда можно сбросить.
— И воевать босикомъ?
— Въ дождь, на глинистой почвѣ Манчжуріи, когда приходится взбираться на довольно крутые подъемы? Босикомъ только и можно сдѣлать. Мы входили въ Пекинъ южными воротами, въ дождь, одновременно съ англичанами. Мы шли босикомъ и потому обогнали. Въ дождь и на глинистой почвѣ—это даетъ страшную подвижность.
— Мнѣ приходилось слышать сомнѣніе въ выносливости японскаго солдата.
— Возьмите свидѣтельство такого авторитета, какъ адмиралъ Сеймуръ. Въ 1900 году мы дѣлали походъ вмѣстѣ съ европейцами, — и японскіе солдаты оказались выносливѣе всѣхъ. Много помогаетъ нашей армін наша врожденная любовь къ чистотѣ. Надъ нами смѣются европейцы въ Японіи, что мы любимъ воду, какъ утки. Японецъ чистоплотенъ,—тогда какъ русскіе солдаты не имѣютъ даже самыхъ элементарныхъ представленій о санитарныхъ условіяхъ. Благодаря этому, наша армія болѣе застрахована отъ заболѣваній. Это—сторона дѣла чисто физическая.Но важна и другая сторона дѣла. Съ нашимъ солдатомъ легче воевать. Всякій изъ нашихъ солдатъ понимаетъ, за что онъ дерется. Всякій знаетъ, что это: „the war for our existence".
„Война за наше существованіе".
— Наши солдаты знаютъ, что они дѣлаютъ. У нихъ больше иниціативы. Грамотны почти всѣ. Исключеніе— изъ сѣверной Японіи, болѣе невѣжественной. Ихъ обычное времяпровожденіе въ казармахъ—чтеніе. Они читаютъ книги, газеты.
— Вы не находите, что чтеніе газетъ, въ которыхъ горячо дебатируются политическіе вопросы, вредно для солдатъ? Армія не должна этимъ интересоваться?
— Какой вздоръ! Пусть лучше проводятъ свободное время въ разговорахъ и спорахъ, — какъ это они и дѣлаютъ,—чѣмъ въ лѣни, отупляющей и одуряющей людей, въ пьянствѣ или развратѣ. Наша армія молода, по молодости увлечена своимъ дѣломъ, его изученіемъ, чтеніемъ и по молодости же нравственна, чего нельзя сказать про арміи вообще.
— Русская армія?
— Русскій солдатъ — великолѣпный боевой матеріалъ. Но у него у самого нѣтъ иниціативы. А наши офицеры знаютъ больше русскихъ. Русскіе офицеры...
Майоръ улыбнулся.
— They lead a jolly life. They like very much champagne.
„Они ведутъ веселую жизнь. Они очень любятъ шампанское.
Я, въ свою очередь, едва удержался отъ улыбки. Мнѣ представился нашъ пѣхотный офицеръ. Съ его крошечнымъ жалованьемъ, вычетами въ эмеритуру, на библиотеку, на собраніе, на подношенія, на празднества, на пріемы...
Это онъ-то „ведетъ веселую жизнь". Можетъ-быть, онъ и очень любитъ шампанское. Но пьетъ ли?
Есть предѣлы и японскому знанію насъ. Мы тоже отвели имъ глаза. Жаль, что въ такомъ второстепенномъ вопросѣ, да и то невольно.
Такое распространенное среди японцевъ мнѣніе о русскихъ офицерахъ привезли въ Японію, очевидно, тѣ полковники и майоры, которые ѣздили въ Петербурга. Они составили себѣ понятіе объ арміи по гвардіи. Ихъ принимали и въ армейскихъ частяхъ, и при пріемѣ старались, конечно, „не посрамить чести полка"; дѣлали у себя вычеты изъ послѣдняго и поили гостей: шампанскимъ.
А японцы думали, что это всегда.
— У насъ, въ Японіи, ремесло офицера, какъ всякое другое. Мы привыкли къ скромной жизни: жалованье маленькое, и къ работѣ, которая нужна во всякомъ ремеслѣ. Наши офицеры много учатся, чтобъ сдѣлаться лучшими работниками и повышаться по службѣ на высшіе оклады. А война для насъ—отличный случай повыситься на высшіе оклады быстро.
— Правда, что японскіе офицеры держатся сзади своихъ частей?
Майоръ пожалъ плечами:
— Однимъ человѣкомъ больше впереди, однимъ меньше, не все ли равно? Идетъ въ атаку 300 человѣкъ. Будетъ ли ихъ 300, или 302, или 303, — сила удара отъ этого ничего не выиграетъ. А въ тылу, на случай несчастья, спокойный, знающій человѣкъ въ тысячу разъ необходимѣе. Нашихъ солдатъ можно пускать однихъ: они знаютъ, что дѣлаютъ, имъ объяснено, что должно сдѣлать.
— А правда, что японскіе офицеры, оставаясь въ тылу, стрѣляютъ и рубятъ тѣхъ, кто бѣжитъ? Для этого и остаются позади?
Майоръ снова пожалъ плечами:
— Какія сказки!
Технически немыслимо одному человѣку остановить бѣгушую толпу.
Это зависитъ отъ темперамента. Конечно, бываютъ и такіе случаи. На войнѣ бываютъ всякіе случаи. Бываетъ, что офицеръ, при видѣ бѣгущей части, придетъ въ такое бѣшенство, что убьетъ какого - нибудь труса. Но это исключеніе. Это вызываетъ всеобщія порицанія, за это—судъ.
— Это считается преступленіемъ?
— Вреднымъ. Если бы солдаты смотрѣли на офицеровъ, стоящихъ у нихъ въ тылу, какъ на людей, которые поставлены убивать ихъ въ несчастіи, какія отношенія были бы у солдатъ къ офицерамъ. А между .тѣмъ, посмотрите здѣсь, въ Японіи, какія отношенія между нашими солдатами и нами. Вы не увидите, правда, чтобъ солдаты „вытягивались" передъ нами на каждомъ шагу, какъ это принято въ европейскихъ арміяхъ. Но зато вы увидите оваціи, которыя устраиваютъ солдаты постороннимъ офицерамъ, которыхъ видятъ въ первый разъ уѣзжающими на войну. У насъ дѣло построено на иномъ принципѣ. Не на одномъ послушаніи, а на вѣрѣ. Мы вѣримъ въ нашихъ высшихъ начальниковъ, солдаты вѣрятъ намъ. Когда мы говоримъ: „Надо итти такъ-то, сдѣлать то-то",—они вѣрятъ намъ, что такъ, действительно, лучше.
Но развѣ они стали бы вѣрить поставленнымъ убивать ихъ палачамъ, какими насъ представляютъ какія-то легкомысленныя сказки. Нѣтъ, мы очень дорожимъ именно нашими хорошими отношеніями съ солдатами.. У насъ въ арміи нѣтъ тѣлесныхъ наказаній, и битье солдатъ—одно изъ преступленій, который караются особенно строго.
— Объясните мнѣ этотъ,—простите,—ужасный обычай „харакири". Почему вы предпочитаете самоубійство плѣпу? Вы боитесь жестокостей русскихъ?
— Ничего подобнаго. Война, сама по себѣ жестокая вещь. Но быть болѣе жестокими, чѣмъ полагается на войнѣ, русскіе не могутъ. Вѣдь то, что происходит, происходнтъ подъ контролемъ всего цивилизованнаго міра. И о жестокости русскихъ къ плѣннымъ ни у кого не было мысли. Но „харакири" — древній обычай, котораго пока еще нельзя уничтожить. Самоубійство предпочтительнѣе безчестья, по убѣжденію нашего народа. Тому, кто поступить наоборотъ этому общественному мнѣнію, ему не будетъ житья, когда онъ вернется изъ плѣна. Самоубійство скорѣе и легче. Вѣдь мы видимъ то страшное напряженіе, съ которымъ ведетъ войну наша страна. На нашихъ глазахъ люди уменьшаютъ себѣ дневную порцію риса въ виду войны. Къ нимъ нельзя вернуться иначе, какъ побѣдителями. Невозможно. Неблагодарно.
— Вы не упомянули мнѣ, майоръ, объ одной части русскихъ войскъ, которая васъ, вѣроятно, особенно интересовала. О казакахъ, о которыхъ такъ много говорятъ и пишуть во всемъ мірѣ?
— Они превосходные наѣздники. Они великолѣпны противъ китайцевъ и хунхузовъ. Но противъ насъ они безсильны. По тому же, почему безсильна всякая кавалерія. Увѣряю васъ, кавалерійская атака совсѣмъ безопасна. Кавалерію можно уничтожить раньше, чѣмъ она успѣетъ доскакать.
Вѣроятно, теперь, послѣ „рейда" генерала Мищенко, майоръ нѣсколько измѣнилъ свое мнѣніе.
— Теперь все это выборъ позицій и артиллерія. Кавалерія не нужна. Въ атакѣ ея не допустятъ, а преслѣдованіе? Какое кавалерійское преслѣдованіе можетъ сравниться съ артиллерійскимъ огнемъ вслѣдъ врагу. Особенно не нужна кавалерія въ гористой Манчжуріи. Я знаю, намъ ставятъ въ минусъ, что у насъ мало кавалеріи. Это большая ошибка. Большая кава(ле)рія — это нѣчто очень громоздкое. Какого количества фуража она требуетъ! Мнѣ казацкія лошади показались истощенными. Я видѣлъ, какъ, преслѣдуя пехоту, падали лошади у казаковъ.
Вѣрньій правилу сообщать точно все, что видѣлъ, слышалъ,—я сообщаю и это свѣдѣніе, конечно, отнюдь не входя даже въ обсужденіе: достовѣрно оно, или нѣтъ. Намъ интересно знать, что о насъ думаютъ наши враги.
— Хорошо выбранная позиція и хорошая артиллерія — вотъ что рѣшаетъ теперь участь сраженій и войнъ. Мы должны побѣдить, потому что хорошо выбираемъ и укрѣпляемъ позиціи и потому что у наст, наилучшая артиллерія. Наши заводы, вырабатывающіе въ Японіи ружья по системѣ Маузера, заводы въ Японіи, работающіе пушки по системѣ Круппа, превосходный пушки Canot и орудія Армстронга для моря,— вотъ наши лучшіе союзники. Нѣмцы останутся нами довольны.
— Нѣмцы?
Онъ скромно улыбнулся:
— Наши учителя. Мы приняли нѣмецкую систему военнаго дѣла.
— Что цѣните вы у нихъ больше всего?
— Постановку технической части войны, примѣненіе къ военному дѣлу всѣхъ новыхъ изобрѣтеній, далее мирныхъ, напримѣръ, хотя телефоновъ между батареями, и ихъ оружіе.
Японцевъ всегда звали „обезьянами" за ихъ способность перенимать.
Но кто же не учился у нѣмцевъ военному дѣлу? Только одни перенимали „шагистику", а японцы, ученики практичныхъ янки, и тутъ сумѣли перенять только то, что было имъ дѣйствительно полезно.
Японскіе офицеры — ученики пѣмцевъ.
Но какая колоссальная разница между классическимъ нѣмецкимъ лейтенантомъ, гордо шествующимъ въ Берлинѣ „подъ Липами" въ глубочайшемъ презрѣніи къ окружающимъ мирнымъ гражданамъ, и скромнымъ японскимъ офицеромъ, въ которомъ нѣтъ ничего разсчитаннаго на то, чтобы импонировать, кого-нибудь унижать, въ которомъ нѣтъ ничего надменнаго. Никакого антагонизма между публикой и представителями арміи я въ Японін не видѣлъ.
Японскіе офицеры просты и скромны,
Японская армія демократична и популярна.

В.КРАЕВСКIЙ

(Текст печатается по книге В.Краевский «В Японии». Издание Т-ва И.Д.Сытина, 1905 г. 186 стр.)

24 (11) февраля 1905 года

На войну

Японія—страна улыбокъ. Изъ этого не слѣдуетъ, конечно, что жизнь въ Японіи —безпечальное житье.
Нѣтъ. Но у японцевъ есть пословица:
— Печаль и рваную одежду слѣдуетъ оставлять дома.
Выходя на улицу, японецъ «надѣваетъ улыбку >
. Это не только правило, вѣжливости. Это для японца первое требованіе общежитія. Какъ, выходя на улицу, надо надѣвать панталоны.
А потому...
— Вы хотите видѣть сцены расставанья съ отъѣзжающими на войну? Слезы? Ничего подобнаго вы не увидите! — сказалъ мнѣ иностранецъ, долго живущій въ Японіи и знающій здѣшній народъ,— въ Японіи страдаютъ, какъ вездѣ. Но дѣлаютъ это дома. Тамъ, за стѣнами этихъ бумажныхъ домиковъ, разумѣется, льются слезы, и много слезъ. Но этого никто не видитъ. Не долженъ видѣть.
Существуетъ-ли въ Японіи взглядъ, о которомъ много приходилось читать: человѣкъ, отправляющійся на войну, считается уже умершимъ.
Я разспрашивалъ объ этомъ у многихъ. Отвѣтъ одинъ:
— Это старое поверье. Оно существовало, да. Но теперь никто такъ не смотритъ. — Такъ что не происходитъ никакого ряда погребенія надъ людьми, идущими на войну?
— Это значить смѣшивать древнюю исторію Японіи съ новой. Это дѣлалось когда-то. Теперь никакихъ этихъ церемоній не существуетъ, Сцены прощанья происходятъ въ четырехъ бумажныхъ стѣнахъ.
Публично, на улицѣ, на вокзалѣ,— уходящихъ солдатъ окружаютъ только мужчины.
Женщины не смѣютъ даже приблизиться.
Жены, матери, сестры съ дѣтьми стоять въ сторонѣ, глотая, несомненно, слезы, но, все-таки, стараясь натянуть на лицо улыбку.
Это спартански, сурово и жестоко. Но:
— Женщины не должны лишать мужества воиновъ.
Мы на вокзалѣ въ Іокогамѣ. Съ поѣздомъ, въ вагонѣ перваго класса, уѣзжаютъ на войну 9 офицеровъ
Повидимому, изъ лучшего общества. Около оконъ вагона стоятъ японцы, тоже изъ лучшаго общества, потому что одѣты по-европейски. Несколько японцевъ даже въ цилиндрахъ, что очень на нихъ забавно. Много джентльменовъ изъ англійской и американской колоній, пришедшихъ сказать свое холодное:
— Good by!
Нѣсколько англійскихъ и американскихъ лэди, изъ той породы, которую у насъ принято называть «психопатками».
Эти—самыя горячія «японскія патріотки». «Патріотки чужого отечества». Шовинистки сверхъестественныя,
Онѣ такъ трясутъ руки маленькимъ японскимъ офицерамъ, такъ желаютъ имъ:
— Побѣды! Блестящей побѣды! Да хранитъ васъ Богъ!
Такъ суетятся, такъ волнуются, что ихъ можно принять за женъ и сестеръ отъѣзжающихъ японцевъ.
А настоящія жены, матери, сестры съ дѣтьми, которыхъ онѣ держатъ за руки, молча стоятъ въ отдаленіи отъ вагоновъ, въ сторонѣ. Онѣ нарядно одѣты. Ихъ можно принять за постороннихъ, праздныхъ и равнодушныхъ зрительницъ.
Офицеры веселы, оживлены.
Говорить съ мужчинами, съ джентльменами, и лэди,—и ни одного взгляда туда, гдѣ «въ отдалении стоять жены и плачутъ»,—плачутъ, конечно, въ душѣ.
Но вотъ свистокъ паровоза.
— Good by* Good by!
Но офицеры забыли о друзьяхъ.
Ихъ взглядъ теперь,—только теперь,— къ остающимся близкимъ.
Маленькія женщины въ кимоно присѣдаютъ и изо всѣхъ силъ стараются улыбнуться.
Офицеры машутъ имъ руками.
II ни звука, на крика, ни слова прощального привѣта.
Въ вагонѣ всѣ любезны къ отъѣзжающимъ офицерамъ. Они такъ же милы и любезны къ окружающимъ. Съ ними заговариваютъ съ любезными улыбками, вѣроятно, желаютъ счастья, успѣховъ.
Но ничего экспансивнаго.
— Быть англичанами!*—-. «хорошій тонъ» Японіи.
Офицеры бриты, какъ англичане. Публика считаешь своимъ долгомъ быть сдержанной, какъ «друзья-англичане».
«Токэйдо»,—такъ называется желѣзная дорога отъ Іокогамы до , Токіо,—мы дѣлаемъ тихимъ ходомъ въ 50 минутъ.
Въ Токіо, на станціи Шимбаши, я выхожу вмѣстѣ съ офицерами, — и вдругъ раздаются не крики.
Вглядываюсь. Въ Шимбаши стоитъ воинскій поѣздъ. Солдаты вышли на платформу. Увидѣвъ офицеровъ, они ихъ привѣтствуютъ.
Это не дружное:
— Здравія желаемъ!
Это просто нестройные привѣтственные крики толпы.
Офицеры поворачиваются къ нимъ, улыбаются, кланяются, благодарить жестами.
Никакого козырянья я не замѣтилъ. Это, какъ я много разъ убѣдился потомъ, одна изъ обычныхъ овацій солдатъ отъѣзжающимъ офицерамъ.
Все время, пока я жилъ въ Токіо, я по нѢсколько разъ въ день ѣздилъ на Шпибаши смотрѣть проходящіе воинскіе поѣзда.
Токіо, на пути между Іокогамой и Осака, конечным пунктомъ, откуда войска идутъ уже на пароходахъ, — оживленный проходной военный пунктъ. Тутъ проѣзжаютъ войска изъ Іокогамы, Эношимы, Камакуры и Никко.
Поѣзда, всдѣдствіе изобилія воинскихъ поѣздовъ, идутъ страшно тихо. Но движеніе изумительно правильно и регуіярно. Никогда никакихъ опозданій ни на минуту. Все идетъ, какъ часы. И какъ хорошіе часы.
Черезъ Токіо проходитъ ежедневно 10—12 воинскихъ поѣздовъ. Поѣзда небольшіе, по 6—7 вагоновъ только. Въ каждомъ вагонѣ,—они маленькіе,—человѣкъ по 20.
Никакихъ товарныхъ «теплушекъ» для перевозка солдатъ я въ Японіи не видѣлъ. Да оно было бы и затруднительно: простыхъ товарныхъ вагоновъ въ Японіп мало, «климатъ дозволяетъ» возить товары на открытыхъ платформахъ, прикрытыхъ брезентами.
Солдатъ возятъ въ вагонахъ 3-го класса, только стараго фасона.
Вы, вѣроятно, помните эти анаѳемскіе вагоны на нашихъ желѣзныхъ дорогахъ: «купэ» во всю ширину вагона, съ дверями съ той и другой стороны. Запрутъ, и сиди. Такіе вагоны теперь сохранились только на французскихъ желѣзныхъ дорогахъ, — худшихъ изъ существующихъ въ мірѣ.
Въ Японіи эти древняго типа вагоны замѣнены новыми, лучшей системы, Пульмана. Но уничтожены не были и пригодились для перевозки войскъ.
Японскіе солдаты одѣты въ парусиновое платье. Ихъ переодѣнутъ въ Осака.
Никакихъ пьяныхъ и загулявшихъ я никогда нигдѣ не видѣлъ.
*Но янонскіе солдаты, все-таки, «гуляютъ» По-японски скромно.
На станціяхъ шныряетъ безчисленное количество мальчишекъ, продающихъ ѣду, лакомства, прохладительные напитки.
Солдаты покупаютъ киринъ-биръ, — темное пиво, — рисъ съ черносливомъ, сласти, фрукты.
По-японски—это ужъ «дозволять себѣ лишнее».
И въ колоссальномъ количествѣ газеты. Въ Токіо воинскіе поѣзда стоятъ 20 минуть. Какъ только подходить такой поѣздъ, мальчишки несутся къ вагонамъ съ грудами газетъ. Все это расхватывается въ одну минуту. Японскаго солдата въ воинскомъ поѣзде нельзя себѣ представить безъ газеты. Японцы любятъ железную дорогу. Заплативъ - 10 сенъ (10 копеекъ) за право входа на платформу, японецъ толчется на ней безъ - конца.
Каждый воинскій поѣздъ встрѣчаетъ, такимъ образомъ, толпа. Но ни криковъ, ни громкихъ прввѣтовъ. Толпятся у оконъ, болтаютъ н непремѣнно смѣются, какъ того требуетъ японскій «хорошій тонъ».
— Бываютъ-ли безпорядки при отправкѣ?-—спросилъ я.
На меня только посмотрѣли съ удивлениѣмъ.
Но вотъ однажды, часовъ въ девять вечера,—подъѣзжая къ вокзалу, я увидѣлъ иллюминацію и крики.
Толпа, человѣкъ въ сто, стояла передъ вокзаломъ съ фонариками на высокихъ шестахъ и вопила:
- Банзай!
«Банзай», по-японски,— побѣда.
-Что это?
-Уѣзжаютъ солдаты, уроженцы Токіо.
Вся толпа заплатила по 10 сенъ за право входа на платформу,—и платформа, наполненная толпой съ фонариками, приняла какой-то карнавальный видъ.
Крики стояли оглушительные.
Мужчины, толпясь у оконъ вагоновъ, гдѣ сидѣли солдаты, отчаянно жестикулировали, что-то горячо говорили, вопили, должно-быть, что-нибудь очень патриотическое.
Среди криковъ чаще другихъ слышалось все то же:
— Побѣда!
И снова я увидѣлъ въ отдаленіи толпу женщинъ и дѣтей, молчаливую, неподвижную, словно забытую.
Женъ, матерей, сестеръ, дѣтей.
Засвистѣлъ паровозъ.
Разноцвѣтные бумажные фонарики закачались, закувыркалась въ воздухѣ, платформа завопила отчаянно:
— Банзай!
Поѣздъ завопилъ:
— Банзай!
Стоявшія въ сторонѣ женщины принялись присѣдать, словно куклы, которыхъ только-что завели.
Все силилось улыбаться.
Въ Осака я пріѣхалъ съ экспрессомъ утромъ.
Осака—«Манчестеръ Японіи», круп нѣйшій фабричный центръ.
Осака—одинъ изъ крупнѣйшихъ военныхъ центровъ. Здѣсь главный арсеналъ, здѣсь главные склады амунвціи.
Еще станціи за три было видно, что мы приближаемся къ военному центру.
На станціяхъ поѣзда по 10, по 15 платформъ, нагруженныхъ лафетами.
Въ Осака солдатъ пересаживаютъ на пароходъ по 1,000, во 1,500 человѣкъ на каждый.
Осака, это—послѣдняя пядь японской земли для солдата, ѣдущаго на войну.
Этотъ городъ интересовалъ меня особенно.
— Какъ относится фабричное населеніе Японіи въ войнѣ?
Выйдя съ вокзала, я увидѣлъ передъ нимъ толпу человѣкъ въ 300—400.
— Что это?
— Ожидаютъ военнаго поѣзда. Здѣсь всегда толпа.
— Все время войны?!?!
— Все время войны. Ежедневно. И каждый поѣздъ.
— Но что же жители Осака ничѣмъ другимъ не занимаются, кромѣ встрѣчи воинскихъ поѣздовъ?
— Толпа все разная. Кто изъ рабочихъ освободился,—тотъ и идетъ встрѣчать. Поѣзда безпрестанно.
И такъ изъ мѣсяца въ мѣсяцъ, изо дня въ день, изъ часа въ часъ!
Но вотъ толпа заволновалась.
Пришелъ!
На ступенькахъ вокзала показался офицеръ.
Его встрѣтили криками. Онъ кланялся и улыбался.
И вдругъ оглушительный вопль вырвался у толпы. Въ дверяхъ показались улыбающіеся солдаты.
«Игрушечные» японскіе солдаты, которые даже теперь, когда ихъ достоинства хорошо извѣстны, не могутъ не вызывать своимъ видомъ невольной улыбки.
Солдатъ величиной со свое ружье!
Мнѣ вспомнился анекдотъ о Цицеронѣ, который, увидавъ своего, маленькаго роста, зятя препоясаннымъ огромнымъ мечомъ, воскликнулъ: — Кто смѣлъ прівязать моего зятя къ мечу?!
Я понимаю, откуда у вашего солдата взялось это ласкательное:
— Япоша.
«Храберъ, да ужъ больно малъ».
Офицеръ скомандовалъ своимъ солдатамъ выстроиться. И шествіе двинулось.
Впереди солдаты, за ними толпа, которая росла и росла съ каждой улицей.
— Кто эти люди?—спросилъ я у своего Кошино.
Онъ разспрашивалъ шедшихъ.
— По большей, части, рабочіе съ фабрикъ.
Осака—Венеція Японіи. Масса домовъ построена на сваяхъ. Вмѣсто улицъ часто каналы.
И шествiе по этой Венеціи по маленькимъ горбатымъ мостикамъ солдатъ и безпрерывно вопившей толпы было интересно и оригинально.
Мосты подъ нами не разрушались.
Это шествіе толпы съ непрерывными, изступленными какими-то, криками провожало солдатъ вплоть до казармъ на пристани.
А когда я пріѣхалъ въ отель и едва успѣлъ разложиться,—издали до меня снова донесся вопль, словно случилась катастрофа.
Пришелъ новый воинскій поѣздъ.
И населеніе Осака посылало послѣдній, прощальный привѣтъ родины уходящимъ за нее умирать.
— И такъ цѣлый годъ. Цѣлый годъ сплошного крика!—жаловался мнѣ сумрачный англичанинъ, хозяинъ отеля,—никакихъ нервовъ не станетъ! Моя жена не выдержала, уѣхала изъ этого «патріотическаго города»! Не успѣешь успокоиться,—вопль надъ всѣмъ городомъ. По каналамъ разносится гулко! Эти японцы ужъ очень громко любятъ свое отечество!
— Но скажите, неужели это не утихаетъ съ теченіемъ времени?
— Утихаетъ? Они, кажется, съ каждымъ днемъ орутъ все громче и громче! У нихъ голоса развиваются,—это очевидно.
Я осматривал городъ, порть, все это под несущіеся издали вопли.
Засыпалъ и вдругъ вздрагивал.
Вопль.
Что такое?
Пришелъ вечерній воинскій поѣздъ.
— Осака—послѣдній японскій городъ, и она считаетъ это своимъ долгомъ!— скромно, но съ гордостью говорилъ мнѣ одинъ японецъ-докторъ.
Такъ Японія провожаетъ на войну своихъ солдат.

В. КРАЕВСКIЙ
(Глава "На войну" в книгу не вошла).

04 апреля (22 марта) 1905 года

Въ плѣну.

I.

Но имя цивилизаціи, во имя чести, я считаю своимъ долгомъ протестовать противъ обращенія японцевъ съ плѣнными русскими.
Спѣшу оговориться: къ плѣннымъ раненымъ японцы относятся отлично. Госпитали „Краснаго Креста" для плѣнныхъ почти ничѣмъ не отличаются отъ госпиталей для раненыхъ японцевъ.
Своимъ отношеніемъ къ здоровымъ плѣннымъ японцы гордятся:
— Правда, совсѣмъ по-европейски?
Для европейской, для истинно европейской націи такое отношеніе къ плѣнному врагу составило бы позоръ, вызвало бы справедливое негодованіе.
Я отправился въ Мацуяму съ американцемъ, мистеромъ Парксомъ.
Мистеръ Парксъ, молодой человѣкъ, ярый японофилъ, его слова, это — отголосокъ тѣхъ отзывовъ, мнѣній и оправданій, которые распространяютъ японцы. Онъ имъ вѣритъ, и въ этомъ случаѣ его устами говорятъ японцы.
— Плѣнные русскіе! — объявилъ мой гидъ Кошино, когда мы явились на вокзалъ въ Осако.
Въ поѣздѣ, только что пришедшемъ, одинъ вагонъ былъ занятъ ранеными русскими плѣнными, которыхъ перевозили изъ Мацуямы въ Токіо.
На платформѣ, какъ всегда въ Японіи, шныряла толпа, но никто не обнаруживалъ ни малѣйшаго интереса къ вагону съ плѣнными врагами.
Толпа, занятая своимъ дѣломъ, своими разговорами, проходила мимо вагона, даже не оглядываясь на него, словно ничего особеннаго не происходило.
— Однако, вы мало интересуетесь плѣнными! —замѣтилъ я.
— Мы къ нимъ уже привыкли! — отвѣтнлъ Кошино не безъ фатовства.
Мистеръ Парксъ подтвердилъ:
— Сначала сбѣгались цѣлыя толпы поглядѣть русскнхъ плѣнныхъ. Особенно интересовало всѣхъ: „кто здѣсь казаки?" Но потомъ... Потомъ плѣнный русскій, это стало въ Японіи такъ же обыкновенно, какъ дженерикша!
Я не могъ удержаться отъ улыбки при этихъ словахъ яраго японофила.
Въ это время, это происходило въ ноябрѣ, всѣхъ плѣнныхъ въ Японіи было всего на все 6.000 человѣкъ!
Это называется:
— Какъ дженерикша!
Изъ вагона, обыкновеннаго вагона третьяго класса, въ какихъ японцы перевозятъ своихъ солдатъ, глядело около двадцати добродушныхъ русыхъ физіономій.
Я не буду передавать вамъ, какое чувство охватило меня при видѣ этихъ дорогихъ лицъ. Лица были дороги мнѣ въ эту минуту, какъ могутъ быть дороги только лица родныхъ братьевъ.
И видѣть ихъ въ плѣну, безоружныхъ, ранеными...
Что меня утѣшало, это ихъ цвѣтущій видь.
У большинства были руки на перевязи. Иначе ихъ совсѣмъ можно было бы принять за здоровыхъ.
Изъ оконъ съ любопытствомъ смотрѣли на японцевъ краснощекія физіономіи, полныя россійскаго благодушія.
Они обмѣнивались между собою замъчаніями, улыбками, пересмѣивались.
Видимо, не чувствовали себя ничуть смущенными.
— Откуда они?
— Вѣроятно, съ Ялу, — отвѣтилъ Кошино и туть же предупредилъ: — Джентльменъ, близко къ вагону подходить нельзя.
Стражи у раненыхъ плѣнныхъ не было никакой. За ними смотрѣли кондуктора. Но близко отъ ихъ вагона проходить разрѣшалось только японцами.
— Джентльменамъ не разрешено!
Кошино изъ гида превратился въ самаго ревностнаго полицейскаго.
Все время посѣщенія плѣнныхъ въ Мацуямѣ онъ отворачивался, дѣлалъ видъ, что не замѣчаетъ, когда я и мистеръ Парксъ снимали фотографіи, хотя это и воспрещено.
Но каждый разъ, какъ мы дѣлали попытку подойти ближе къ плѣннымъ, онъ вѣжливо, но настоятельно преграждалъ дорогу:
— Джентльменамъ не разрѣшено!
Какъ мы узнали потомъ отъ желѣзнодорожныхъ служащихъ, плѣнные, дѣйствителыю, были съ Ялу. Они поправились въ госпиталѣ въ Мацуямѣ и теперь ихъ эвакуировали въ Токіо.
Живши раньше въ Манчжуріи, я сейчасъ же узналъ типичный лица пограничниковъ изъ уральскихъ казаковъ, хотя по краснымъ погонамъ на старыхъ, изношенныхъ шинеляхъ ихъ можно было принять за солдата восточно - сибирскаго стрѣлковаго полка.
Нѣкоторые были одѣты въ бѣлые халаты. Другіе еще сохраняли свои мундиры. Но что это были за мундиры!
Поѣздъ простоялъ минуть пятнадцать, и вагонъ съ плѣнными русскими ушелъ, такъ же не обративъ ничьего вниманія, какъ и пришелъ.
— Это глупо, однако, что не позволяютъ подойти поближе!—замѣтилъ я мистеру Парксу.—Мнѣ хотѣлось послушать, какъ плѣнные говорятъ между собой. Я никогда не слыхалъ русскаго языка.
— Это очень благоразумно! — отвѣтилъ мистеръ Парксъ. — Среди иностранцевъ могутъ быть русскіе шпіоны.
— И плѣнные исчезнутъ отъ одного взгляда?!
— Нѣтъ. Но они, будто бы, говоря между собою, могутъ что-нибудь сообщить относительно Японіи.
— Ну, не находите ли вы, милѣйшій мистеръ Парксъ, что эта боязнь русскихъ шпіоновъ слишкомъ преувеличена у японцевъ. Они, говорятъ, наводняли Манчжурію своими шпіонами и теперь напоминаютъ, простите меня, шулеровъ. Сами передергиваютъ, и потому въ каждомъ играющемъ боятся встрѣтить шулера.
— Излишняя осторожность никогда не вредить во время войн
Мнѣ вспомнилось только, какъ мило, просто и добродушно перевозятся плѣнные японцы у насъ.
Ихъ окружаетъ толпа, и кому приходить въ голову:
— Какіе типы шныряютъ въ этой толпѣ!
— Я не думаю, чтобы въ Россіи плѣнныхъ перевозили съ такими строгостями.
— А! То, Россія!
Мистеръ Парксъ только пожалъ плечами.
Изъ Хирошимы мы вышли прекраснымъ, чисто лѣтнимъ, свѣтлымъ и яснымъ утромъ. Порядочный пароходъ, тысячи въ четыре тоннъ, общества „Ниппонъ-Йезе-Кайши" понесъ насъ по лазурному Средиземному морю Японіи.
Оно восхитительно.
На голубой, свѣтлой эмали набросана масса букетовъ зелени. Островки.
По вечерамъ здѣсь освѣщено, какъ на парижскомъ бульварѣ.
Безконечное количество островковъ, скалъ, камней, рифовъ, огражденныхъ огнями.
Пробраться здѣсь, если погасятъ огни, невозможо,
На каждомъ шагу напорешься и пойдешь ко дну.
Зато итти на пароходѣ по этому архипелагу — одно наслажденіе. Звонокъ телеграфа въ машину не умолкаетъ ни на секунду, такъ же, какъ команда рулевому .
Пароходъ мѣняетъ ходъ, виляетъ изъ стороны въ сторону ежеминутно.
Идетъ зигзагами между букетами пышной зелени.
Вы только что выполнили трудный маневръ, обогнули островокъ, какъ прямо на носу у васъ выростаетъ камень.
Пароходъ снова ложится на бортъ проходить въ двухъ шагахъ отъ бакеновъ, ограждающихъ отмель, и снова впечатлѣніе: вы мчитесь на новый маленькій островокъ, чтобы разбиться. И снова ловкая, на полномъ ходу, диверсія въ сторону. Пароходъ, шипя взрѣзанной струей, проскальзываетъ около самаго берега.
Это хорошо какъ спортъ.
Черезъ 7 часовъ такого пути мы подошли къ порту Такахава.
Мацуяма, около которой расположенъ „лагерь плѣнныхъ русскихъ", главный городъ провинціи Ійо, расположена на островѣ Шикоку.
Огромный островъ. Изъ Такахава въ Мацуяму ведетъ желѣзная дорога. Отъ берега до „лагеря плѣнныхъ" около 5 часовъ разстоянія.
Я прошу обратить на это вниманіе. 5 часовъ пути до берега. 7 часовъ пути по морю. Оцѣните возможность побѣга изъ Мацуямы.
Изъ Мацуямы въ „лагерь" надо ѣхать на лошадяхъ.
Изъ самаго названія „яма", по-японски—гора, вы видите, что дѣло идетъ о гористой мѣстности.
Въ ложбинѣ, надъ которой амфитеатромъ возвышаются холмы, правильными рядами стояли деревянные бараки, крытые волнистымъ желѣзомъ.
— Совсѣмъ какъ англичане для буровъ! — съ восторгомъ воскликнулъ Кошино, давая намъ это по-ясненіе.
— Yes! — одобрительно кивнулъ головой мистеръ Парксъ.
И я узналъ сразу эти бараки. Сразу было видно, съ кого японцы скопировали манеру держать плѣнныхъ.
Я видѣлъ такіе же точно бараки на Цейлонѣ, за Нурельей.
Такіе же длинные ящики-дома. Только тамъ весь баракъ изъ волнистаго желѣза. Японцы, копируя, устроили дешевле.
Разница одна:
Бараки для плѣнныхъ буровъ были окружены изгородью.
Японцы предпочитаютъ охранять „лагерь" часто разставленными часовыми.
Но буры за изгородью, внутри лагеря, пользовались полной свободой, ходили, гуляли когда угодно.
Это было отношеніе къ плѣннымъ суровое, но все же европейское, соответствующее европейскому понятію о достоинствѣ человѣка и плѣннаго врага, тогда какъ здѣсь...
Но объ этомъ потомъ.
Первое, куда насъ повелъ Кошино, это — конечно, лазаретъ „Краснаго Креста".
Японцы тутъ экспонируютъ свою гуманность и цивилизацію.
Длинный баракъ, со стѣнами, выкрашенными въ белую краску, производилъ самое лучшее впечатлѣніе своей чистотой.
Снова тяжелое зрѣлище... своихъ... въ плѣну... да еще страдающихъ.
Раненыхъ было восемь человѣкъ.
Одинъ лежалъ неподвижно, какъ трупъ, вытянувшись, съ забинтованной головой.
Другіе разговаривали между собою тихо, какъ говорятъ въ присутствіи умирающаго. Двое играли въ карты.
— Ихъ офицеры! — сказалъ намъ тихо Кошино.
Два мичмана, юные, съ перевязками, съ лихо, а lа Вильгельмъ II, закрученными усами, вызывающе посмотрѣли на двухъ любопытныхъ „англичан!»".
Они имѣли бравый, смѣлый видъ.
Я едва удерживался отъ улыбки, дружеской, привѣтственной, этимъ молодымъ людямъ, которые „фиксировали" взглядомъ „инглишмена", не подозрѣвая, что около нихъ бьется, и какъ въ эту минуту бьется, русское сердце.
Раненые солдаты не обратили на насъ никакого вниманія.
— О, здѣсь часто бываютъ иностранцы!—пояснилъ Кошино, всѣ въ восторгѣ, какъ мы хорошо обращаемся съ русскими!
И онъ принялся перечислять:
— Они получаютъ ѣду два раза въ день. Они ѣдятъ рисъ, они ѣдятъ овощи, ѣдятъ рыбу, получаютъ мясо, имѣютъ чай!
Онъ говорить захлебываясь, почти съ завистью человѣка, урѣзывающаго себя во всемъ, какъ урѣзываютъ себя японцы, и говорящаго о Валтасаровомъ пирѣ.
— Взгляните сюда!
Кошино указалъ въ передній уголъ.
— Это ихъ Богъ.
Въ углу висѣла икона Божіей матери.
— Мы не запрещаемъ имъ этого!
Онъ хвастался цивилизаціей, какъ можно хвастаться, еще къ ней не привыкнувъ.
Этотъ японецъ напоминалъ мнѣ въэту минуту франта сингалеза, который съ особой гордостью маршируетъ среди улицы, высоко поднимая ноги: онъ надѣлъ штаны!
Я сдѣлалъ нѣсколько шаговъ къ кровати одного изъ раненыхъ, чтобъ, взглянуть на черную дощечку.
— Нельзя подходить!
Кошино рѣшительно преградилъ мнѣ дорогу.
— Подходить нельзя, сэръ!
Въ госпиталяхъ, гдѣ лежали раненые японцы, мнѣ никто не мѣшалъ подходить и читать дощечки, нааписанныя всегда по-нѣмецки.
Слѣдовательно, не боязнь обезпокоить больного руководила гуманными японцами.
Сестры милосердія, японки, въ коричневыхъ платьяхъ, бѣлоснѣжныхъ передникахъ, съ краснымъ крестомъ на рукавѣ, въ высокихъ чепцахъ, какъ мнѣ показалось, очень заботливо ходили за ранеными.
И я замѣтилъ нѣсколько дружескихъ улыбокъ, которыми обмѣнялись раненые съ сестрами.
— О, это святыя женщины!—воскликнулъ Кошино и съ благоговѣніемъ добавилъ: — И притомъ изъ высшаго общества.
Мистеръ Парксъ принялся также расхваливать японскихъ сестеръ мнлосердія.
И затѣмъ онъ, вмѣстѣ съ Кошино, въ одинъ голосъ воскликнули:
— Это не то, что русскія!
И принялись наперебой разсказывать гнусности о нашихъ сестрахъ.
Варвары оскорбляютъ женщинъ своихъ враговъ. И въ этомъ сказалось несомнѣнное „нравственное варварство" японцевъ: Японія полна гнусными клеветами на нашихъ „сестеръ". Зачѣмъ это потребовалось? Просто азіатское хамство, хотя и прикрытое блескомъ всей европейской культуры.
— Вы обратите вниманіе, какія кровати! — издали указывалъ Кошино.—Европейскія кровати!
Железный кровати англійскаго типа, съ высокой спинкой въ головахъ и низенькой въ ногахъ, были покрыты, действительно, очень чистымъ бѣльемъ.
Сѣрыя одѣяла.
— Подушки какъ въ отеляхъ!—захлебывался Кошино.
— Ихъ держатъ, действительно, какъ въ отеле!— приходилъ въ удовольствіе отъ японцевъ мистеръ Парксъ.
Подушки были не круглыя, валиками, на которыхъ спятъ японцы, а обыкновенныя, наши, европейскія.
На каждой кровати я заметилъ привязанный образокъ.'
Изъ тихихъ беседъ раненыхъ до меня долетали отдѣльныя слова. И мне не передать того впечатленія, которое производили звуки родной речи здесь, въ такой обстановке.
Горячая кровь захолонула мне сердце, когда я услышалъ сказанную въ азарте несколько громче такую пустую, такую незначащую фразу:
— Тебе сдавать!
Это были русскія слова. Здесь! Большинство раненыхъ были ранены въ голову, плечи и руки.
Это шрапнель! — похвастался Кошино. Было тяжело уходить отсюда, отъ близкихъ, отъ родныхъ, отъ несчастныхъ, отъ страдающихъ.
Было невыносимо оставаться здесь и видеть своихъ въ плену.
1Мне казалось, что солдатъ съ завязанной головой умираетъ... И я не могъ сказать никому слова утѣшенiя.
У меня голова шла кругомъ.
— Идемъ смотреть лагерь пленныхъ! — предложилъ мистеръ Парксъ.

В.КРАЕВСКIЙ

(Текст печатается по книге В.Краевский «В Японии». Издание Т-ва И.Д.Сытина, 1905 г. 186 стр.)

09 апреля (27 марта) 1905 года

Въ плѣну.

II.

Навстречу намъ, къ госпиталю „Краснаго Креста" изъ „лагеря пленныхъ" двигалась печальная процессія.
Пленные русскіе солдаты, въ изношенныхъ мундирахъ, несли на носилкахъ свонхъ товарищей.
За каждыми носилками шло но японскому "солдату съ ружьемъ.
— Это раненые? — спросилъ я Кошино.
Онъ переспросилъ у одного изъ конвойныхъ и перевелъ ответь:
— Нетъ. Это, просто, заболевшіе. Однако! Ихъ было немало.
Это лучше всего говорило, какъ содержатся японцами пленные.
Всюду кругомъ были надписи на японскомъ и англійскомъ языкахъ:
— Фотографированіе воспрещено.
Мой спутникъ мистеръ Парксъ направилъ свой кодакъ.
Кошино сделалъ видь, что чемъ-то страшно заинтересовался где-то въ другой стороне.
И печальное шествіе пленныхъ русскнхъ, переносящихъ своихъ несчастныхъ товарищей, было увековечено на фотографической пластинке.
— Ваши визитный карточки! — попросилъ Кошино. — Я сбѣгаю достать разрѣшеніе.
— Нужны какія-нибудь формальности?
— О, нѣтъ! Рѣшительно никакихъ. Я передамъ ваши карточки начальнику полиціи „лагеря плѣн-ныхъ",— вотъ и все.
Онъ побѣжалъ и черезъ нѣсколько минутъ вернулся. — Мы можемъ итти. О, иностранцамъ всегда позволяютъ осматривать „лагерь".
— Насъ никто не будетъ сопровождать?
— Рѣшительно никто. Но, джентльмены, условіе: не вступать въ разговоръ съ плѣнными, не разспрашивать ихъ.
Предупрежденіе совершенно напрасное. Мы вступали въ тюремный поселокъ. Я подчеркиваю это слово:
— Тюремный!
60 деревянныхъ, крытыхъ волнистымъ желѣзомъ, бараковъ, расположенныхъ прямыми рядами, были окружены частой цѣпью часовыхъ.
На улицахъ, шириною сажени въ три, не было ни души.
Только шныряли японскіе солдаты.
— А плѣнные?
— Они заперты.
Былъ ясный, жаркій, совсѣмъ жаркій день. Бараки были заперты на замокъ и окна закрыты. Окна, правда, безъ рѣшетокъ.
Но это не отнимало у „лагеря плѣнныхъ" мертваго, молчаливаго характера какого-то тюремнаго поселка. Около одного изъ бараковъ я невольно остановился. Оттуда слышалось пѣніе.
Стройная хоровая пѣсня моей родины.
Плѣнные солдаты пѣли, и сдавленная, заглушённая, вырывавшаяся сюда, на воздухъ, словно изъ заколоченнаго гроба, пѣсня напоминала пѣсню, доносящуюся изъ тюрьмы.
— Они поютъ! — пришелъ въ восторгъ Кошино. — О, имъ отлично живется! Ихъ прекрасно кормятъ!
Оказывается, что солдаты предпочитаютъ получать продовольствіе въ сыромъ видѣ.
Они составили артели по баракамъ и сами готовятъ себѣ пищу „по-русски".
— И это имъ дозволено! О, они содержатся очень хорошо!
Мнѣ снова представилось только что видѣнное шествіе плѣнныхъ, переносившихъ въ лазаретъ заболѣвшихъ въ „лагерѣ" своихъ товарищей. Какая отличная иллюстрація къ этому утвержденію:
— Они содержатся очень хорошо.
Кошино водилъ насъ по мертвымъ улицамъ „лагеря плѣнныхъ", гдѣ встрѣчались только шнырявшіе въ сішихъ курткахъ японскіе солдаты, и расхваливалъ, какъ содержатся плѣнные.
Мнѣ вспомнился разсказъ В. М. Дорошевича, какъ сахалинскіе смотрителя, водя его по тюрьмамъ, все время приговаривали:
— Правда, совсѣмъ не похоже на каторгу? Правда, совсѣмъ не похоже на каторгу?
Что за вѣчная страсть у всѣхъ тюремщиковъ увѣрять, что тюрьма „совсѣмъ не похожа на тюрьму".
— Можемъ мы войти въ одинъ изъ бараковъ? Осмотрѣть внутри? Попросите разрѣшенія у начальника полиціи „лагеря".
На лицѣ Кошино изобразился далее ужасъ.
— Это невозможно, джентльменъ! Это не разрѣшается никогда и никому!
— Но вѣдь показывали же плѣнныхъ иностраннымъ корреснондентамъ?
— Они видѣли ихъ во время прогулки! Вотъ и разгадка.
Очень простая разгадка: откуда взялись единодушный утвержденія европейскихъ корреспондентовъ, будто плѣнные русскіе пользуются въ Японіи полной свободой.
Они не лгали, но ихъ обманули: имъ показывали плѣнныхъ во время прогулки, къ тому же всегда краткой.
— Я нахожу такое отношеніе къ плѣнному врагу не достойнымъ просвѣщенной націи. Плѣнный — не арестантъ. Это ясно каждому европейцу. Подвергать плѣннаго тюремному режиму,—это значить оскорблять воинскую честь и человѣческое достоинство обезоруженнаго врага! — замѣтилъ я моему спутнику.
Но передо мной былъ ярый и убѣжденный японофилъ, какими кишитъ Дальній Востокъ.
— Русскіе плѣнные сами виноваты, что къ нимъ примѣняются такія строгости! — отвѣтилъ мистеръ Парксъ.
— Чѣмъ же они вызвали такой режимъ?
— Японцы принуждены поступать такъ, чтобъ предупредить побѣги плѣнныхъ.
— И вы вѣрите этому, добрѣйшій мистеръ Парксъ? Послушайте, будемъ говорить разсудительно. Мы съ вами только что сдѣлали весь тотъ путь, который долженъ сдѣлать бѣжавшій русскій плѣнникъ. Не зная языка, ободранный, во вражескомъ мундирѣ, онъ долженъ тащиться пѣшкомъ часовъ 10—12 до берега моря. И затѣмъ? Сѣсть на японскій пароходъ? Или на англичанина, американца, шведа-угольщика, состоящаго въ наймѣ у Японіи? Это они займутся укрывательствомъ и спасеніемъ бѣглаго плѣннаго? Да прежде чѣмъ онъ онъ дойдетъ до порта, его узнаютъ сотни разъ въ этой густо - населенной странѣ! Но предста-вимъ себѣ, что нашлось нѣсколько отчаянныхъ людей, которые рискнули на такую, совсѣмъ невозмояшую и невыполнимую попытку къ бѣгству... Кошино, сколько сейчасъ плѣнныхъ въ Мацуямѣ?
— 2.500 человѣкъ.
— Неужели же можно, неужели разрѣшается превратить 2.500 военно-плѣнныхъ въ арестантовъ, посадить въ тюрьму и подвергнуть тюремному режиму людей, ничего дурного не сдѣлавшихъ, только изъ за предположенія, что среди нихъ могутъ найтись нѣсколько людей, которые могутъ совершить попытку къ бѣгству, которое невозможно?! Согласитесь, мистеръ Парксъ! Даже въ тюрьмахъ, въ настоящихъ тюрьмахъ, гдѣ содержатся осужденные преступники, насъ возмущаютъ излишнія строгости. Намъ кажется недостаточнымъ оправданіе: „Среди нихъ могутъ найтись желающіе бѣжать!" Мы говоримъ: „Для чего же мучить людей, такой мысли не имѣющихъ?" А вѣдь это не преступники. Это военно-плѣнные. Въ Европѣ мы привыкли относиться къ нимъ съ уваженіемъ.
— Въ чемъ же неуваженіе?
— Простите меня, дорогой мистеръ Парксъ. Но вы задаете мнѣ не европейскій и не американскій вопросъ. Японецъ можетъ еще не понимать этого, но въ устахъ европейца или американца такой вопросъ опоздалъ на нѣсколько столѣтій. Оставить человѣку все, кромѣ пустяка: человѣческаго достоинства, — вы это считаете возможнымъ? Да? Превратить человѣка, пользуясь своей силою и его безоружностью, въ арестанта, — вы это считаете ничѣмъ? Кормить человѣка, но держать его при этомъ въ тюрьмѣ,— это вамъ кажется достойнымъ и возможнымъ?
— А! Въ концѣ-концовъ, японцы поступаютъ по образцу европейцевъ. Они не создали своей системы содержать плѣнныхъ. Они скопировали англичанъ, какъ тѣ держали плѣнныхъ буровъ на Цейлонѣ.
Когда кончится эта проклятая война, и предъ общественнымъ мнѣніемъ всего цивилизованнаго міра появятся показанія плѣнныхъ русскихъ о томъ, что имъ пришлось переиспытать въ японскомъ плѣну, — Японія, которая „держитъ экзаменъ на совсѣмъ европейскую державу", конечно, приведетъ это онравданіе:
— Мы копировали англичанъ.
Я считаю своимъ долгомъ протестовать, какъ очевидецъ. Я видѣлъ „лагерь плѣнныхъ" въ Мацуямѣ и видѣлъ лагери, въ которыхъ англичапе держали плѣнныхъ буровъ на Цейлонѣ.
Правда, повторяю, лагерь близъ Нурельи, въ центрѣ острова, былъ обнесенъ изгородью. Но внутри этого лагеря буры пользовались свободой. Они могли гулять или сидѣть въ баракахъ, когда хотѣли, въ теченiе цѣлаго дня, отъ восхода до захода солнца.
Другой лагерь для плѣнныхъ буровъ находился въ Маунтъ-Лавиніи, на берегу моря, въ 2—3 километрахъ отъ Коломбо.
Пользовались ли тамъ буры достаточной свободой?
На это вамъ можетъ отвѣтить слѣдующее.
Илѣннымъ было запрещено полученіе газетъ.
Однако, крошечная русская колонія въ Коломбо,— десятокъ представителей чайныхъ фирмъ, — ухитрялась доставлять бурамъ газеты.
Мало того...
Какъ извѣстно, нѣсколько буровъ ночью вплавь спаслись на стоявшій въ Коломбо русскій пароходъ Добровольнаго флота.
Англійскія власти явились на утро къ капитану и потребовали, чтобъ онъ далъ слово, что у него нѣтъ бѣжавшихъ плѣнныхъ.
За спиной капитана было нѣсколько человѣческихъ жизней.
Онъ далъ слово...
И „доброволецъ" ушелъ, унося на борту спасшихся буровъ.
Ужъ самая возможность такого полученія невинной контрабанды, газеты, и отчаяннаго побѣга говорить, что строгій и суровый англійскій режимъ для плѣнныхъ буровъ все же не былъ режимомъ полнаго лишенія всякой свободы, не былъ режимомъ тюремнымъ, — и даже буры даже англичанами не трактовались какъ арестанты.
Ссылка на „англійскій примѣръ" будетъ ссылкой ложной и... наивной.
Скопировавъ европейцевъ, японцы скопировали только внѣшность. Отъ нихъ ускользнулъ „пустякъ", то, что представляетъ самую сущность нашей, европейской цивилизаціи, уваженіе къ человѣческому достоинству. То уваженіе, котораго не теряетъ даже озлобленный европеецъ по отношенію къ врагу.
— Русскихъ приходится держать строго, — замѣтилъ Кошино, внимательно вслушивавшійся въ нашъ разговоръ: — они отличаются буйнымъ нравомъ.
Это была новая клевета на безоружныхъ.
Буйный нравъ безоружныхъ людей въ присутствия вооруженныхъ съ ногъ до головы солдатъ!
А между тѣмъ, эта клевета распространяется по всей Японіи и Японіей— по всему міру.
О „буйномъ" нравѣ русскихъ плѣнныхъ свидетельствовали тѣ мирныя учрежденія, который появились около „лагеря плѣнныхъ".
Какъ трава около могильныхъ плитъ, около „лагеря плѣнныхъ" пробивалась жизнь.
Четыре лавчонки, разсчитанныхъ на плѣнныхъ. Здѣсь плѣнные, во время прогулки, покупаютъ себѣ „предметы роскоши".
Сласти, апельсины, главнымъ образомъ скверныя, очень скверныя, американскія папиросы по цѣнѣ, баснословно дорогой для простого солдата: 10 сенъ,— почти 10 копеекъ, — за 10 штукъ.
Лавчонки ведутъ очень мизерную торговлю.
— У плѣнныхъ нѣтъ денегъ! — пояснилъ Кошино съ брезгливостью японца-гида, привыкшаго требовать, чтобъ у иностранца были деньги. Иначе что жъ это за человѣкъ?
Дальше, за этими лавчонками, кипѣла работа.
Печальная работа для взгляда русскаго человѣка.
Вѣроятно, такъ же весело смотрѣть, какъ строятъ эшафотъ для твоего брата.
Японцы-плотники быстро и ловко сколачивали новые и новые бараки.
— „Лагерь" расширяется, —пояснилъ Кошино, - въ ожиданіи новыхъ и новыхъ плѣнныхъ. Вотъ вся эта долина...
Онъ указалъ на долину у подножья огибавшихъ ее подковой холмовъ.
— Вся эта долина предназначена для „лагеря". Работы идутъ спѣшно, весь день, съ восхода до заката солнца.
Судите, какъ это утѣшительно звучало для „американца Перси Пальмера".
Потомъ, въ Нью-Йоркѣ, узнавъ въ редакціи „New-York Heralda" о сдачѣ Портъ-Артура, первое, что я вспомнилъ, это — лихорадочныя работы въ лагерѣ въ Мацуямѣ.
И у меня въ ушахъ прозвучали пророческія слова Кошино.
— Работы идутъ спѣшно...
Они были правы, работая отъ восхода до заката солнца.
И здѣсь, какъ и во всемъ, оказались предусмотрительны.

В.КРАЕВСКIЙ

(Текст печатается по книге В.Краевский «В Японии». Издание Т-ва И.Д.Сытина, 1905 г. 186 стр.)

12 апреля (30 марта) 1905 года

Японскіе маневры.

— Не хотите ли взглянуть маневры японской арміи? — предложилъ мнѣ принцъ Ассиръ-Гассанъ.
Вы понимаете, конечно, что я не заставилъ долго себя уговаривать.
Японцы любезно пригласили знатнаго путешественника, египетскаго принца, и „его друзей" взглянуть на маневры.
И вотъ мы — впятеромъ: принцъ, итальянскій журналистъ Чезаріо Креспи, корреспондентъ „Соггіеге della Sera", американецъ Бинефельдъ, одинъ французскій лейтенантъ, черезъ Америку и Японію пробиравшійся въ Сайгонъ, и вашъ слуга—отправились въ Эношиму.
Это въ 10 минутахъ ѣзды отъ священной Камакуры.
Трудно отыскать въ Яионіп болѣе очаровательный уголокъ.
Въ обычное время это курортъ.
Прекрасный морской берегъ, огромный лужайки и веселыя, кудрявыя, небольшія рощицы для прогулокъ. Имѣется мрачный гротъ съ какими-то необычайно старинными идолами. И изъ храма шинто то и дѣло доносятся одинокіе, задумчивые, меланхолическіе удары колокола. Спеціальность Эношимы въ обычное время—издѣлія изъ мелкихъ розовыхъ красивыхъ раковинъ.
Жители продаютъ цѣпочки, сумочки изъ раковинъ публикѣ, съѣзжающейся на морскія купанья.
Свѣтлый, ясный уголокъ, полный тихой и милой прелести.
Теперь на каждомъ шагу намъ попадались солдаты-велосипедисты.
Чувствовалась близость большого военнаго лагеря. На каждомъ шагу столбы съ надписями по-японски и англійски:
— Фотографированіе воспрещено.
Ассиръ-Гассанъ былъ почетнымъ гостемъ, но на станціи желѣзной дороги намъ съ очень извиняющимися улыбками замѣтили:
— Фотографическіе аппараты потрудитесь оставить, джентльмены, здѣсь!
Маневръ,—односторонние,—происходилъ на полянѣ, пространствомъ около 2-хъ квадратныхъ верстъ.
Въ маневрѣ участвовали двѣ полевыхъ батареи по четыре орудія.
Ихъ прикрывало около 1.000 пѣхотинцевъ и саперъ и сотня кавалеристовъ.
Все это была молодежь, лѣтъ по 18—20.
Пѣхотинцы въ бѣломъ, лѣтнемъ, въ легкихъ гамашахъ, изъ непромокаемой парусины. Легкіе ранцы, фляжки съ водой. Все на нихъ было легко и удобно. Главное — легко.
У саперъ не было ничего, кромѣ кирокъ и лопать.
Кавалеристы на высокихъ австралійскихъ лошадяхъ, энглизированныхъ, въ удивительномъ порядкѣ, совершенно напоминавшихъ скакуновъ. Сидятъ какъ пришитые.
Сама посадка японскаго кавалериста совсѣмъ особенная. Это скорѣе посадка жокея. Онъ сидитъ бліже къ шеѣ лошади, какъ сидятъ американскіе жокеи. Сидитъ нагнувшись. Словно наполовину сложенный перочинный ножикъ.
Очевидно, тутъ не возникаетъ даже мысли о необходимости для кавалериста прямой посадки.
Съ ихъ посадкой, на энглизированныхъ лошадяхъ, маленькіе японцы совсѣмъ напоминали жокеевъ.
Ихъ эволюціи не уступили бы цирковымъ.
Лошади выѣзжены изумительпо.
Внезапныя остановки, повороты на всемъ скаку, перемѣна аллюровъ, — все это не оставляло желать ничего лучшаго. Дѣйствительно, напоминало „высшую школу верховой ѣзды".
Въ орудія было запряжено по 6 великолѣпныхъ австралійскихъ лошадей, напоминающихъ тѣхъ, которыхъ запрягаютъ въ Лондонѣ въ кэбы.
Быстрота передвиженія — вотъ, очевидно, главная задача японской военной науки.
Маневръ состоялъ въ томъ, что батареи то переходили въ наступленіе, то спасались отъ наступающего врага, останавливаясь, чтобъ дать нѣсколько залповъ и мчаться дальше.
Батареи носились прямо молніями по полю.
Съ мѣста лошади подхватывали и несли во весь карьеръ. Ихъ нещадно лупили длинными англійскими бичами.
Хлопанье бичей, неистовые крики, — все это придавало бѣшено мчавшейся батареѣ видъ какого-то вихря, смерча, урагана.
Моментъ, — все это останавливалось на всемъ скаку. Люди соскакивали съ седѣній, съ козелъ, со скамеечекъ около колесъ, съ зарядныхъ ящиковъ.
Соскакивали проворно, какъ обезьяны.
Моментально орудія снимались съ передковъ, устанавливались, забивались колья, чтобы избѣжать „отдачи" орудій.
Подбѣжавшая пѣхота „маскировала" батарею.
Люди несли съ собой; — вѣроятно, очень легкіе, такъ легко они бѣгали съ ними стремглавъ,—плетеные барьеры, въ родѣ тѣхъ, какіе употребляются на скачкахъ въ видѣ препятствій.
Эти изгороди были сдѣлаиы изъ прутьевъ и обвиты зеленью.
Ихъ моментально устанавливали въ промежуткахъ между дулами орудій.
Минута, — и передъ вами кустарникъ, въ которомъ вы ни за что не угадаете скрытой батареи.
Все это быстро, съ истинно гимнастической ловкостью, безъ суеты, безъ толкотни.
— Das ist alles ausgezeichnet!—изумленно восклицалъ принцъ Ассизъ-Гассанъ.
„Это превосходно, чудесно".
Принцъ получилъ военное образованіе въ Германіи, служилъ въ индійской арміи.
Его похвала чего-нибудь да стоить.
— Very clever! Very smart!—увлекался американецъ Бинефельдъ.
„Очень ловко! Блестяще".
Я обратился къ французскому лейтенанту.
— Я въ восторгѣ! — отвѣтилъ онъ мнѣ.
Въ особенности его приводили въ восторгъ перебѣжки.
— Какое умѣнье пользоваться всѣми данными местности.
Колонна съ поразительной быстротой разсыпалась въ цѣпь. Цѣпь съ такой же изумительной быстротой собиралась и строилась въ колонну.
Перебѣжки по открытому полю дѣлались маленькими группами.
Пользовались малѣйишмъ прнкрытіемъ. Холмиками, кустами, группами небольшихъ деревьевъ.
Съ быстротой и ловкостью настоящихъ обезьянъ, маленькіе солдаты огромными прыжками неслись отъ кустарника къ группѣ деревьевъ, замирали тамъ, выжидали момента и неслись подъ защиту небольшого холмика, — такимъ образомъ, зигзагомъ, по быстро двигаясь къ цѣли.
Но вотъ на полпути, на открытомъ мѣстѣ, они, какъ одинъ человѣкъ, словно подкошенные, упали на землю.
Это — по нимъ дали залпъ. Они ползутъ.
Улучили моментъ, — вскочили, снова какъ одинъ человѣкъ, и несутся къ прикрытію.
— Эти перебѣжки изумительны! — восхищался французъ.— Какая работа!
— Они работаютъ какъ гимнасты, — поддерживалъ ихъ увлеченный зрѣлищемъ египетскій принцъ.
И притомъ солдаты были одни. При нихъ не было ни одного офицера.
— Гдѣ жъ офицеры?
— А вотъ!
Гидъ Кошино указалъ намъ на небольшую группу, стоявшую вдали, у опушки небольшого лѣска.
И не раздавалось ни одного слова команды.
Я думаю, что команда передавалась какъ-нибудь знаками, быть-можетъ, свѣтовыми приборами.
Но ни одного крика, ни одного слова команды, ни одного звука трубы или удара въ барабанъ при всѣхъ этихъ удивительно точныхъ, увѣренныхъ массовыхъ движеніяхъ.
Словно эти тысяча человѣкъ танцовали хорошо разученный ими балетъ.
А между тѣмъ, по ихъ маневрамъ было видно, что кто-то откуда-то молчаливо отдавалъ имъ самыя неожиданный приказанія.
Вотъ несется во весь карьеръ кавалерійскій отрядъ человѣкъ въ 40.
По нему, очевидно, дали залпъ.
Я чуть не вскрикнулъ.
Всадники исчезли съ лошадей.
Они вдругъ всѣ, какъ одинъ человѣкъ, наклонились съ лѣвой стороны въ уровень съ шеей лошади.
Залпъ пронесся надъ головой.
И надъ лошадьми снова выросли согнувшіеся, какъ жокеи, кавалеристы.
Я не знаю, насколько дѣйствителенъ такой маневръ. Врядъ ли по кавалеріи стрѣляютъ въ расчетѣ попасть въ головы всадникамъ. Скорѣе, вѣроятно, стрѣляютъ, чтобъ попасть въ лошадей.
Но долженъ сказать, что маневръ былъ выполненъ блестяще, изумительно ловко, стройно и единодушно.
Кавалерійскій отрядъ, словно для того, чтобы разсѣять вниманіе и огонь противника, разорвался на два,—оба полетѣли въ разныя стороны. Но вотъ опасность, очевидно, миновала, — они помчались другъ къ другу.
Нѣсколько мгновеній, и понеслись снова стройнымъ отрядомъ.
А батареи, какъ угорѣлыя, носились съ мѣста на мѣсто.
Живыя изгороди-кустарники то выростали, то исчезали.
Кружилась голова. Можно было подумать, что въ полѣ — по крайней мѣрѣ, шесть батарей.
Люди то кидались на землю и замирали, чтобъ не дать точки для прицѣла. То вскакивали, разбирали изгороди и неслись въ другое мѣсто.
Но вотъ японцевъ захватили. Явилась надобность окопаться.
Саперы кинулись за дѣло. Именно — кинулись. Заработали кирки, лопаты.
Цѣлый фейерверкъ земли полетѣлъ надъ саперами.
Чтобъ вырыть траншею, въ которой во весь ростъ мог бы стать человѣкъ, на 15 человѣкъ, пятнадцати япноскимъ саперамъ требовалось отъ 15-ти до 20-ти минуть.
Минутами, — очевидно, „снарядъ!" или „залпъ!"— кирки и лопаты летѣли на землю, и саперы словно проваливались въ тартарары. Спрыгивали въ выкопанные наполовину траншеи.
Черезъ секунду они выпрыгивали оттуда снова, хватались за кирки и лопаты, — и снова фейерверкъ комьевъ земли летѣлъ надъ ними.
— И это умно! — одобрилъ принцъ Ассизъ - Гас-санъ.— Прыжки безъ инструментовъ. Нѣтъ опасности получить увѣчье, легче и прыгать и выскакивать!
Черезъ 20 минуть,— а работа шла съ безпрестанными такими перерывами, — цѣлый рядъ траншей былъ готовь, — и отрядъ былъ уже въ землѣ, готовый отстрѣливаться.
По полю, очевидно, передавая распоряженія, носился велосипедистъ.
Онъ былъ одинъ на двѣ батареи, на 1000 человѣкъ пѣхоты, на сотню носившихся, какъ птицы, кавалеристовъ.
Его роль была трудна и отвѣтственна, но онъ былъ на высотѣ задачи.
Самъ „другъ стального колеса", когда-то оспаривавшій рекорды на трэкѣ, — я кое-что понимаю въ этомъ дѣлѣ.
И долженъ отдать дань восхпщепія не только быстроте, но и изумительному искусству японскаго велосипедиста. Онъ носился съ необыкновенной быстротой. Минутами устанавливал несомнѣнно, невѣроятные рекорды. Но что выходило у него превосходно,— это онъ примѣнялъ при переѣздѣ черезъ холмики,— подскакиваніе на сѣдлѣ.
Это ужъ было что-то виртуозное.
При бѣшеномъ летаньѣ по неровной мѣстности онъ сверзился всего одинъ разъ, — а мы, увлеченные зрѣлищемъ, смотрѣли на маневры полтора часа ,— но тот-часъ же вскочилъ и понесся какъ ни въ чемъ не бывало.
„Разница" получалась секунды въ двѣ.
Кругомъ поля, на которомъ происходили маневры, стояла толпа японцевъ, женщинъ, дѣтей.
Какъ относилась эта публика къ ловкимъ маневрамъ своей родной арміи?
Никакого, что называется, „патріотическаго подъема", никакихъ воинственныхъ восторговъ.
Любители спорта, гимнастики, всякихъ физическихъ упражнений, японцы смотрѣлн на упражненія своихъ солдатъ, какъ на атлетическія игры.
Смѣялись особенно ловкимъ и удачнымъ маневрамъ, горячо обсуждали ихъ, какъ у насъ зрители обсуждаютъ борьбу.
Все это придавало маневрамъ видъ военной пантомимы, удивительно слаженной, заученной и срепетованной.
Маневръ начался въ 6 часовъ утра и кончился при насъ, въ 5 пополудни.
— Давали въ это время людямъ отдыхъ? — спросилъ принцъ Ассизъ-Гассанъ.
— Нѣтъ, предполагается, что идетъ 11-часовой безпрерывный бой.
— Пищу?
— Нѣтъ. Ни у кого ничего не было во рту, — кромѣ воды, которая у нихъ во фляжкахъ.
И большой спортсмэнъ, американецъ Бинефельдъ, воскликнулъ прямо съ энтузіазмомъ:
— И такая свѣжесть! Какова тренировка! Маневры, шедшіе безъ команды, безъ сигнала,—
такъ же молча, безъ слова команды, безъ звука рожка, словно по мановенію ока, кончились.
Солдаты прошли мимо насъ, всѣ въ поту, всѣ въ пыли, въ грязи, — но не измученные. На лицахъ не было написано положительно никакого утомленія. Мины были полны скорѣе самодовольства. Такъ возвращается молодежь послѣ какой-нибудь гимнастической игры на чистомъ воздухѣ:
— „Ловко исполнено!"
Тутъ сказывался, очевидно, юный возрастъ солдатъ.
Они отдавались своимъ воинскимъ упражненіямъ съ увлеченіемъ юности, любящей атлетику, спортъ и движеніе.
— Какая свѣжесть! — изумлялись всѣ, принцъ, американецъ, французскій лейтенантъ.
Я видалъ много маневровъ и ученій европейскихъ войскъ.
Красивы англійскія ученья. Красивы и ловки. Но, въ сравненiи съ удивительной простотой японскихъ
маневровъ, англійскія экзерциціи кажутся слишкомъ театральными. Въ другихъ арміяхъ я всегда на ученьяхъ видѣлъ на лицахъ у солдатъ впечатлѣніе крайней неохоты. И только здѣсь увидѣлъ настоящее увлеченіе атлетической игрой.
Мы возвращались съ этихъ маневровъ даже подавленные.
— Никогда не думалъ, что японцы такіе хорошіе солдаты!—раздумчиво говорилъ египетскій принцъ.
— Какое искусство передвиженій!—продолжалъ восторгаться французскій лейтенантъ, и, — истинный французъ, — и тутъ съ самодовольствомъ замѣтилъ:
— А форма одежды взята у насъ!
— Европейскія арміи не обладаютъ такой подвижностью, — съ убѣжденіемъ говорилъ американецъ п и доказывалъ это событіями во время китайскихъ смутъ:
— Тогда японцы были вездѣ раньше всѣхъ.
А принцъ Ассизъ-Гассанъ подтвердилъ:
— При Таку, когда форты уже были фактически взяты, подготовлены артиллеріей, — раньше всего высадились и завладѣли ими японцы.
А мнѣ вспомнились слова японскаго майора Инагаки:
— Вопросъ о численности арміи? Не менѣе важенъ вопросъ о способности арміи къ быстрымъ передвиженіямъ. Это замѣняетъ численность: когда нужно, вы имѣете тамъ, гдѣ нужно, сколько нужно войска. А въ быстротѣ передвиженій никто не сможетъ поспорить съ японцами. Это дѣлаетъ нашу армію „страшно многочисленной".

В.КРАЕВСКIЙ

(Текст печатается по книге В.Краевский «В Японии». Издание Т-ва И.Д.Сытина, 1905 г. 186 стр.)

15 (02) апреля 1905 года

На митингѣ

— Сегодня, въ 2 часа, въ паркѣ Хибійя митингъ противъ войны! — сообщилъ мнѣ Кошино.
Это было въ Токіо, въ воскресенье, 18 ноября.
Слова „противъ войны" прозвучали въ устахъ Кошино съ оттѣнкомъ сильной ироніи.
Разумѣется, въ половинѣ второго мы были въ огромномъ паркѣ Хибійя.
Предстоялъ грандіозный митингъ. Вотъ уже недѣля, какъ всѣ соціалисты Японіи были въ сильнѣйшемъ волненіи.
11 ноября „Хейминъ-Шимбунъ", „радикальная соціалистическая ежедневная газета", какъ значится въ заголовкѣ, ведущая горячую компанію противъ войны, выпустила номеръ, полный воспламеняющихъ статей, призывающихъ къ соціальной революціи.
При газетѣ, въ видѣ приложенія, была выпущена коммунистическая программа, переведенная съ французскаго.
Власти немедленно конфисковали и номеръ газеты и приложеніе.
Редакторъ газеты, профессоръ Котоку, извѣстный японскій ученый, и издатель были арестованы по обвиненію въ воззваніи и подстрекательствѣ къ государственному перевороту.
Какъ я узналъ потомъ, они были присуждены судомъ одинъ къ 3, другой къ 2 недѣлямъ ареста.
Далеко не всѣ японскіе соціалисты, какъ я скажу подробнѣе потомъ, раздѣляютъ проповѣдь „Хейминъ-Шимбунъ," противъ войны, но насиліе надъ редакціей вызвало общіе протесты соціалистовъ.
Недѣля отъ и до 18 ноября прошла въ соціалистическихъ демонстраціяхъ.
Сначала былъ устроенъ митингъ—исключительно токійскими соціалистами—въ окрестностяхъ столицы въ Оджи. Его разсѣяла полиція.
Тогда устроили грандіозную демонстрацію около редакціи „Хейминъ-Шимбунъ".
Толпа хотѣла устроить митингъ тутъ же на улицѣ, но...
Тутъ характерная, чисто японская черточка. Но „демонстранты получили приказаніе разойтись", и разошлись.
— Отъ какого же приказанія?
— Отъ властей.
— Отъ какихъ властей?
— Отъ полиціи.
Сколько отъ кого я ни добивался, всѣ отвѣчали одно и то-же:
— Получили приказаніе разойтись и разошлись. Такіе послушные соціалпсты существуютъ, вѣроятно, только въ Яионіи.
Но волненіе не улеглось оно охватило огромный районъ.
Къ воскресенью, 18 ноября, въ Токіо собрались соціалисты уже изъ очень отдаленныхъ мѣстностей, и митингъ въ Хибійя паркѣ обѣщалъ быть грандіоз-нымъ.
— На этотъ разъ власти дозволили? — спросилъ я объясненія.
— Соціалисты выставили предлогъ сборища!
— Именно?
— Офиціально они объявили, что желаютъ сняться группами, чтобы послать эти „группы протестующихъ" редактору Котоку для выраженія симпатій. Такъ какъ ихъ очень много, власти разрѣшили имъ собраться для этого въ Хибійя.
Японскіе соціалисты аккуратны.
Съ половины второго демопстрантьг стали являться толпами въ 300 — 400 человѣкъ.
Они шли тихо, безъ криковъ, безъ возгласовъ, безъ пѣнія. Никакихъ знаменъ. Никакихъ эмблемъ. Напрасно я искалъ хоть красныхъ цвѣтовъ на кимоно. Всѣ были одѣты по-японски.
Одно, что поражало въ этихъ толпахъ демонстрантовъ, необыкновенное изобиліе барабановъ.
Эти барабаны должны были выражать одобреніе ораторамъ. Ихъ адскимъ грохотомъ сопровождалась каждая удачная фраза.
Нѣкоторые демонстранты несли скамеечки.
— Это для ораторовъ. Импровизпрованныя трибуны.
Митингъ происходилъ на огромной полянѣ парка. Къ двумъ часамъ собралось тысячъ 5 — 6 демонстрантовъ.
Я не безъ ужаса видѣлъ массу женщинъ и дѣтей, которыя явились „посмотрѣть". У толпы, собравшейся фотографироваться, не было ни одного фотографическаго аппарата, —мѣры полиціи и свалка были неизбежны.
Любопытныхъ явилось страшное множество. Особенно много явилось рикшъ, этого самаго любопытнаго населенія Японіи.
— Гдѣ шумъ, тамъ рикша. Гдѣ драка — рикшъ больше, чѣмъ дерущихся! - говорятъ японцы.
Ровно въ 2 часа митингъ начался.
Онъ совершенно напоминалъ митинги, которые происходить но воскресеньямъ въ лондонскомъ Гайдъ-Паркѣ.
Группы слушателей окружали оратора, который стоялъ на скамеечкѣ, крнчалъ и отчаянно жестикулировалъ.
По временамъ толпу прорывало.
Она кричала, покрывала понравившуюся фразу, удачную мысль громомъ, — буквально громомъ,—аплодисментовъ. Барабаны ударяли адскую дробь. Нѣсколько секундъ происходило Богъ знаетъ что.
Затѣмъ все моментально стихало. Дисциплина и привычка къ рѣчамъ изумительныя. И ораторъ снова начиналъ выкрикивать и жестикулировать.
Около каждаго оратора стояла толпа въ нѣсколько сотъ человѣкъ. Но главная масса толпилась около одного молодого оратора.
Кошино пояснилъ мнѣ:
— Это самый знаменитый.
Онъ называлъ какое-то мудреное имя.
Вокругъ него было море головъ.
Онъ не говорилъ, а вопилъ. Было удивительно, что за изумительный голосъ въ такомъ маленькомъ человѣкѣ. Онъ вопилъ, какъ утопающій, и жестикулировалъ, словно призывалъ весь міръ въ свидѣтели справедливости его словъ.
Я приказаль Кошино переводить мнѣ дословно все, что говорилъ знаменитый ораторъ.
Вотъ почти слово въ слово его рѣчь:
— Для каждаго свободомыслящего человѣка ясно, что воина съ Россіей ведетъ Японію къ несомнѣнному разоренію...
Возгласы, которые Кошино перевелъ мнѣ:
— Вѣрно! Вѣрно! Такъ! Мы согласны!
Легкій рокотъ барабановъ.
— Финансы страны впадутъ въ полнѣйшую зависимость отъ иностранцевъ...
Крики:
— Такъ! Такъ! Совершенная правда!
Барабаны ударяютъ сильнѣе.
— Всѣ жизненныя отрасли страны станутъ подъ контроль европейцевъ...
Трескъ барабановъ растетъ и растетъ. Въ крикахъ слышится уже негодованіе:
— Этого надо ждать! Это правда! Это сама истина!
— Явленіе крайне нежелательное для японскаго народа! — заканчиваетъ ораторъ свою мысль.
Толпа аплодисментами и грохотомъ барабановъ даетъ ему передохнуть.
Ораторъ, видимо приступаетъ къ болѣе сильной части рѣчи.
Онъ кричитъ сильнѣе, онъ жестикулируетъ отчаяннѣе.
— Онъ большой насмѣшникъ! — пояснилъ мнѣ Кошино во время паузы и аплодисментовъ. — Онъ пишетъ статьи въ „Хейминъ-Шимбунъ" и издѣвается надъ правительствомъ!
— Стремленіе японскаго правительства, — кричитъ ораторъ,—стать на ряду первоклассныхъ державъ, не будучи на самомъ дѣлѣ большой державой, я нахожу смѣшнымъ.
Словно что-то прорвало.
Барабаны грянули оглушительно. Всѣ руки поднялись вверхъ. Всѣ аплодируютъ. Всѣ кричать.
— Да, смѣшнымъ! — вопить ораторъ, когда смолкаетъ адскій шумъ. — Какъ можетъ пигмей стать гигантомъ?
Послѣднюю фразу Кошино перевелъ мнѣ дословно такъ:
— Какъ можетъ взрослый человѣкъ маленькаго роста вырасти на голову выше высокихъ людей?
И эта мысль вызвала тотъ же адъ одобреній.
— Мы должны заботиться о поднятін благосостоянія народа, — война же прямо противоположна этому стремленію!
Новый громъ аплодисментовъ.
Но съ окраинъ луга донеслись крики.
— Что такое?
— Идемъ, сэръ! Полиція! — закричалъ Кошино. Съ начала митинга прошло какихъ-нибудь 5 м. Изъ разныхъ аллей появились полицейскіе.
Ихъ было человѣкъ 50 — 60. Противъ толпы въ... 5 — 6,000 человѣкъ.
II все бросилось бѣжать. И все... огласилось хохотомъ.
Страшнымъ, неудержнмымъ хохотомъ.
Хохотали, корчась, рикши. Покатывались съ хохота женщины. Визжали отъ радостнаго хохота дѣти. Хохотали любопытные. Хохотали демонстранты.
— Эти чего? — изумился я.
— А что жъ имъ? Они все сказали, что нужно! — спокойно пояснилъ мнѣ Кошино.—У насъ никогда не
говорятъ длинныхъ рѣчей. Съ пародомъ надо говорить кратко, чтобъ запомнилась каждая фраза!
Я взглянулъ на него съ изумленіемъ.
А на лугу шла веселая баталія. Прямо веселая баталія
Въ маленькихъ японскихъ полицейскихъ я узналъ старыхъ знакомыхъ, Бобби,—классическихъ полисменовъ Лондона.
Та же муштровка, тѣ же пріемы, скопированные совершенно точно.
Они, маленькіе, шли тѣмъ же ровнымъ, широкимъ шагомъ, эластичнымъ шагомъ.
Крикъ:
— Разойдитесь!
И движеніе на толпу.
Тѣ же классическіе толчки, — не удары, а толчки— на вытянутыхъ рукахъ. Но толчки, отъ которыхъ трудно устоять на ногахъ. Рѣдко больно, но вы всегда отлетаете на нѣсколько шаговъ.
Плюсъ еще,—чисто японскій способъ борьбы. Самый популярный и любимый.
Группа демонстрантовъ не расходится, кричитъ, бьетъ въ барабаны.
Два-три полицейскихъ устремляются на нихъ своимъ широкимъ, легкимъ, эластичнымъ шагомъ.
Каждый выбираетъ себѣ жертву.
Схвативъ за руку выше локтя, за плечо.
Движеніе, — и злосчастная жертва японской борьбы волчкомъ летитъ въ сторону, кружится турманомъ и кувыркомъ летитъ на землю шагахъ въ десяти.
Это вызываетъ хохотъ и общіе аплодисменты.
Страстные спортсмены въ душѣ, японцы и тутъ видятъ только атлетическую сторону дѣла.
— Ловко!
И это приводить ихъ въ восторгъ.
Хохочутъ, вставая съ травы, даже потерпѣвшіе.
Я опредѣлилъ бы такъ:
— Дѣйствія японской полиціи, это—соединеніе техническихъ движеній лондонскихъ полисменовъ съ эластичностью японцевъ.
И при этомъ пикакого избіенія, никакого калѣченія, — ни искры озлобленія въ глазахъ.
Я вспомнилъ лондонскія демонстрацiи и лондонскихъ Бобби.
Сжатые, какъ у бульдоговъ, зубы, глаза, полные какого-то холоднаго бѣшенства, злобы. Вопли и озлобленіе толпы при ужасающемъ натискѣ.
Здѣсь глаза полицейскихъ искрились смѣхомъ. Лица были полны добродушія.
Демонстранты разбѣгались, отбѣжавъ, собирались вновь группами, и снова бѣжали, потерявъ нѣсколько волчкомъ завертѣвшихся товарищей.
Ни одного ареста.
И черезъ 2 — 3 минуты все было кончено.
Все это было похоже на какую-то пантомиму, весело разыгранную на зеленомъ лугу, подъ яркими лучами золотого солнца.
Японскія женщины знали, что дѣлали, когда вели на спектакль своихъ дѣтей.
Какъ ни тихо передвигаются на своихъ скамеечкахъ японки, но онѣ ушли и увели дѣтей совершенно спокойно.
Не было слышно даже дѣтскаго плача. Толпа въ 5 — 6 тысячъ человѣкъ отступила, — и 50 — 60 полицейскихъ, не перестававшихъ смѣяться все время сраженія, остались господами луга и по-ложенія.
Изо всего была сдѣлана скорѣе потѣха, чѣмъ ужасъ. Демонстранты спокойно и безъ шума разошлись по городу.
Такъ кончился митингъ противъ войны. Какъ велико число соціалистовъ въ Японіи?
— Офиціально ихъ считается въ Японіи теперь милліонъ! — говорили мнѣ европейцы-предприниматели, разумѣется, очень интересующіеся этимъ движеніемъ, грозящимъ сдѣлать страну, гдѣ они работаютъ, совсѣмъ иною.
И добавляли:
— Но это не значить, что завтра не будетъ 5 милліоновъ.
Одинъ англичанинъ, старожилъ Японіи, выразился такъ:
— Можно подумать, что каждый японскій соціалистъ родить десятокъ. И что это случается съ нимъ, по меньшей мѣрѣ, два раза въ годъ! Такъ быстро они плодятся.
А редакторъ „Kobe-Herald"a, на котораго мнѣ указывали, какъ на знатока Японіи, опредѣлилъ въ бесѣдѣ со мной:
— Если будетъ такъ продолжаться, завтрашній деньЯпоніи — соціалистическій. Велико ли число соціалистовъ? Я вамъ отвѣчу кратко, но точно: все молодое поколѣніе японскаго народа наклонно къ соціализму.
— Причина?
Онъ назвалъ обычную, трафаретную:
— Распространеніе образованія. Школы выпускають массу грамотнаго, понимающаго свое положеніе народа, и только незначительная сравнительно часть можетъ найти себѣ заработокъ по душѣ и, по ихъ мнѣнію, по заслугамъ. Результата этого — въ больши-ствѣ случаевъ обращеніе въ соціализмъ и единственная надежда на реорганизацию общества на началахъ большей справедливости.
— Какъ относится къ,этому правительство?
— Движеніе не въ его власти. Оно сильнѣе и глубже полицейскихъ мѣръ. Какъ всякое экономическое движеніе. Нужны новыя мѣста, гдѣ могли бы применяться всѣ эти руки, ищущія труда. Нужны новыя области. Тѣсно. И пока тѣсно, — невзирая на всѣ мѣропріятія правительства,—соціализмъ дѣлаетъ огромный прогрессъ въ Японіи, выигрываетъ въ силѣ и значеніи.
— Какъ повліяла на него война?
— Никто такъ много не выигралъ отъ войны, какъ соціализмъ. Соціализмъ страшно выросъ за этотъ годъ.
Я обращался съ тѣмъ же вопросомъ къ людямъ, тоже хорошо знающимъ страну и притомъ самымъ ярымъ врагамъ соціализма. Къ христіанскому духовенству. Къ католическимъ миссіонерамъ.
— Повѣрьте, что соціализмъ чуждъ духу японскаго народа. Кроткаго и довольствующагося очень малымъ, — говорилъ мнѣ въ Токіо миссіонеръ, французъ, состарѣвшійся въ Японіи.
Это говорится всегда и вездѣ, и не это мнѣ нужно было знать.
— Но количественно? Растетъ соціаліізмъ? Вы знаете японскій народъ.
Онъ неохотно отвѣчалъ:
— Это просто недовольство... Это тѣснота...
— Поставимъ вопросъ такъ. Два новыхъ для Японіи ученія ведутъ борьбу со старыми вѣрованіями и взглядами. Христіанство и соціализмъ. Какое изъ двухъ ученій...
Христіанство, конечно, могущественнѣе: оно вѣчно.
— Я въ этомъ и не сомнѣваюсь, мой почтенный отецъ. Но я спрашиваю про настоящій моментъ: кто больше пріобрѣтаетъ адептовъ, — мисссіонеры или соціалисты?
Онъ отвѣчалъ:
— Соціалисты!
И со вздохомъ добавилъ:
— О, куда больше!
У японскихъ соціалистовъ есть особенности.
Въ то время, какъ ихъ европейскіе собратья „узурпировали", такъ сказать, дѣло справедливости. Гдѣ бы, въ какой области, юридической, международной, ни совершалась несправедливость, — они берутъ попранное дѣло справедливости подъ свою защиту. Въ то же время японскіе соціалисты очень неохотно занимаются чѣмъ-нибудь, кромѣ вопроса о перемѣнѣ экономическая строя.
Протестъ противъ войны въ Яноніи исходить отъ соціалистовъ. Это правда.
Но протестующіе — незначительное меньшинство.
Большинство японскихъ соціалистовъ не сочувствуетъ этимъ протестамъ.
— Это не наше дѣло! Наше дѣло — вопросы чисто экономическіе.
Мнѣ было интересно нобесѣдовать по этому поводу съ кѣмъ-нибудь изъ главарей янонскаго соціализма, и я бесѣдовалъ въ Осако съ однимъ учителемъ и публицистомъ, соціалистомъ, принимавшимъ участіе въ той же „Хейминъ-Шимбунъ".
— Мы разошлись съ редакціёй съ начала войны. Разошлись изъ-за ея похода противъ войны. Редакція примкнула къ меньшинству нашей партіи, я принадлежу къ большинству, которое говорить: вопросъ о войнѣ не наше дѣло.
— Вы не противникъ войны?
— Я отношусь къ ней такъ же, какъ ко всякому другому явленію капиталистическаго строя. Не будетъ капиталистическаго строя, — не будетъ въ числѣ многого другого и войны. Нередъ нами гораздо болѣе широкая и прямая задача: бороться съ причиной, съ капиталистическимъ строемъ. Вмѣстѣ съ нимъ мы оирокидываемъ и все остальное. А бороться противъ одного изъ его нослѣдствій, противъ одного изъ его симптомовъ, противъ войны, — какой смыслъ? Это значить суживать свои задачи! Мы должны держаться на почвѣ экономической, вести борьбу противъ капитализма. Вотъ наша цѣль, наша задача. И не раз-мѣниваться! Такъ думаю я, такъ думаетъ большинство японскихъ соціалистовъ, къ которому я принадлежу.
Вотъ почему соціалистическое движеніе противъ войны не имѣетъ въ Японіи особеннаго значенія. Чтобъ не сказать, — почти никакого.

В.КРАЕВСКIЙ

(Текст печатается по книге В.Краевский «В Японии». Издание Т-ва И.Д.Сытина, 1905 г. 186 стр.)

17 (04) апреля 1905 года

Японскій Берлинъ и японскій Кардифъ

Это была одна изъ самыхъ непріятныхъ минуть въ Японіи.
Поѣздъ подходилъ къ Шимоносеки.
Въ дверяхъ вагона появились двое жандармовъ.
Я сидѣлъ ближе всѣхъ къ двери.
Жандармы направились ко мнѣ.
— Ваше имя, сэръ? — спросилъ одинъ.
— Перси Пальмеръ.
— Кто вы такой?
— Эсквайеръ гражданинъ Соединенныхъ Штатовъ Америки. Изъ Пенсильваніи.
Надо было сохранять все свое самообладаніе. Мнѣ вспомнились не пророчества, — прямо клятва нашего консула въ Санъ-Франциско:
— Узнаютъ! Прослѣдятъ! Японцевъ не проведете!
— Цѣль вашего посѣщенія Япопіи? — продолжалъ жандрамъ.
— Я путешествую по странѣ въ качествѣ туриста.
— Можете ли вы предъявить доказательства вашей личности?
Доказательства личности!
Я вынулъ нѣсколько аккредитивовъ на банки въ Нагасаки, въ Токіо, въ Іокогамѣ.
— Вотъ!
Это оказалось лучшей характеристикой личности.
Человѣкъ, который имѣетъ банковскіе аккредитивы въ карманѣ, не можетъ быть заподозрѣнъ въ чемъ-нибудь дурномъ.
Очевидно, сумма аккредитивовъ понравилась жандарму.
Внимательно разсмотрѣвъ документы, он отдалъ мнѣ ихъ съ почтительной улыбкой и поклономъ:
— Благодарю васъ, сэръ!
То-то!
Жандармы перешли съ такими же вопросами къ слѣдующему пассажиру.
У меня отлегло отъ сердца. Очевидно, это было общее обыкновеніе.
Это былъ первый и единственный разъ, когда европейцевъ подвергали опросу.
Мы подъѣзжали къ Шимоносеки.
Проливъ. Узкое мѣсто. Главнѣйшія укрѣпленія.
Въ этомъ мѣстѣ вся восточная Японія защищена отъ прорыва русскихъ судовъ.
Опросивъ всѣхъ пассажпровъ и записавъ ихъ фамилии жандармъ обратился къ нами съ краткой рѣчью:
— Джентльмены, я долженъ васъ предупредить, что фотографированіе здѣсь чего бы то ни было строжайше воспрещено. Во избѣжаніе недоразумѣній, я предлагаю вамъ спрятать фотографическіе аппараты, у кого они есть. Точно такъ же я предупреждаю васъ не пользоваться биноклями...
Онъ улыбнулся:
— Вообще джентльмены, во избѣжаніе могущихъ быть очень непріятныхъ недоразумѣній, я предупреждаю васъ не разспрашивать ничего относительно укрѣпленій!
Поклонился и вышелъ.
Судя но всѣмъ этимъ строгостямъ и предупрежденіямъ, мы входили въ полосу величайшихъ военныхъ секретовъ.
— Это Шимоносеки, — сказалъ мнѣ, улыбаясь довольной улыбкой, японецъ, направлявшійся такъ же, какъ и я, въ Моджи.
Мы познакомились съ нимъ въ Токіо. Онъ занимаетъ очень видное положеніе. Я не хочу заплатить ему нескромностью за любезность и гостепріимство по отношенію къ иностранцу, а потому не называю его имени.
Но бесѣду съ нимъ я долженъ привести.
— Это Шимоносеки, — сказалъ онъ и съ улыбкой добавилъ:
— Нашъ Берлинъ.
— Почему Берлинъ?
— Здѣсь былъ подписанъ „Шимоносекскій договоръ" имѣвшій для насъ то же значеніе, что для Россіи „Берлинскій трактатъ". Городъ, на который мы долго,— десять лѣтъ, — не могли смотрѣть безъ стыда. „Шимоносеки" — это звучало оскорбительно для японскаго уха. Теперь все поправлено. Историческій городъ! Здѣсь родилась теперешняя война.
Я попросилъ объясненія, и переѣздъ до Моджи прошелъ въ этомъ разговорѣ.
— Историческія обстоятельства удивительно напоминаютъ другъ друга,—говорилъ японецъ.—Начало войны Китая съ нами совершенно напоминаетъ, какъ начала войну Турціи съ Россіей. Мнѣ разсказывалъ одинъ знакомый европейскій дипломатъ, бывшій въ то время какъ разъ при посольствѣ въ Константинополѣ. Начиная въ 1877 году войну съ Россіей, въ Константинополѣ были вполнѣ увѣрены, что „миръ будетъ подписанъ не иначе, какъ въ Петербургѣ". Если бы кто-нибудь изъ турокь сказалъ, что миръ можетъ быть подписанъ и въ Москвѣ, — его сочли бы прямо измѣнникомъ. Китай началъ войну съ нами въ 1894 году совершенно въ такой же увѣренности. „Миръ будетъ подписанъ только въ Токіо". Если бы кто-нибудь при китайскомъ дворѣ сказалъ, что миръ будетъ подписанъ въ Шимоносеки, — ему отрубили бы голову. Это въ Китаѣ не называлось даже „войной",— это было просто „усмиреніемъ Ниипона", — и у генераловъ спрашивали: „Во сколько недѣль они намѣрены совершить карательную экспедицію въ Токіо?" Китай ошибся въ 1894 году относительно насъ такъ же, какъ Турція ошиблась въ 1877 году относительно Россіи. Мы въ 1895 году разбили Китай, какъ Россія въ 1878 году разбила Турцію. Россія наступила на голову Турціи. Русскія войска стояли около Константинополя. Россія могла диктовать условія побѣжденнои Турціи... Но вмѣшалась Европа и не позволила Россіи воспользоваться плодами ея побѣды. Россія должна была, скрѣпя сердце, подписать „Берлинскій трактатъ". Конецъ нашей войны съ Китаемъ былъ похожъ на конецъ войны Россіи съ Турціей, — какъ и начала этихъ войнъ. Мы побѣдили Китай, мы продиктовали условія мира. Китай ничего не могъ сдѣлать, — только принять. Эти условія были: политика открытыхъ дверей въ Манчжуріи, признаніе полной независимости Кореи отъ Китая и нашего протектората надъ нею, отдача намъ Портъ-Артура. Мы имѣли на это право. Мы заплатили за это своей кровью. Мы побѣдили. Но какъ Европа въ 1878 году въ русско-турецкую войну, — вмѣ-шалась Россія. У насъ такь же отняли плоды нашихъ побѣдъ;. У Васъ отняли то, что мы уже имѣли, потому что Китай былъ согласенъ на наши условія. Побѣдпть и не воспользоваться плодами побѣды. Намъ было горько, обидно, нестерпимо.
Японецъ волновался, вспоминая про эту „обиду", хотя любезная улыбка и не сходила съ его лица.
— Мы готовы были ринуться тогда же, немедленно, въ новую войну, — въ войну съ Россіей, чтобъ настоять на своемъ правѣ и взять то, что мы уже отвоевали. Но благоразуміе взяло верхъ. Двѣ войны подъ рядъ — это было бы слишкомъ трудно. И мы согласились подписать „Шимоносекскій договоръ", какъ Россія когда-то согласилась подписать „Берлинскій трактатъ". Оказалось, что мы воевали главнымъ образомъ за свободу Кореи. Стоило изъ-за этого лить не корейскую, а японскую кровь!
Япопiнецъ только пожалъ плечами.
— Но Россія примирилась съ „Берлинскимъ трактатомъ". Мы — нѣтъ. Мы готовились 10 лѣтъ. Да, готовились, работали, — и вотъ! Мы ведемъ ту войну, которую хотѣли вести 10 лѣтъ тому назадъ. Мы снова отвоевываемъ себѣ то, что уже разъ отвоевали. Мы требуемъ, чтобъ намъ отдали то, что было отнято у насъ Шимоносекскимъ договоромъ. Вотъ цѣль нашей войны: мы хотимъ воспользоваться плодами нашей побѣды надъ Китаемъ, какъ могли бы воспользоваться 10 лѣтъ тому назадъ, не вмѣшайся тогда Россія. Мы хотимъ: политики открытыхъ дверей для Манчжуріи, протектората надъ Кореей, отдачи намъ Портъ-Артура.
— Ваши требованія не выросли? — спросилъ я. Японецъ любезно улыбнулся и пожалъ плечами.
У*
— На все это мы, какъ побѣдители, имѣли право въ 1894 году. Россія заставила насъ вести для полученія всего этого вторую войну. Она должна намъ заплатить за это.
— Контрибуція?
— Россія врядъ ли согласится на уплату контрибуции Она будетъ разсчитывать такъ: „чѣмъ платить Яноніи коyтрибуцію, мы лучше на эти деньги будемъ еще продолжать войну. Японія не выдержитъ". У Россіи, какъ у сильной лошади въ скачкѣ съ быстрой, расчетъ на то, что та не выдержитъ длинной дистанціи. Удлинить дистанцію. Россія не захочетъ платить денеяшой контрибуции Но есть компенсація: пусть вмѣсто денегъ Россія отдастъ намъ Сахалинъ, старый японскій островъ. Ей онъ мало приносить пользы, — мы примемъ его съ удовольствіемъ. Это будетъ вознагражденіемъ за то, что насъ заставили вторично воевать за то, что мы отвоевали уже одинъ разъ.
Я привожу это мнѣніе, какъ точно формулирующее, какимъ образомъ представляетъ себѣ Японія настоящую войну.
— И вы увѣрены, что это такъ именно и кончится?
— Я увѣренъ въ нашей побѣдѣ. Конечно.
— Какъ же вы представляете себѣ конецъ войны? Вѣдь Россія, действительно, очень велика и можетъ итти на очень длинную дистанцію.
— Кончить войну очень просто. Мы вытѣснимъ русскія войска изъ Манчжуріи и обратимся къ Китаю: „Потрудитесь получить вашу область". Китай, конечно, отвѣтитъ согласіемъ. Весь міръ страдаетъ отъ этой войны. И весь міръ тогда поднимется на защиту Китая. „Вы можете, господа, вести войну съ Японіей сколько вамъ угодно. Перевозите войска на ихъ острова и воюйте. А Манчжурія—теперь китайская территорія — на китайской территоріи потрудитесь не воевать". Этимъ и будетъ фактически кончена война. Не въ состояніи же будетъ Россія, не окончивъ одной войны, начинать еще новую, противъ цѣлаго свѣта! Мы вернули Манчжурію Китаю, — и за это потребуемъ отъ Китая вознагражденіе Портъ-Артура. Онъ намъ необходимъ какъ гарантія будущаго. Мы возьмемъ про-текторатъ надъ Кореей, вмѣсто контрибуціи у Россіи, — Сахалинъ.
Я сообщаю это дословно, — какъ мечты японскаго народа. Вся Японія представляетъ себѣ именно такъ и цѣль и окончаніе войны. А то, что лицо, говорившее это, зашімаетъ видный постъ, — придаетъ его словамъ особенное значеніе.
Переѣздъ моремъ изъ „японскаго Берлина" — Шимоносеки— въ „японскій Кардифъ"— Моджи — зани-маетъ всего полчаса.
Въ гавани Шимоносеки я видѣлъ три миноноски и нѣсколько транспортовъ.
Она имѣла пасмурный видъ, — полная противоположность Моджи.
Еще подъѣзжая къ этому порту, мы были оглушены стукомъ молотовъ.
Мы въѣзжали въ какой-то адъ, надъ которымъ носились тучи черной пыли.
А все-таки было весело.
Стоялъ чудный день, — и подъ горячимъ солнцемъ шла такая кипучая, живая, веселая работа.
Въ порту быстро, проворно, ловко грузились женщинами девять угольщиковъ.
Въ Моджи сухіе доки.
Какъ ни запрещено „интересоваться", но я все-таки счелъ долгомъ заглянуть въ докъ.
Я искалъ все время чинящихся военныхъ судовъ. Но гдѣ чинятся ихъ военныя суда, — въ Яноніи узнать мудрено. Эта государственная тайна хранится съ величайшей строгостью. Никто не долженъ знать, какія поврежденія получены флотомъ, въ какомъ онъ состояніи.
Я мимоходомъ забрасывалъ удочку:
— Я читалъ у кого-то изъ корреспондентов!., видѣвшихъ въ починкѣ японскія суда...
Всѣ европейцы, живущіе въ Японіи, въ одинъ голосъ всегда отвѣчали:
— Чистѣйшая фантазія. У японцевъ этого не видѣлъ никто. Это видѣть невозможно.
Въ сухомъ докѣ Моджи я военныхъ судовъ тоже не нашелъ. Въ починкѣ былъ только одинъ транспортъ.
Въ окрестностяхъ Моджи каменноугольный копи.
Желѣзнодорожныя линіи заставлены сотнями тачкообразныхъ вагоновъ съ углемъ.
Черная пыль носится надъ городомъ, напоминая Кардифъ. Но японская опрятность сказалась и тутъ.
Кто былъ въ Кардифѣ, тотъ никогда не забудетъ этого, словно густымъ слоемъ сажи покрытаго, города. Зелень, — съ черными блестящими листьями.
Похожій на трубочиста, вы возвращаетесь послѣ прогулки домой, моетесь водой, въ которой, плаваютъ черныя пылинки.
Ѣдите супъ, въ которомъ плаваютъ черныя пылинки, ростбивъ, на которомъ сверкаютъ черныя пылинки, ложитесь отдохнуть на подушку, бѣлизну которой выгодно выдѣляютъ черныя точки, которыми она усѣяна.
И въ концѣ концовъ не знаете:
— Что же вы больше пачкаете? Лицо подушкой или подушку лицомъ?
Въ Моджи все-таки не такъ. Уголь поливаютъ больше, что ли, — но городъ хоть и запыленъ чернымъ, но все же не производить такого траурнаго, мрачнаго впечатлѣнія, какъ безнадежно-черный Кардифъ.
При быстротѣ нагрузки японскими женщинами, при регулярной работѣ желѣзныхъ дорогъ угольщики безпрестанно приходятъ и уходятъ изъ Моджи.
Работа кипитъ, запасы угля колоссальные.
Все это для коммерческаго флота!
При всѣхъ своихъ высокихъ качествахъ японскій уголь изъ окрестностей Моджи все же довольно сильно портить котлы, даетъ много накипи и, кромѣ того, сравнительно сильно дымитъ.
Поэтому онъ употребляется только для коммерческаго флота и для транспортовъ.
Боевыя японскія суда отапливаются исключительно кардифомъ

В.КРАЕВСКIЙ

(Текст печатается по книге В.Краевский «В Японии». Издание Т-ва И.Д.Сытина, 1905 г. 186 стр.)

19 (06) апреля 1905 года

Столица шимозе.

Мы ѣдемъ удивительно живописной гористой мѣстностью.
Отъ видовъ глазъ не оторвать.
Это несчастная провинція Аки.
Обитатели ея живутъ буквально на вулканѣ. Нигдѣ въ мірѣ не бываетъ такого количества землетрясеній, какъ здѣсь. Землетрясеніе въ провинціи Аки и ея главномъ городѣ Хирошимѣ — явленіе такое же обычное, какъ у насъ лѣтомъ гроза.
Словно это земля дрожитъ передъ лазурнымъ, яснымъ небомъ за то, что на ней дѣлается.
Здѣсь лабораторія взрывчатыхъ веществъ Японіи.
Японцы выбрали этотъ глухой, „въ сторонѣ отъ большого свѣта", никѣмъ не посещаемый уголокъ для того, чтобы здѣсь, въ тиши, въ окрестностяхъ Хирошимы, построить всѣ свои пороховые, динамитные и шимозные заводы.
Всѣ заводы, всѣ склады расположены въ окрестностяхъ города на большихъ дистанціяхъ другъ отъ друга.
Японскіе города, всѣ изъ дерева и бумаги, горятъ чрезвычайно часто. Если ужъ пожаръ, то полгорода сгораетъ какъ костеръ. Японцы съ чрезвычайной быстротой сколачиваютъ новые дома, и японскіе города только и дѣлаютъ, что горятъ и возникаютъ вновь изъ пепла. Какіе-то фениксы!
Но ни одинъ городъ не горитъ такъ часто, какъ Хирошима. Каждое землетрясеніе ведетъ за собою пожаръ. И маленькій, хорошенькій городокъ имѣетъ эфемерный видъ легкаго, дачнаго поселка.
Расположение пороховых, динамитныхъ, шимозныхъ заводовъ вблизи такого костра было бы очень опасно. И потому всѣ заводы и склады находятся въ окрестностяхъ.
Такова эта легко воспламеняющаяся столица провинціи, выдѣлывающей легко воспламеняющіяся вещества.
Я дѣлаю эту поѣздку съ однимъ образованным и очень обязательнымъ японцемъ Кондо.
Онъ—крупный заводчикъ. У него фабрика физическигь аппаратовъ. Его спецiальность—устройство гидравлическихъ прессовъ.
Онъ имѣетъ постоянныя дѣла съ большими заводами, съ пороховыми въ томъ числе,—и съ этой точки зрѣнія его знакомство и бесѣды представляютъ для
меня ннтересъ.
Онъ, въ своемъ родѣ, знаменитость Японіи.
Онъ первый привезъ изъ Европы на свою родину рентгеновскіе лучи. Передъ войной онъ имѣлъ массу заказовъ на рентгеновскіе кабинеты для „Краснаго Креста" и военныхъ госпиталей.
— По количеству этихъ заказовъ можно было судить, что „событіе" близко! Готовились отыскивать очень много пуль! — говорить онъ съ улыбкой.
Но Кондо умѣлъ молчать. И всѣ эти заказы исполнялись въ величайшей тайнѣ.
Кондо, я долженъ прибавить, — большой патріотъ.
— Съ Хирошимой мы спокойны, — говорить онъ мнѣ,— какъ ни въ строгой тайнѣ держатся у насъ заводы взрывчатыхъ веществъ, но я, постоянно имѣя съ ними дѣло, кое-что знаю. Запасы наши велики,—и все, все, что намъ нужно, мы дѣлаемъ здѣсь, въ Японіи.
Всe это дѣлается японскими руками! — продолжалъ онъ съ увлеченіемъ. — И мы спокойны за сохраненіе тайны: всѣ, отъ директоровъ до самаго мелкаго слу-жащаго,—японцы. Ни одного иностранца! Въ Европѣ я посѣщалъ, но своей специальности, заводы взрывчатыхъ веществъ, и, сколько могу судить, наши стоятъ на высотѣ самыхъ лучшихъ европейскихъ. Они поставлены идеально!
Чтобъ выѣхать изъ Хирошимы въ окрестности, нужно спеціальное разрѣшеніе.
— Котораго иностранцу никогда не дадутъ! — съ любезной улыбкой поясняетъ мнѣ Кондо.
И появленіе иностранца въ Хирошимѣ не можеть пройти незамѣченнымъ. Тутъ нѣтъ даже европейскаго квартала. Тутъ не живетъ ни одного европейца.
Да городокъ, кромѣ его ужасной спеціальности, ничѣмъ и не замѣчателенъ.
Единственная его историческая достопримѣчательность — дворецъ.
Это таинственное, какъ всѣ японскіе дворцы микадо, зданіе за рвомъ, валомъ и высокой стѣной, „дорого каждому японцу", — какъ пояснилъ мнѣ Кондо:
— Какъ воспоминаніе.
— Здѣсь „великій императоръ", — какъ называют! японцы своего микадо,— провелъ въ 1894 и 1895 году все время войны съ Китаемъ. Чтобъ быть ближе къ театру военныхъ дѣйствій. И, быть можетъ,—добавилъ Кондо, — чтобъ умереть во главѣ своихъ войскъ, если бы обстоятельства приняли дурной оборотъ для насъ.
Онъ говорилъ особенно взволнованно, когда мы проѣзжали мимо историческаго дворца.
— Здѣсь микадо пережилъ .тяжелое и трудное время войны съ Китаемъ. Мы всѣ знали только, что микадо ведеть здѣсь, въ этомъ дворцѣ, жизнь такую же скромную, какъ бѣдный ремселенникъ.
— Скажите, — спросилъ я, —развѣ вы считаете теперешнія обстоятельства менѣе тяжелыми?
Онъ улыбнулся:
— О, куда же! Развѣ можетъ быть сравненіе? Теперь дерется уже испытанная армія. Тогда японская армія держала экзаменъ, а вмѣстѣ съ ней и вся Японія. Микадо поставилъ Японію на новый путь. И въ войнѣ съ Китаемъ были поставлены на карту всѣ результаты реформъ. Что реформы сдѣлали со страной? Сильна ли новая, реформированная армія? Каковъ порядокъ, установленный при реформахъ? Каково экономическое положеніе страны при реформированных порядкахъ? Можетъ ли она выдержать тяготы войны? Всему этому дѣлался экзаменъ.
По его словамъ, такимъ образомъ, выходило, что война съ Китаемъ имѣла для Японіи то же значеніе, какое имѣла для насъ война 1877—1878 годовъ,-когда мы, впервые послѣ эпохи великихъ реформъ, выступали на трудный экзаменъ. И его выдержали!
— Микадо не могъ не волноваться. Все дѣло его жизни подвергалось испытанію. Вы только подумайте, что завопили бы поклонники старины, — а ихъ тогда было еще много, — если бъ китайская неудача привела насъ къ разгрому. „Вотъ что на дѣлали реформы. Онѣ насъ ослабили. Онѣ погубили страну". Но война кончилась блестяще ,— и дѣло поклонниковъ старины было проиграно разъ и навсегда. Ихъ не стало въ Японіи. Развѣ только среди самой невѣжественной части населенія самыхъ дальнихъ и глухихъ провинцій. Вся страна наглядно увидала, какой сильной, могучей сдѣлали ее реформы. Это была война величайшаго значенія для Востока. Двѣ силы мѣрялись. Въ войнѣ Китая съ Японіей застой воевалъ съ прогрессомъ. И на глазахъ у всей нашей страны выигралъ и побѣдилъ прогрессъ. Послѣ этого дѣло прогресса было обезпечено въ глазахъ всей нашей страны, всего населенія.
Такія мысли вызвалъ въ моемъ собесѣдникѣ, японцѣ, дворецъ въ „столицѣ шимозе.
Я заговорилъ объ этомъ поистинѣ адскомъ изобрѣтеніи.
— Шимозе, который изобрѣлъ это взрывчатое вещество, названное по его имени...
Кондо перебилъ меня съ улыбкой.
— „Изобрѣлъ". Это слишкомъ громко сказано. Инженеръ Шимозе ничего не изобрѣталъ, ничего не открывалъ. Онъ только усовершенство валъ чужое изобрѣтеніе. Вѣдь шимозе не что иное, какъ усовершенствованный лиддитъ.
И тутъ японцы, какъ и всегда, ничего новаго, своего, не существовавшаго еще, не выдумали.
Они нація не геніальная, но удивительно талантливая. Если принимать слова: „геній" и „талантъ" въ ихъ истинномъ смыслѣ. Геній открываетъ новые пути. Талантъ расширяетъ, улучшаетъ, превращаетъ въ удобныя дороги тропинки, протоптанный геніемъ. Геній открываетъ. Талантъ усовершенствуетъ. Геній родитъ. Талантъ беретъ на воспитаніе чужихъ дѣтей, но даетъ имъ отличное образованіе.
Японцы всегда и все перенимали. Но перенимали съ толкомъ, чѣмъ и отличаются отъ европейскихъ народовъ, перенимающихъ обыкновенно другъ у друга только худшее. Усовершенствовали взятое у другихъ, внося массу здраваго, практическаго смысла.
Исторія этого ужаснаго „усовершенствованія лиддита" очень типична, характерна и показываетъ, съ какимъ вниманіемъ слѣдили японцы за техникой воины, какъ они готовились.
Лиддитъ впервые былъ прпмѣненъ въ 1898 году въ суданской экспедиціи, въ знаменитой битвѣ при Атабара и далъ возможность англичанамъ на голову и окончательно разбить махдистовъ.
Появленіе лиддита въ числѣ военныхъ средствъ ужасомъ должно было поразить весь цивилизованный міръ.
Борьба велась среди горъ, въ каменистой мѣстности.
Запершись въ укрѣпленіяхъ изъ грандіозныхъ глыбъ камня, махдисты были неприступны.
Тогда-то лордъ Китченеръ, одинъ изъ страшнѣйшихъ людей и величайшихъ полководцевъ нашей эпохи, и примѣнилъ впервые лиддитные снаряды.
: Ихъ дѣйствіе превосходило что-нибудь до сихъ поръ видѣнное на войнѣ.
Ударяясь въ каменный глыбы, лиддитные снаряды рвали ихъ въ осколки, осыпая махдистовъ тысячами этихъ осколковъ.
— Казалось, что скалы начинены динамитомъ и взрываются сами! — разсказывали очевидцы.
Махдисты гибли тысячами среди этихъ, взрывающихся какъ бомбы, укрѣпленій.
Послѣ такой „подготовки артиллерійскимъ огнемъ" брать груды политаго кровью каменнаго щебня, перемѣшаннаго съ клочьями человѣческаго мяса, не представляло никакой трудности.
И подъ Атабара махдисты были наголову разбиты лиддитомъ.
— Но англичане слишкомъ увлеклись лиддитомъ!— съ улыбкой замѣтилъ японецъ Кондо. — Практичные люди, которыхъ нельзя высоко не цѣнить, но они не замѣтили главной особенности лиддита.
Англичане считали свою артиллерію, вооруженную лиддитными снарядами, внѣ спора.
И война съ Трансваалемъ была для нихъ „дѣломъ лиддита-.
— Они забыли разницу почвъ! — пояснилъ Кондо.
Ударяясь въ каменную глыбу и отъ нея давая тысячи осколковъ, лиддитный снарядъ въ каменистой мѣстности Атабара удесятерялъ свою разрушительную силу.
Въ Трансваалѣ —песокъ или мягкая, жирная почва. Лиддитные снаряды уходили въ землю, не разрываясь.
— Изъ 10 снарядовъ рвались только 2-3! — привелъ мнѣ справку Кондо.
Тогда-то надъ лиддитомъ началъ работать молодой японскій инженеръ Шимозе, преподаватель химіи въ одномъ изъ японскихъ политехникумовъ.
Въ 1901—1902 годахъ онъ „улучшилъ лиддитъ".
Онъ усилилъ .его дѣйствіе.
Онъ придалъ его дыму сѣровато-желтый цвѣтъ:
— Что очень важно для обозначенія мѣста, куда упалъ снарядъ и разорвался ли. Чтобъ знать, на какую почву онъ попадаетъ: можетъ ли тамъ разрываться, — или надо, за безплодностью, прекратить стрѣльбу лиддитными снарядами и не тратить ихъ даромъ. Огромный вопросъ экономіи.
И важное „улучшеніе":
— Онъ придалъ особую удушливость газамъ, развиваемымъ лиддитомъ. Это страшно цѣнно!—съ увлеченіемъ говорилъ образованный и просвѣщенный патріотъ. — Даже тѣхъ, кто уцѣлѣетъ, не будетъ убитъ осколкомъ, не задохнется отъ удушливаго газа,— это портитъ какъ военный матеріалъ. Это вызываетъ продолжительныя страданія, главнымъ образомъ бронховъ, которыя дѣлаютъ человѣка ужъ не такимъ хорошимъ военнымъ матеріаломъ.
Отсюда до начинки бомбъ чумными, напримѣръ, бациллами — одинъ шагъ.
— Инженеръ Шимозе получилъ большія выгоды отъ своего изобрѣтенія?
— О, да! Правительство у него немедленно же купило секретъ. Онъ былъ совсѣмъ бѣднымъ человѣкомъ. Теперь это состоятельный человѣкъ.
— Очень богатый?
— Я этого не скажу. Но состоятельный.
— Но онъ могъ бы продать свое изобрѣтеніе за огромныя деньги другимъ. Что-что, а средства убивать теперь цѣпятся цивилизованными націями на вѣсъ брильянтовъ.
— Онъ работалъ для Японіи!
Кондо взглянулъ на меня съ изумленіемъ:
— Какъ же могъ онъ продать кому-нибудь силу своего отечества?
Я думаю, что тутъ заслуживаютъ похвалы обѣ стороны: и правительство, которое спѣшитъ купить нужное изобрѣтеніе, и изобрѣтатель, довольствующійся скромнымъ заработкомъ, не требующій непремѣнно милліоновъ и не грозящій:
„А то продамъ за границу".
— Инженеръ Шимозе очень популяренъ въ Японіи?
— О, да! Одинъ изъ самыхъ популярныхъ людей Вы знаете, что „шимозе" принесла намъ въ Манчжуріи? Среди горъ на каменистой почвѣ дѣйствіе „шимозе" было блистательно, и инженеру Шимозе мы обязаны многимъ въ кампаніи.

В.КРАЕВСКIЙ

(Текст печатается по книге В.Краевский «В Японии». Издание Т-ва И.Д.Сытина, 1905 г. 186 стр.)

25 (12) апреля 1905 года

Международный человѣкъ.

— А, нѣтъ! А, нѣтъ! Все, кромѣ этого! Работать на русскихъ! А, нѣтъ!
Такъ говорилъ... Нѣтъ, — такъ кричалъ въ smokingroom-е парохода „Mongolia" молодой человѣкъ, нѣмецъ.
— Друг русскихъ! — какъ отрекомендовали мнѣ его другіе пассажиры.
А одинъ американецъ для точности поправилъ:
— Бывшій другъ.
Herr Литманъ.
Родился въ Берлинѣ, живетъ въ Шанхаѣ, состоитъ на службѣ у англичанъ и работалъ на Россію.
Грѣшно было бы не познакомить васъ съ этимъ международны мь господиномъ.
Г. Литманъ — типичный европейскій „культуртрегетъ" на Дальнемъ Востокѣ.
Бывалъ въ Россіи.
— Я никогда не слыхалъ русскаго языка!—сказалъ я ему какъ-то.— Не знаете ли вы хоть нѣсколько фразъ. Какъ это звучитъ?
Г. Литманъ сказалъ сначала:
— Какъ поживаете?
А затѣмъ разразился такимъ фейерверкомъ, словно 40 московскихъ извозчиковъ выражали обуревающія ихъ чувства.
Такъ ругаются по-русски только извозчики и иностранцы, пожившіе въ Россіи.
Г. Литманъ сдѣлалъ карьеру на Востокѣ.
Женился на англичанкѣ, которая живетъ въ Гонконге. Самъ имѣетъ резиденцію въ Шанхаѣ и состоитъ представителемъ очень крупной англійской пароходной компаніи.
— Ну, какъ идутъ дѣла въ Шанхаѣ во время войны? — спросили у него.
— Великолѣпно!
Онъ воскликнулъ это съ упоеніемъ.
— А на дѣлахъ вашей компаніи не отразились всѣ эти военныя дѣйствія?
— Ничуть. Дѣла пошли даже еще лучше.
— Что же вы перевозите? — полюбопытствовалъ кто-то.
— Контрабанду!
Нельзя было болѣе любезно и просто произнести это милое слово.
— Хорошее дѣло? — дѣловымъ тономъ спросилъ американецъ, словно рѣчь шла о самомъ обыкновенномъ солидномъ дѣлѣ.
— Дѣло отличное! — такъ же дѣловито отвѣтилъ г. Литманъ и весело добавилъ: — Весь Шанхай занимается теперь контрабандой. Одни работаютъ на японцевъ, другіе—на русскихъ.
— Вы?—полюбопытствовалъ я.
— Наша компанія работала на русскихъ. Теперь, когда это кончилось, когда они съ нами такъ поступили, я не нахожу нужнымъ болѣе этого скрывать! Мы работали на русскихъ.
— И бросили? Почему?
— Имѣть дѣло съ русскими! А, нѣтъ! Все, кромѣ этого! А, нѣтъ!
— Они плохо платятъ?
Онъ посмотрѣлъ на меня съ сожалѣніемъ:
— Больше платить всегда тотъ, кому приходится хуже. Русскимъ плохо, и потому русскіе платятъ дороже японцевъ.
— Почему же съ ними „невозможно работать"?
— Потому что у нихъ нѣтъ никакого порядка. Потому что у нихъ слишкомъ много начальства, — и потому что у нихъ нѣтъ никакого начальства.
— И слишкомъ много и никакого. Не понимаю!
— Это потому, что вы не знаете русскихъ! Если бъ вы испытали ихъ на себѣ, какъ наша компанія!
Понемногу изъ разговоровъ все выяснилось.
Пароходная компанія, представителемъ которой является г. Литманъ, подрядилась поставлять военную контрабанду въ Портъ-Артуръ.
— Какъ все было устроено! Какъ все было налажено! — съ меланхолической грустью говорилъ онъ, глядя на лѣниво катившіяся волны океана.—Мы могли бы провезти что угодно, мы могли бы провезти сколько угодно. Мы взялись, — и мы бы сдѣлали.
— Несмотря на японскую блокаду?
— Подъ самымъ носомъ у японцевъ! Намъ платили, я долженъ сказать, очень хорошо. Мы такъ и работали. О, русскіе очень щедры. Если бъ только у нихъ былъ порядокъ! Мы доставили три груза въ Портъ-Артуръ. Всѣ три дошли великолѣпно, — какъ будто не было никакой войны, никакой блокады. Но тутъ случилось происшествіе съ „Лючіей". Вы, конечно, слышали о глупомъ приключеніи съ „Лючіей"?
— Что-то читали... Что-то слышали...
— Очень глупое приключеніе. Мы отправили пароходъ „Лючія" съ военной контрабандой въ Портъ-Артуръ. Мы знали, кому мы ввѣряемъ дѣло. Это былъ капитанъ! Достаточно вамъ сказать, что пароходъ попалъ въ руки къ японцамъ.
— И грузъ пропалъ?!
— У такого капитана пропадетъ грузъ?! Это было около Нью-Чжуана. „Лючію" остановили японцы.— „Куда?"—„Съ грузомъ въ Инкоу". Капитанъ показалъ бумаги, доказательство, что грузъ предназначенъ въ Инкоу. И его пропустили спокойно. Я вамъ говорю, все было устроено превосходно, мастерски. Но кто бы могъ думать, что случится такая глупая исторія?!
— Именно?
— Чтобъ пробраться чрезъ японскую блокаду, пошли ночью безъ огней. Капитанъ зналъ мѣсто, какъ свой карманъ. Все удалось, какъ нельзя лучше. Японскія сторожевыя суда остались позади. „Лючія" подходила къ Портъ-Артуру. Въ это время на нее падаетъ съ берега свѣтъ прожектора. Въ Портъ-Артурѣ были прямо помѣшатш на японскихъ брандерахъ. „Лючію" принимаютъ за брандеръ, — и начинается пальба съ батарей. Несчастный пароходъ разстрѣливаютъ.
— И что же?
— Гибнетъ все. Пароходъ, грузъ, команда. Не глупое происшествіе?
— Это,— гибель цѣлаго экипажа,—г. Литманъ называлъ просто „глупымъ" происшествіемъ.
Такъ человѣческая жизнь цѣнится только па Востокѣ.
— Осажденный городъ пускаетъ ко дну пароходъ, который везетъ ему припасы! Пробиться къ русскимъ черезъ ряды японцевъ для того, чтобъ погибнуть... отъ кого же? Отъ русскихъ!
— Время такое! Русскіе въ самомъ началѣ такъ дорого заплатили за недостатокъ предосторожности, что стали осторожны даже черезчуръ.
Мнѣ самому было больно говорить это: происшествіе „съ Лючіей" было, дѣйствительно, досадно, изъ рукъ вонъ.
— Но это еще не все! — горячился г. Литманъ.— Подождите! Главное еще только начинается!
— Что же можетъ начинаться, когда все кончилось? Пароходъ, грузъ, люди потонули. Что же остается?
— А деньги?!
Г. Литманъ даже вскочилъ.
— А деньги?! Все утонуло, — великолѣпно! Это рискъ! За рискъ и берутъ дороже. Мы на это шли. Но заплатить за это надо? Мы обращаемся къ г. Дессино, русскому военному агенту въ Шанхаѣ. Вы знаете, что онъ намъ отвѣчаетъ?
— Ну?
— „Мы ничего объ этомъ не знаемъ! Это не наше дѣло!" Вамъ это нравится? А, гг. русскіе! У нихъ слишкомъ много начальства въ обыкновенное время! У нихъ всѣ генералы! У нихъ нѣтъ генераловъ,—всѣ главнокомандующіе! Всякій командуетъ! Всякій требуетъ, чтобъ обращались къ нему! Всякій дѣлаетъ видь, что все зависитъ отъ него! — Но вотъ начальство нужно, — никого! Случилась въ немъ необходимость,— ни отъ кого не добьетесь толку. Всякій отвѣчаетъ вамъ: „Это не мое дѣло! Это меня не касается! На это есть другіе!" А! При такихъ условіяхъ на нихъ работать нельзя! Мы отказались, мы зареклись! На нихъ никто не будетъ работать!
Г. Литманъ кипятился страшно:
— Я буду жаловаться русскому правительству на дѣйствія его агентовъ! Я ѣду въ Лондонъ, я ѣду въ Германію,—я обращусь къ прессѣ. Я все это напечатаю, разоблачу. Пусть всѣ знаютъ, что значить работать на русскихъ!
И какъ послѣдняя угроза: — Мы будемъ работать на японцевъ!!!
Онъ былъ великолѣпенъ въ эту минуту, — этотъ типичный „европеецъ на Дальнемъ Востокѣ".
И, быть-можетъ, замѣтивъ нѣкоторое удивленіе на моемъ лицѣ, добавилъ:
— Люди ѣздятъ на Дальній Востокъ, чтобъ зарабатывать деньги,-и не зачѣмъ другимъ. Русскіе, японцы, кто лучше платить, съ кѣмъ удобнѣе работать!
Намъ придется еще „работать" не мало съ гг. европейцами на Дальнемъ Востокѣ.
Ихъ услуги во время войны намъ нужны.
И я считалъ не лишнимъ познакомить съ типомъ„ европейца на Дальнемъ Востокѣ", съ тѣмъ, какъ мы относимся къ нимъ, и съ тѣмъ, какъ они относятся къ намъ.
Я не могу, конечно, ручаться, такъ или не такъ, въ действительности» происходилъ разговоръ у г. Лнтмана и г. Дессино, но во всемъ остальномъ я убедился, что Литманъ не самозванецъ и говоритъ правду.
Бѣдняга горько раскаялся потомъ въ томъ, что бесѣдовалъ со мной и, принимая меня за американская журналиста, показывалъ мнѣ нѣкоторые документы, доказывавшіе мнѣ справедливость его словъ.
Когда пароходъ пришелъ въ Санъ-Франциско, и въ „The San-Francisco Bulletin" появился мой портретъ съ подписью:
— В. Краевскій, путешествовавшiй по Японіи подъ именемъ Перси Пальмера, — Литманъ какъ бомба влетѣлъ ко мнѣ въ номеръ.
— Вы русскій журналистъ?
— Разъ вы знаете это, — да.
— Но зачѣмъ же вы меня разспрашивали?
— Потому что я журналистъ!
— Почему жъ вы мнѣ не сказали при этомъ, что вы русскій журналистъ?
— Потому что я ѣхалъ подъ видомъ американца.
— Но я вамъ разсказывалъ, я вамъ показывалъ документы!!!
— Этого не слѣдовало. Впередъ совѣтую вамъ не давать воли языку и не болтать съ первымъ встрѣчнымъ!
Какъ ни забавенъ въ своемъ „справедливомъ негодованіи" на русскихъ г. Литманъ, но въ его словахъ много правды.
Нуждаясь въ услугахъ „европейцевъ на Дальнемъ Востокѣ" и платя имъ, надо устроить такъ, чтобъ не возстановлять ихъ противъ себя.
Иначе у каждаго изъ нихъ угроза;
— Перейдемъ на сторону японцевъ!
Вѣдь „на Дальній Востокъ люди пріѣзжаютъ, чтобъ зарабатывать деньги", — и все остальное имъ безразлично.

В.КРАЕВСКIЙ

(Текст печатается по книге В.Краевский «В Японии». Издание Т-ва И.Д.Сытина, 1905 г. 186 стр.)

Статья о Краевском в газете "THE BULLETIN" 18 декабря 1904 года.

30 (17) апреля 1905 года

Японскiе Ромео и Джульетта.

Довольно!
Никакихъ трофеевъ! Никакихъ плѣнныхъ! Раненыхъ! Ни ужасовъ, ни торжества, никакихъ извѣстій.
Я не хочу слышать о войнѣ.
Я хочу отдохнуть отъ всего этого.
— Конечно, мы сдѣлаемъ съ вами сегодня какую-нибудь прогулку.
—Только, чтобъ ничего не напоминаю о теперешнихъ событіяхъ.
— Не угодно-ли, сэръ, мы отправимся въ Мегуро, — это въ трехъ миляхъ отсюда, отъ Токіо.
И мы поехали.
Высокій холмъ. Съ него открывается даль, зеленая, веселая, радостная. Зачѣмъ люди воюютъ! Кудрявыя рощи, изумрудный поля, и алмазами горятъ на яркомъ, словно лѣтнемъ солнцѣ маленькiя, извилистыя рѣчки. Воздухъ чисть, нѣженъ, прозраченъ, мягокъ, какъ бархатъ. Все вѣетъ покоемъ, тишиной,— призывая къ покою., къ тишинѣ. Зачѣмъ люди кровью пачкаютъ такой прекрасный міръ?
На вершинѣ холма двѣ старыя могилы.
— Сюда весной, когда вѣтви вишневыхъ деревьевъ покроются цвѣтами, приходятъ толпами юноши и дѣвушки изъ Токіо и покрываютъ эти могилы белоснежными цвѣтами!—говорить мнѣ Кошино.
—Чьи-жъ это могилы?
— Здѣсь погребенъ Шираи-Гомпаччи. Здесь погребена Комурасаки.
— Кто быль онъ?
— Убійца.
— Она?
— Куртизанка
— Чѣмъ жe они прославились?
Кошино пожаль: плечами:
— Они любили другъ друга.
Вотъ отвѣтъ тѣмъ, кто говорить, будто въ самомъ языкѣ этихъ матеріалистовъ-японцевъ нѣтъ слова «любить», а есть только слово; «желать».
Пусть имъ молча ответять эти двѣ могилы, которыя въ теченіе двухъ столѣтій каждую весну покрываютъ цвѣтами только потому, что люди, успокоившіеся въ нихъ, «любили другъ друга».
Это случилось 260 лѣтъ тому назадъ.
Я передаю любимую японскимъ народомъ исторію о Щираи-Гомпаччи и Комурасаки, такъ, какъ слово въ слово перевелъ мне съ японскаго на англійскій Кошино

Дѣйствітельная исторія объ одномъ юношѣ и объ одной дѣвушкѣ, какъ они плохо жили и хорошо умерли, подлинное происшествіе, случившееся однажды, съ присоединеніемъ нѣкоторыхъ истинъ, которыя вѣчны.

ГЛАВА I.

Что такое деньги?

Деньги—имущество нищихъ.
Тотъ, въ чьемъ сердце, какъ золото, звенитъ песня любви, изъ чьихъ глазъ, какъ брильянты, сыплются слезы восторга, кто сыплетъ за благородное дѣло рубины своей крови,—богатъ и безъ денегъ
Taк сказалъ бы мудрый, если бы былъ среди насъ.

- - -

Жилъ одинь самурай. Жилъ и умеръ.
Такъ какъ у него остался одинъ сынъ и очень много имущества, — то, конечно, у него оказалось очень много родныхъ.
Вся страна оказалась въ родствѣ съ покойнымъ самураемъ. Отовсюду съехались родные, изо всѣхъ городовъ. Одинъ приходился ему родственникомъ по отцу, другой по матери, третiй по дѣдамъ, четвертый по прадѣдамъ.
И всѣ они начали эаботиться о Шираи-Гомпаччи, какъ звали малолѣтняго сына покойнаго самурая.
Когда Шираи-Гомпаччи исполнилось 18 лѣтъ, у него не оказалось ничего. Ни денегъ, ни имущества.
Родственники-опекуны дали ему саблю отца и разсказали ея исторію:
— Десять поколѣній твоихъ предковъ сохранили этотъ клинокъ чистымъ и яснымъ. Постарайся, чтобъ онъ не заржавѣлъ отъ стыда въ твоихъ рукахъ. Иди и будь счастливъ.
— А имущество, которое осталось послѣ отца?-—спросилъ Шпраи-Гомпачча.
— У тебя есть такое имущество, — ответили ему родственники-опекуны,—за которое каждый изъ насъ отдалъ бы все свои деньги, но котораго купить,—увы!— нельзя! Твои 18 лѣтъ! Будь счастливь, что ихъ немного! Ты молодъ, — иди и постарайся распорядиться своей молодостью, какъ можно лучше!
Шираи-Гомпаччи засунулъ саблю за широки поясъ и пошелъ въ Іеддо, надѣясь при дворѣ тамошняго дайміо отличиться въ умѣньѣ владѣть оружіемъ передъ другими знатными юношами и тѣмъ снискать себѣ расположеніе, покровительство и богатую жену.
Онъ сказалъ только главному изъ своихъ опекуновъ-родственниковъ:
— По старому обычаю, проводи меня за предѣлы нашего города и, показавъ мнѣ, юноше, на весь міръ, скажи мнѣ: «Онъ весь твой, если ты сумѣешь имъ завладѣть!».
Опекунъ согласился:
— Только не проси у меня денегъ на дорогу.
— Нѣтъ!—кратко отвѣтилъ Шираи-Гомпаччи.
Когда они вышли за предѣлы города, опекунъ, улыбаясь, показалъ ему рукою кругомъ:
— Вотъ, юноша! Весь міръ передъ тобой. Возьми изъ него, сколько сможешь!
Шираи-Гомпаччи отвѣтилъ съ поклономъ:
— Я такъ и сдѣлаю. Для начала мнѣ нужна твоя презрѣнная жизнь, грабитель, похитившій. себѣ то, что скопилъ мой отецъ!
И съ этими словами вынулъ изъ-за пояса саблю предковъ-самураевъ. Опекунъ упалъ на колени:
— Не убивай меня! Возьми, что хочешь, оставь мнѣ только одно: жизнь.
Шираи-Гомпаччи отвѣтилъ ему:
— Нѣтъ, мнѣ хочется посмотрѣть, какъ стекаеть кровь по клинку сабли.
Я омочу ее въ первый разъ въ благородной крови, — вѣдь ты утверждаешь, будто ты родственникъ моего отца, благороднаго самурая, никогда не запятнавшего себя позорнымъ поступкомъ!
И съ этими словами погрузилъ клинокъ въ горло опекуна и держалъ такъ, пока сталь не стала теплой.
— Ты проснулась и ожила, благородная сталь, стала теплой, словно живая!— воскликнулъ Шираи-Гомпаччи,—-обещаю тебѣ, что ты никогда не заснешь въ моихъ рукахъ!
И пошелъ быстро, чтобъ избѣжать погони и мщенья.

ГЛАВА II.
Что такое сабля?

Кто имѣетъ саблю, тотъ имѣетъ все, что есть у другихъ. Кто имѣетъ золото, имѣетъ только то,
что есть у него.
Кто имѣеть саблю, — одинъ ударъ, и онъ будетъ имѣть столько, сколько есть въ кармане у другого.
Такъ сказалъ бы мудрый, если бы онъ быль среди насъ.

- - -

Дорогою Шираи-Гомпаччн встрѣтилъ людей, которые расположились ночевать тамъ, гдѣ ихъ застала ночь, — среди поля.
По ихъ красивому платью и хорошему оружію, Шираи-Гомпаччи принялъ ихъ за знатныхъ и богатыхъ людей.
Среди нихъ была молодая дѣвушка, чрезвычайной красоты, которая сидѣла и плакала.
Поклонившись всѣмъ и ласково встреченный, Шираи-Гомпаччи спросилъ:
— Почему росою покрыты лепестки этого цветка?
— Эта молодая дѣвушка потеряла отца,—отвѣтилъ старшій изъ путниковъ, — и теперь плачетъ объ немъ.
И отъ взгляда Шпрап-Гомпаччи не укрылось, съ какимъ строгимъ видомъ старикъ поглядѣлъ на молодую девушку:
— Отвѣчай же незнакомцу!
Молодая дѣвушка испуганно взглянула на старика и только кивнула головой въ знакъ согласія.
Говорить она не могла: слезы душили ее.
«Тутъ что-то не такъ!» — подумалъ Шираи-Гомпаччи, присаживаясь, по приглашенію всѣхъ, къ ѣдѣ.
— По благородному виду, ты долженъ быть знатнымъ юношей, — сказалъ ему старпкъ, — вѣроятно, твои носильщики отстали отъ тебя, и ты, по юношеской нетерпѣливости, ушелъ впередъ?
— Я иду пѣшкомъ, — отвѣтилъ Шираи-Гомпаччи, — у меня нѣтъ носильщиковъ.
— Такъ, значить, ты отправилъ свое имущество впередъ? Вѣдь не можетъ же юноша знатнаго происхожденія, — а ты таковъ по виду, — путешествовать безъ имущества?
— Вотъ все мое имущество!—сказалъ Шираи Гомпаччи показывая на саблю за поясомъ.
— Немного!—улыбнулся старикъ.
Шираи-Гомпаччи запальчиво отвѣтилъ ему:
— Къ дремучему лѣсу пришелъ человѣкъ съ топоромъ. Лѣсъ быль непроходимъ,— а онъ началь рубить направо и налево и проложилъ себѣ дорогу. Жизнь— дремучій лѣсъ. У кого есть топоръ, тотъ проложить себе дорогу.
И вынувъ свою саблю и съ любовью глядя на нее, разсказалъ, сколькимъ предкамъ она служила, во сколькихъ. бояхъ обагрялась кровью враговъ и во сколькихъ благородныхъ самоубійствахъ спасала предковъ отъ позора или плѣна.
— Такую же службу она сослужить и мнѣ! — закончилъ Шираи-Гомпаччи,—саблей можно купить все. Я куплю ею или почести в богатство, или благородную смерть себѣ!
. — Рѣшимость великая сила, если ею руководить осторожность!—улыбнувшись, сказалъ старикъ и предложилъ Шираи-Гомпаччи переночевать вмѣстѣ съ ними.
Утомленный бѣгствомъ, Шираи-Гомпаччи не далъ гостепріимнымъ людямъ труда его упрашивать.
Передъ сномъ онъ показалъ всѣмъ свою саблю и былъ очень доволенъ, видя, какъ у всѣхъ разгорались глаза на драгоценную старинную саблю.
Едва коснувшись земли, Шираи-Гомпаччи заснулъ, какъ убитый.
Но среди ночи онъ проснулся, — кто-то говорилъ ему:
— Юноша, вставай и бѣги!
Съ трудомъ онъ открылъ глаза и при мерцаніи звѣздъ увидалъ прекрасную девушку, которую вечеромъ видѣлъ плачущей.
— Юноша, вставай и бѣги! — сказала она, и голосъ ея былъ какъ шопотъ цвѣтовъ, когда они испуганно шепчутся ночью, почувствовавъ приближеніе холодного утра, — бѣги, пока не поздно. Я слышала, какъ они сговаривались рано утромъ, пока ты спишь, взять у тебя, соннаго, саблю и уйти. А если ты проснешься при этомъ, и убить тебя, безоружнаго!
— Можетъ-ли это быть?—воскликнулъ Шираи-Гомпаччи,— вѣдь, они знаютъ, что это все, что у меня есть!
— Клянусь тебѣ своимъ отцомъ, который никогда не умиралъ!—воскликнула дѣвушка.
Какъ ужаленный змѣей, вскочилъ Шираи-Гомпаччи съ земли.
— Какъ низки люди! — воскликнулъ онъ,—они думаютъ только, что бы подороже отнять у другаго.—Такъ я отниму у нихъ то, что дороже всего!
И обнаживъ саблю, онъ въ страшной ярости напалъ на спящихъ и далъ работу своей саблѣ.
Небо уже начало краснѣть, когда всѣ были мертвы, и окровавленный Шираи-Гомпаччи пришелъ въ себя послѣ ярости.
— Прости меня, прекрасный цвѣтокъ, названія котораго я не знаю!—сказалъ онъ, обращаясь къ молодой дѣвушкѣ,— прости меня за то, что я умертвилъ твоихъ родственниковъ и причинилъ тебе столько горя.
— Меня зовутъ Комурасаки!—ответила она, зардѣвшись, какъ заря, которая разгоралась на небе,—и я не цветокъ, а только почка цветка, которая распустится, когда ее обожжетъ солнце любви. Никакого горя не причинилъ ты мне, — только радости. Эти люди, отъ которыхъ ты освободилъ меня, разбойники. Они похитили меня изъ дома моего отца, чтобы взять за меня огромный выкупъ: мой отецъ очень богатъ. Ты видишь, я не лгала, когда кивнула головой на слова, что я потеряла отца. Мой отецъ не умеръ, но я его потеряла. Возврати же меня ему, чтобъ онъ могъ отблагодарить тебя такъ, какъ стою этого я, его любовь ко мне и твоя доблесть!
Шираи-Гомпаччи, любуясь Комурасаки при свете наступившая дня, довелъ ее до дома ея отца,—и былъ встреченъ съ радостью и почестями.
— Моя дочь все сказала мне! — объявилъ отецъ Комурасаки, когда юноша собрался въ дальнейшій путь,— и я знаю, какъ отблагодарить тебя. Ты вернулъ мне жизнь, и я отдамъ тебе за это лучшее сокровище, которое я имею. Я богатъ, моя дочь призналась, что полюбила тебя съ перваго взгляда,—возьми ее въ жены и останься съ нами!
Но Шираи-Гомпаччи ответвлъ съ гордостью:
— Я не хочу, чтобъ сабля моего отца заржавела отъ бездѣйствія и стыда за его сына! Я иду добывать себе почестей и славы, и хотя мне очень нравится твоя дочь, — но мне нетъ дела до твоихъ денегъ. Прощай!
И ушелъ.
Ушелъ гордо, чувствуя, однако, словно что-то отрывается у него отъ сердца.

ГЛАВА III.
Что такое друзья?

Человекъ, который заставилъ опасаться своихъ враговъ, и самъ опасается своихъ друзей, — можетъ считать жизнь свою въ безопасности.
Такъ сказалъ бы мудрый, если бъ былъ среди насъ.

- - -

Своей храбростью и благородствомъ Шираи-Гомпаччи сразу пріобрелъ множество друзей при дворе дайміо.
Особенно же подружился съ нимъ одинъ царедворецъ, котораго дайміо очень почиталъ и любилъ за умъ и хитрость.
Однажды поздно вечеромъ царедворецъ вошелъ въ комнату, где спалъ Шираи-Гомпаччи и сказалъ ему:
— Хочешь-ли сразу добиться высшего расположенія дайміо, а съ нимъ почестей и славы?
— Я для этого и прибыль въ Іеддо! —отвечалъ Шираи-Гоапаччи.
— Слушай же!—сказалъ царедворецъ, —я могъ бы пойти и донести дайміо, и на меня одного посыпались бы все милости, но я люблю тебя и хочу, чтобы почести, слава и подарки достались и тебе. Сегодня ночью десять приближенныхъ сговорились похитить сына дайміо, —чтобъ принудить дайміо,—ты знаешь, какъ онъ любить своего сына, — чтобы принудить его отказаться отъ власти и передать ее другому, кто имъ угоденъ. Я знаю весь ихъ замыселъ, потому что я сделалъ видъ, будто разделяю все ихъ планы. Но я слабосиленъ. Моя сила — мой умъ и хитрость. Ты же храбръ и искусенъ въ уменьи владеть оружіемъ, какъ никто. Пойдемъ и станемъ на стражу около дверей спальни сына дайміо.
Если ты убьешь всехъ заговорщиковь, подумай, какія милости словно дождь, посыплются на тебя!
Шираи-Гомпаччи вскочилъ:
— Сама судьба хочетъ вознаградить меня за все, что я перенесъ! Идемъ!
Царедворецъ передалъ ему саблю.
Никогда еще сабля не казалась такъ легка Шираи-Гомпаччи.
Они пошли и стали на стражу.
Ровно въ полночь появились заговорщики.
— Стойте, изменники! — крикнулъ, выступая изъ темноты, Шираи-Гомпаччи и погрузилъ саблю по рукоять въ грудь первого попавшагося.
Онъ разилъ своей саблей, и когда десятый лежалъ у его ногъ,—онъ вдругъ почувствовалъ страшную боль въ спине и упалъ безъ сознанія.
Когда онъ очнулся, кругомъ было светло,—горели факелы.
Шираи-Гомпаччи увидалъ дайміо и сбежавшуюся свиту и стражу.
Передъ дайміо стоялъ его другъ царедворецъ и говорилъ:
— Узнавъ, что эти одиннадцать негодяевъ замыслили такое злое дело, я одинъ сталъ на страже. Я не силенъ, но я былъ уверень, что любовь и преданность тебе, повелитель, дадутъ мне нечеловеческія силы. Я не ошибся. Я поразилъ на смерть десятерыхъ, — они были негодяями, но хоть храбрыми негодяями: смотри, все они ранены въ грудь. Тогда одиннадцатый кинулся, какъ трусъ, въ презренное бегство. Онъ не стоилъ удара благородной сабли. Ударъ кинжаломъ въ спину настигъ и повалилъ его. И этотъ человекъ, этотъ трусъ — оказался кто же? Кто? Мой лучшій другъ! Котораго я любилъ, какъ родного брата!
— Негодяй лжетъ!—воскликнулъ Шираи-Гомпаччи,—это я убилъ заговорщиковъ. Посмотри, чья сабля въ крови!
— Къ измене, къ трусости, къ бегству ты прибавляешь еще ложь и клеветническій доносъ! — съ отвращеніемъ воскликнулъ дайміо,—мы видимъ, чья сабля окровавлена, твоя блеститъ, какъ стекло, чего нельзя сказать про твою совесть.
Шираи-Гомпаччи понялъ теперь, почему ему такъ легка показалась его сабля. Хитрый царедворецъ въ темноте далъ ему свою, и онъ облилъ горячей кровью заговорщиковъ саблю предателя.
Шираи-Гомпаччи только зарыдалъ:
— Какъ низки люди!
— То, что ты ради меня смертельно ранилъ своего друга, только возвышаетъ тебя въ моихъ глазахъ, свидетельствуетъ о твоей преданности мне! — обратился дайміо къ царедворцу.
Тотъ низко склонился:
— Самаго любамаго друга! Я долженъ повиниться передъ тобой, повелитель! Любовь—цветокъ въ сердце юноши,— его можно сорвать. Любовь—дерево въ сердце зрелаго мужа. Оно крепко держится корнями. Но вырвать любовь можно, только вырвавши сердце. Какъ ни преступенъ Шираи-Гомпаччи, но я все-таки еще продолжаю любить его и жалеть. Позволь же мне доказать свою преданность тебѣ.
Вырви мне сердце. Пусть лучшаго любимаго моею друга замучатъ на моихъ глазахъ. Хочешъ, сделай меня его палачомъ. Я самъ, своими руками замучу его въ жесточайшихъ пыткахъ Такъ я преданъ тебе, такъ готовъ поступить со всякимъ твоимъ врагомъ, будь онъ мне хоть братъ. Я принесъ тебе въ жертву моего лучшаго друга, позволь же пожертвовать и свое сердце.
Дайміо былъ тронуть:
— Нѣть!—сказалъ онъ,—такое сердце, какъ твое, нужно мне. Я достаточно верю въ твою преданность. Я не хочу
подвергать тебя новымъ страданіямъ.
Пусть преступникъ живеть, я оставлю его даже безнаказаннымъ, потому что онъ твой другъ. Вышвырните негодяя изъ
моего дворца, пусть околееть отъ рань; где-нибудь на навозе. Раздавленная гадина безопасна!
— Одна милость, дайміо!—простоналъ Шираи-Гомпаччи,—прикажи мне отдать
мою саблю, саблю предковъ-самураевь. Я надѣюсь когда-нибудь обнажить ее противъ твоихъ враговъ и доказать тебе.
свою правоту. О, сделай это хотя бы изъ милости къ тому, кого ты считаешь моимъ другомъ, а я врагомъ и предателем-
Дайміо сказалъ:
— Отдайте ему его саблю! Хвала богамъ, что негодяй не заставилъ ее потускнеть отъ крови друга!:
Шираи-Гомпаччи засунули саблю за поясъ и, раненаго, выбросали изъ дворца, -
А хитрый царедворецъ былъ осыпанъ почестями и богатствомъ. Дайміо сделалъ его вторымъ после себя. Великіе редко видятъ правду. Они слишкомъ высоки, а правда, какъ муравеі, бегаетъ у ихъ ногъ. Одинъ неосторожный шагъ, и они ее раздавили.

ГЛАВА IY.
Что такое честь?

Сынъ сказалъ отцу:
— Ты даль вне жизнь. Я взялъ у тебя имя. Жизнь свою я долженъ отдать за то, чтобъ имя твое осталось такимъ же честнымъ, какъ оно было!
Это слова добраго сына.
Такъ сказалъ бы мудрый, если бы быль среди насъ.

- - -

Молодость—лучшее лѣкарство отъ всехъ болезней, — и Шираи-Гомпаччи выздоровѢлъ отъ предательской раны.
Больной и изможденный, онъ бродилъ голодный, но улицамъ Iеддо.
И все чуждалась его:
— Вотъ человекъ, котораго даймiо выбросилъ изъ своего дворца!
Когда проносятся зимнiя бури, — расцветають весенніе цвѣты.
Когда страсти къ почестямъ, славе, богатству пронеслись, въ сердце расцветаетъ любовь.
Теперь Шири-Гомпаччи съ горестью думалъ:
— Зачемъ я тогда не остался у добраго богача и не женился на красавице Комурасаки! Я быль бы теперь богатъ, спокоенъ и счастливь,. — ибо истинное счастье только въ любви. Теперь же меня всѣ ненавидятъ и презіраютъ!
Такъ вздыхаль по любви Шираи-Гомпаччи, голодный, скитаясь по улицамъ Іеддо.
Думая такъ, онъ проходилъ мимо одного чайнаго домика, лучшаго въ городе, и услыхалъ пѣніе женщины.
Голосъ показался ему знакомымъ.
Шираи-Гомпаччи остановился и сталъ слушать.
Струны звенѣли, плакали и жаловались подъ пальцами женщины.
А госолосъ ея пѣлъ, словно радостную пѣснь:
— «Кто всехъ красивей, умней и отважней?
«Его имя—Шираи-Гомпаччи.
«Чьи уста никогда не осквернялись ложью, а сабля кровью друга?
«Его имя—Шираи-Гомпаччи.
«Кто, поистине, достоинъ названія самурая? Кто умѣетъ носить саблю предковъ съ достоинствомъ? Чья сабля доблестнее всехъ?
«Его имя—Шираи-Гомпаччи.
«Кого я люблю? О комъ я тоскую? Чье имя повѣряю темной ночи вплоть до безрадостнаго разсвета?
«Это имя—Шираи-Гомпаччи».
— Кто смѣетъ,—воскликнулъ Шираи-Гомпаччи,—восхвалять громко имя Шираи-Гомпаччи, когда его, отверженнаго, ненавидитъ и прѣзираетъ все Іеддо?! И Шираи-Гомпаччи вбежалъ въ чайный домикъ.
Вбѣжалъ и остолбенелъ. На балконе, на богато вышитой подушке, сидела, убранная цветами, Комурасаки, еще более прекрасная, чемъ прежде, плакала и пела.
Увидавъ его, Комурасаки вскрикнула и закрыла руками лицо.
—Ты здесь? — воскликнулъ въ изумлении и yжace Шираи-Гомпаччи,—музыкантшей и певицей *)? Ты, дочь славнаго и богатаго отца? Ты, которая носишь имя, всегда бывшее честнымъ?
Комурасаки отняла руки отъ лица и ответила съ гордостью:
— Это имя и осталось честнымъ. Никто не посмѣетъ сказать, что мой отецъ не честный человекъ и кого-нибудь обманулъ. И это сделала я!
И она разсказала Шираи-Гомпаччи, что съ нею случилось съ тѣхъ поръ, какъ они разстались.
Вслѣдствіе несчастныхъ обстоятельствъ ея отецъ разорился.
Когда продали все, что у нихъ было, на улице стояло еще несколько человекъ и проклинали ея отца:
— Ты обманулъ насъ! Ты взялъ наши, деньги и намъ не отдалъ!
Отецъ пришелъ въ домъ, который ужъ не принадлежалъ имъ, и съ горестью-и слезами воскликнулъ:
— Вотъ я потерялъ все! Теряю теперь и доброе имя. Что осталось у меня? Остатки презренной жизни и обезчещенная дочь, которая будетъ носить презрѣнное имя! Старый обычай, требуетъ, чтобъ я продаль свою дочь и заплатилъ свои долги. Какiя же муки изберетъ моя дочь: мученіе тѣла отъ ласкъ нелюбимыхъ людей, или мученія душевныя отъ сознанія, что ея отецъ обезчещенъ?
Комурасаки отвѣчала:
— Отецъ, я покончу самоубійствомъ, если ты не продашь меня и не выкупишь свое имя у судьбы такимъ же чистымъ, какимъ оно попало въ ея безжалостный руки!
Отецъ ея прослезился:
— Дочь моя, я зналъ, что дѣлалъ, когда давалъ тебѣ жизнь!
И выйдя съ нею на улицу, сказалъ проклинавшимъ его, какъ обманщика:
— Не торопитесь кидать камнями въ собаку, которая еще не появилась! Вы видите, какъ прекрасна моя дочь! Ея красотой я заплачу мои долги! Она хочетъ этого!
И всѣ восхваляли прекрасную дочь и честнаго торговца, для котораго доброе имя дороже всего на свѣтѣ.
Ихъ съ почестями проводилъ весь городъ, старикъ отвезъ дочь въ Іеддо, и, такъ какъ Комурасаки была прекрасна, какъ рѣдко бываютъ прекрасны цвѣты, за нее хозяйка чайнаго домика заплатила столько, что честный торговецъ вернулъ съ избыткомъ всѣмъ, кому былъ долженъ.
— Вотъ почему я здѣсь! — закончила прекрасная Комурасаки свой разсказъ, — въ домѣ почтенной Иджгі-Санъ, и вотъ почему я съ гордостью могу носить имя моего отца!
Шараи-Гомпаччи поникъ головой:
— А я,—сказалъ онъ,—я не сумѣлъ сохранить въ глазахъ людей имя моего отца такимъ же славнымъ, какимъ его получилъ!

ГЛАВА V.
Что такое любовь?

Большая рѣка, спокойно и медленно струившаяся по долпнѣ, спросила у бурной маленькой горной рѣчки:
— Почему ты такая бѣшеная? Та отвѣчала:
— Потому что на моей дорогѣ много камней!
Такъ и любовь. Она становится бѣшеной, встрѣчая на пути препятствія. Такъ сказалъ бы мудрый, если былъ среди насъ.

- - -

Въ это время на разговоръ вышла почтенная Иджи-Санъ, хозяйка чайнаго домика.
— Кто этотъ блѣдный юноша?:—спросила она. -
— Меня зовутъ Шираи-Гомпаччи!—со стыдомъ отвѣтилъ молодой человѣкъ.
Иджи-Санъ привѣтливо улыбнулась:
— Войди же и сядь! Я знаю это имя. Я слышу его всегда въ пѣсняхъ моей красавицы, лучшаго цвѣтка въ моемъ цвѣтникѣ!
Шираи-Гомпаччи разсказалъ ей все о встрѣчѣ съ Комурасаки и закончилъ свой разсказъ:
— Отдай мнѣ Комурасаки.
Съ участіемъ слушавшая его почтенная Иджи-Санъ спросила:
— Почему же я должна отдать тебѣ Комурасаки?
Онъ сказалъ:
— Потому что я люблю ее.
Почтенная Иджи-Санъ размѣялась:
— Но все Іеддо любитъ Комурасаки. Она первая красавица во всѣхъ; чайныхъ домахъ, - и, поистинѣ, благословенье боговъ спустилось на этотъ чайный домъ, когда я пересадила этотъ цвѣтокъ на мою благословенную почву. У насъ нѣтъ отбоя отъ самыхъ знатныхъ и самыхъ богатыхъ людей. Золото течетъ рѣкой въ мой чайный домъ. Но я согласна исполнить твое желаніе, юноша! Заплати мнѣ столько, сколько я заплатила за Комурасаки; заплати мнѣ еще столько, чтобъ я безбѣдно и въ довольствѣ могла окончить свои дни; заплати мнѣ еще столько, чтобъ мои сыновья могли достигнуть той славы и почестей, которыхъ легче достигнуть богатымъ, чѣмъ бѣднымъ; заплати мііѣ еще столько, чтобъ мои дочери могли принести богатое приданое своимъ мужьямъ и тѣмъ заслужили ихъ расположеніе,— тогда Комурасаки твоя. Сорви этотъ цвѣтокъ и унеси его съ собой.
Шираи-Гомпаччи схватился за голову. Онъ видѣлъ, что почтенная Иджи-Санъ совершенно права.
— У меня нѣтъ столько денегъ! —-воскликнулъ онъ съ горестью.
— Тогда не возносись предъ другими!—сказала Иджи-Санъ, —такія красавицы, какъ Комурасаки, родятся рѣдко. Это праздникъ для всего Іеддо. Прими и ты участіе въ этомъ праздникѣ . Достань денегъ и приходи сюда, чтобъ наполнить мой кошелекъ золотомъ, а грудь Комурасаки слезами радости. А до тѣхъ поръ уходи. И уходи скорѣе: Комурасаки должна сегодня одѣться какъ можно лучше и быть красивѣй, чѣмъ всегда,—мы ждемъ на обѣдъ къ намъ самаго знатнаго и богатаго человѣка во всемъ Іеддо.
И она назвала имя хитраго царедворца, предавшаго Шираи-Гомпаччи.
Юноша только заскрежеталъ зубами и ушелъ.
Въ бѣшенствѣ онъ бродилъ по городу. Теперь у н«го была одна мысль:
— Какимъ бы то ни было путемъ, но достать денегъ и купить ласки Комурасаки.
Никогда она не казалась ему болѣе прекрасной.
Думая такъ, онъ вспомнить о своей саблѣ:
— Продамъ ее и куплю счастье обнять Комурасаки!
Съ этой ужасной мыслью онъ поднялъ опущенную отъ горя голову и въ эту минуту увидалъ царедворца, который шелъ въ чайный домъ на обѣдъ и улыбался, думая, вѣроятно, о Комурасаки.
Кровь бросилась въ голову Шираи-Гомпаччи при видѣ человѣка, который, отнявъ у него все, отнималъ теперь и ласки Комурасаки.
Онъ оглянулся.
На пустынной улицѣ они были только вдвоемъ.
Шираи-Гомпаччи подошелъ и положилъ руку на плечо задумавшемуся и улыбавшемуся царедворцу.
Тотъ вздрогнулъ, поднялъ голову и присѣлъ, увидавъ предъ собой преданного имъ человѣка.
— Бояться меня надо было раньше! — улыбаясь, сказалъ Шираи-Гомпаччи, — бояться и не встрѣчаться на моемъ пути. Теперь поздно: мы уже встретились. Зачѣмъ тебѣ блѣднѣть: черезъ мгновенiе смерть заставитъ тебя поблѣднѣть.
— Не убивай меня, - воскликнулъ царедворѣцъ.
— Я сдѣлаю, что обѣщалъ дайміо,— возразилъ Шираи-Гомпаччи, — я докажу ему свою преданность тѣмъ, что убью моей саблей величайшего негодяя, какой только есть въ его владѣніяхъ, Я принесъ тебѣ привѣтъ отъ красавицы, которую ты знаешь. Гдѣ? Здѣсь? На эту грудь должна была сегодня склонить свою голову Комурасаки? Гдѣ? Здѣсь положить ее? Ближе къ сердцу? Да? Вотъ здѣсь?
И Шираи-Гомпаччи всадилъ свою саблю противъ сердца царедворцу.
Тотъ умеръ, не успѣвъ издать даже стона.
Шираи-Гомпаччи съ отвращеніемъ бросилъ его трупъ тутъ же на улицѣ и, обыскавъ его, взялъ всѣ деньги, которыя были при царедворцѣ, и отправился въ чайный домъ почтенной Иджи-Санъ.
— Обрадуй Комурасаки! Сегодня мы будемъ, наконецъ, ласкать другь друга! — воскликнулъ Шираи-Гомпаччи, — а все благодаря моему другу царедворцу! Онъ добрѣе тебя, почтенная Иджи-Санъ. Узпавъ, какъ я люблю Комурасаки, онъ отдалъ мнѣ свой кошелекъ, чтобъ я могъ отправиться въ твой чайный домикъ. Мало того! Онъ далъ мнѣ слово, что никогда не придетъ къ Комурасаки. И хоть онъ пользуется славой самаго лукаваго и хитраго царедворца, но я увѣренъ, что на этотъ разъ онъ сдержитъ свое слово!
— Добрыхъ людей много на свѣтѣ!-сказала почтенная Иджи-Санъ,—среди богатыхъ и знатныхъ въ особенности. Обѣдъ готовъ, и тебѣ не стоить терять время въ разговорахъ со мной!
Шираи-Гомпаччи сѣлъ за обѣдъ съ Комурасаки, богато одѣтой, которая была прекрасна въ этотъ день какъ никогда.
— Садись рядомъ со мной! Я не хочу, чтобъ ты мнѣ прислуживала! Пусть намъ прислуяшваютъ другія!—сказалъ ей Шираи-Гомпаччи,—сиди со мной рядомъ, какъ это бываетъ только разъ въ жизни мужчины и женщины, на ихъ свадьбѣ.
Гейши танцовали имъ. Музыканты и пѣвицы прославляли ихъ молодость, красоту и любовь.
А Шираи-Гомпаччи и Комурасаки сидѣли рядомъ другь съ другомъ, какъ женихъ и невѣста.
Лучшій цвѣтокъ сада Иджи-Санъ былъ блѣденъ.
Комурасаки замѣтила слѣды крови на рукахъ Шираи-Гомпаччи и шопотомъ спросила его:
— Что это такое? Я боюсь!
— Молчи! — такъ же шопотомъ отвѣтилъ ей Шираи-Гомпаччи,—это несколько капель изъ той рѣки, въ которой я промывалъ свое золото!
И онъ пировалъ.
Когда вечерній сумракъ все наполнилъ розовымъ отблескомъ послѣднихъ лучей заходящаго солнца, — Шираи-Гомпаччи приказалъ:
— Теперь уйдите всѣ! Мы будемъ съ Комурасаки повѣрять .другь другу вздохи, которыя слаще вашихъ пѣсенъ!
И всѣ, смѣясь, удалились.
— Теперь ты моя!—сказалъ Шираи-Гомкаччи, но въ это время внизу раздались шумъ и крики.
Почтенная Иджи-Санъ вбѣжала въ комнату съ воплемъ:
— Убійца! Ты убилъ почтеннѣйшаго человѣка въ городѣ.
И слѣдомъ за ней вошли слуги дайміо: Твое" прѣступленіѣ открытое—-сказали они.—Кто могъ убить любимца дайміо, почтеннѣйшаго, знатнѣйшаго, богатѣйшаго человѣка? Кто, кромѣ человѣка, которому онъ спасъ жизнь своей дружбой! Подозрѣніе пало сейчасъ же на
тебя!
— Вотъ почему кровь у тебя на рукахъ! — въ ужасѣ воскликнула Комурасаки.
—- Эта женщина обличаетъ тебя!
Шираи-Гомпаччи выхватилъ саблю, чтобъ погрузить ее себѣ въ жнвотъ, — но слуги дайміо успѣли его удержать и отняли саблю:
Нѣтъ, ты не достоинъ почетной смерти! По приказанію дайміо, ты будешь обезглавленъ, какъ самый обыкновенный убійца!
Тогда Шираи-Гомпаччи въ отчаяньи воскликнулъ:
— Слушайте! Люди только и дѣлали, что отнимали у меня все, что мнѣ принадлежало. Отняли состояніе, честь, доброе имя, расположеніе дайміо, заслуги передъ нимъ, любимую женщину, наконецъ, саблю моихъ предковъ, самую возможность умереть съ честью и со славой. Оставьте же мнѣ хоть одну ночь. Ее я проведу съ Комурасаки, а. на утро вы сдѣлаете со мной то, что вамъ кажется справедливыми. Прибавьте мнѣ пытокъ за это!
Но ему отвѣтили:
— Воля дайміо священна! Ни момента отсрочки. Ты будешь казненъ сегодня же на томъ же мѣстѣ, гдѣ ты совершилъ предательское убійство своего лучшаго друга.
Щираи-Гомпаччи отвели на ту улицу, гдѣ онъ убилъ хитраго царедворца, и отрубили ему голову, какъ самому обыкновенному преступнику.

ГЛАВА VI.
Что такое смерть?

— Что ты сдѣлалъ бы, если бы я захотѣла обрушить на тебя всѣ несчастія? — надменно спросила Судьба у человѣка.
— Я умерь бы! — не менѣе надменно отвѣтилъ Судьбѣ человѣкъ,—и ты была бы безсильна надо мной!
Всего можно лишить человѣка, кромѣ возможности умереть, когда онъ захочетъ.
Такъ сказалъ бы мудрый, если бы онъ былъ среди насъ.

- - -

У Шираи-Гомпаччи былъ другъ, любившій его отвагу и его умѣнье владѣть оружіемъ.
Самурай, какъ и онъ.
Другъ сказалъ себѣ:
— Онъ плохо жилъ. Но онь былъ самурай. Онъ и долженъ быть похороненъ какъ самурай.
Онъ пошелъ къ дайміо и выкупилъ у него за большiя деньги тѣло казненнаго Шираи-Гомпаччи.
—Хорони эту падаль где хочешь! – сказал даймiо, получая деньги, только не въ предѣлахъ Iеддо.
Другъ покойного отвезъ тело Шираи-Гомпаччи въ Мегуро и похоронилъ тамъ со всѣми почестями, которые приличествуютъ самураю.
Была весна.
Узнав о погребении Шираи-Гомпаччи, Комурасаки нарвала цвѣтущихъ вѣтвей вишни и пришла къ его другу.
— Укажи мнѣ, гдѣ ты предалъ землѣ тело Шираи-Гомпаччи. Я женщина, которая любила его и которую любилъ онъ. Я хочу украсить его могилу такъ, какъ онъ этого заслуживалъ!
Другь покойнаго, увидавъ предъ собой Комурасаки, съ презрѣніемъ воскликнулъ:
— Такъ это ты та несчастная, изъ-за которой онъ забылъ свою честь, убилъ и ограбилъ почтеннаго человѣка, которому былъ обязанъ своей жизнью? Это ты заставила его забыть свой долгъ и совѣсть?
Комурасаки, плача, отвѣтила ему:
— Да, это я! Только покажи мнѣ его могилу!
Она была прекрасна, и другь покойнаго Шираи-Гомпаччи сказалъ ей:
— Хорошо! Пусть будетъ по-твоему! Но женщины, такія; какъ ты, ничего не дѣлаютъ даромъ. И я не хочу сдѣлать ничего даромъ для женщины такой, какъ ты. Я покажу тебѣ могилу моего несчастнаго друга, но для этого ты сначала должна быть моею. Я не хочу, чтобъ душа моего друга, преступная, но страдающая, увидѣла тебя у могилы чистой. Пусть она увидитъ тебя продавшейся. Увидитъ и съ отвращеніемъ отвернется отъ тебя.
Комурасаки со слезами отвѣчала:
— Я твоя, когда ты этого захочешь!
Другь покойнаго сказалъ ей:
— Я хочу, чтобъ; это было сейчасъ! Я хочу, чтобъ ты была такой, какой ты есть! Даже идя на могилу того, кто за тебя заплатплъ жизнью, ты способна принадлежать другому!
Комурасаки отвѣтила:
—Хорошо! Мое тѣло столько мучили, что. одно лишнее мученіе не прибавить ничего. Я согласна, дѣлай со мной все, что хочешь!
Надругавшись надь нею, другъ съ отвращеніемъ привелъ ее къ могилѣ Шираи-Гомпаччи:
— Вотъ могила человѣка, котораго ты погубила!
Комурасаки осыпала могилу бѣлыми цвѣтами вишен и сказала:
— Шираи-Гомпаччи! Къ цвѣтамъ, которыми я осыпала твою могилу, я прибавлю еще одинъ, который называютъ «лучшимъ цвѣткомъ Іеддо».
И вынувши ножъ, спрятанный въ кимоно, перерѣзала имъ себѣ горло и упала мертвою на могилу Шираи-Гомпаччи.
И другь поклонился ея тѣлу до земли, пораженный величіемъ и красотой любви и смерти.
Это онъ воздвигъ, какъ искупленье себѣ, два памятника на могилахъ Шираи-Гомпаччи и Комурасаки.
И съ тѣхъ поръ, каждую весну, когда солнце пышной бѣлой опушью осыплетъ вѣтви вишни, — юноши и дѣвушки Токіо приходятъ на могилы Шираи-Гомпаччи и Комурасаки и осыпаютъ цвѣтами память тѣхъ, кто любилъ и за любовь заплатилъ жизнью.

- - -

Такова повѣсть объ японскихъ Ромео и Джульеттѣ, или, можетъ-быть, о своеобразныхъ японскихъ кавалерѣ де-Гріе и Манонъ Леско, — не знаю, какъ вѣрнѣе назвать.

В.КРАЕВСКIЙ.

*) Въ то время, какъ гейши, танцовщицы – только артистки и пользуются уваженiемъ, музыкантши и певицы в чайных домах – всем и каждому доступные женщины.

(Очерк «Японские Ромео и Джульетта» был напечатан в пасхальном номере газеты «Русское Слово». В книгу «В Японии» включен не был.)

10 мая (27 апреля) 1905 года

Японскiй „Красный Крестъ".

Это было въ Токіо.
Несмѣтная толпа преградила мнѣ дорогу.
— Что тутъ такое?
— Сейчасъ привезутъ раненыхъ изъ-подъ Портъ-Артура.
Около зданія военнаго госпиталя, вдоль набережной, по каналу стояла буквально несмѣтная толпа.
Полная любопытства. Тихо. Почти безъ разговоровъ. Что-то торжественное было въ воздухѣ.
— Пропустите иностранца! Пропустите иностранца! говорилъ мой гидъ, и даже въ эту торжественную минуту японцы вѣжливо и предупредительно разступались передъ иностранцемъ и пропустили меня къ самому госпиталю.
И вотъ показалось длинное печальное шествіе.
Японскіе раненые были всѣ въ бѣлыхъ кителяхъ съ красными одѣялами черезъ плечо.
Немногіе, съ перевязанными руками, забинтованными головами, шли. Большинство везли въ рикшахъ съ забинтованными ногами, животами. Ѣхало нѣсколько полныхъ фургоновъ „Краснаго Креста". Человѣкъ пять—десять несли на носилкахъ.
Лица тѣхъ, кого несли на носилкахъ, были закрыты.
Я подумалъ, что это мертвые.
— Вотъ это тяжело раненые. У насъ дѣлается такъ всегда, чтобъ не видали ихъ страданій.
У всѣхъ, кого несли на носилкахъ съ закрытыми лицами, была забинтована нижняя часть туловища.
Это были раненые, уже сравнительно поправлявшіеся, отлежавшіеся въ госпиталяхъ въ Дальнемъ.
И все-таки какія ужасныя лица.
Сквозь природную желтизну просвѣчивала страшная блѣдность. Это были лица цвѣта яблока-ранетъ. Они производили впечатлѣніе лицъ въ послѣднемъ градусѣ чахотки.
Меня интересовала толпа, среди которой проходило это шествіе, печальное и страшное.
Ни кликовъ ни слезъ.
Молчаніе, тяжелое и гнетущее.
На лицахъ были написаны участіе и испугъ.
И всюду, куда я ни смотрѣлъ, у всѣхъ, на кого я ни смотрѣлъ, я видѣлъ на лицѣ участіе и тотъ же испугъ.
И словно какое-то недоумѣніе при видѣ этихъ молодыхъ, — раненые были все самая юная молодежь,— искалѣченныхъ людей:
— Что жъ это съ ними сдѣлали?
Среди радостныхъ телеграммъ о побѣдахъ, — словно тяжелые вздохи долетаютъ, — приливаютъ съ войны волны раненыхъ.
И среди радостнаго, воинственнаго возбужденія у японскаго народа просыпаются испугъ и недо-умѣніе.
Война эта страшно популярна въ Японіи, но все же эти шествія раненыхъ слишкомъ тяжелое зрѣлище, заставляющее толпу содрогаться отъ ужаса передъ войной.
Раненыхъ прибыло человѣкъ 700. Госпиталь, куда ихъ доставили, — должно - быть, что-нибудь въ родѣ центральная пункта, гдѣ распредѣляють раненыхъ но учрежденiямъ „Краснаго Креста", по частнымъ лѣчебницамъ и домамъ.
Здѣсь не остался никто. Раненыхъ только зарегистрировали и понесли и повезли отсюда по разнымь пунктамъ.
Вся эта регистрація 700 раненыхъ заняла минуть пятнадцать.
„Канцелярская волокита", на которую нельзя пожаловаться. Очевидно, налажено хорошо, порядокъ великолѣпный, и все дѣлается быстро.
За одной изъ группъ, — наиболѣе многочисленной, — раненыхъ отправился и я.
Мы подошли къ большому трехъэтажнему госпиталю, на фронтонѣ котораго красовался крестъ и двѣ буквы „R. С." (red cross — „Красный Крестъ").
Мой гидъ сбѣгалъ въ канцелярію и тотчасъ же вернулся съ отвѣтомъ:
— Разрѣшено осмотрѣть.
Японцы очень охотно экспонируютъ свою „совсѣмъ европейскую цивилизацію". Вѣдь они сами, по ихъ словамъ, въ этой войнѣ „держатъ экзаменъ" на цивилизованную страну 1-й степени.
— Какъ только окончится пріемъ раненыхъ, одинъ изъ докторовъ проводить джентльмена и покажетъ все.
Докторъ, отлично говорившій по-англійски, сдѣлалъ все съ величайшей любезностью.
Изъ трехъ токійскихъ госпиталей „Краснаго Креста" передо мной былъ самый большой.
Онъ производилъ наилучшее впечатлѣніе.
Масса воздуха и свѣта. Образцовая чистота.
— Вы обратите, быть-можетъ, вниманіе на то, что потолки нѣсколько ниже, чѣмъ полагается въ образцовых!» европейских!, госпиталяхъ!— замѣтиль докторъ. — Но вѣдь мы, японцы, не забудьте, ниже ростомъ. Высота комнатъ разсчитана пропорціонально нашему росту.
Огромный операціонный залъ съ окнами — цѣлыми стеклянными арками, съ пятью столами, весь блисталъ и сверкалъ.
— Операціонными залами мы можемъ гордиться!— пояснилъ мнѣ докторъ. — Здѣсь вы найдете все, что только выработано новѣйшаго и лучшаго операціонной техникой.
Въ каждомъ залѣ, очень просторномъ, лежало человѣкъ по сорока.
Постели были устроены по-европейски. Надписи на дощечкахъ надъ кроватями — по-нѣмецки.
„Скорбные листы" ведутся также на нѣмецкомъ языкѣ.
— Это языкъ нашей, японской, медицины! — улыбаясь, объяснилъ мнѣ докторъ. — Въ медицинѣ мы ученики нѣмцевъ. Еще недавно наши госпитали были полны нѣмецкими докторами. Теперь вы не найдете ни одного нѣмца. Весь медицинскій персоналъ — мы, японцы. Но мы ведемъ исторію болѣзни всегда на нѣмецкомъ языкѣ. Это лучше. Раненый не знаетъ, что съ нимъ, такъ же, какъ и его родные.
Такимъ образомъ, нѣмецкій языкъ замѣняетъ для японцевъ латынь.
Раненые нѣкоторые лежали въ забытьѣ, другіе болтали, пересмѣивались, объяснялись мимикой съ далеко лежавшими пріятелями, и, невидимому, этотъ мимическій разговоръ велся съ большимъ успѣхомъ и интересомъ.
Что поражало, это — обиліе посетителей. Вѣрнѣе, посѣтительницъ.
Приходили, уходили, безшумно скользя около коекъ, сотни женщннъ. Всѣ съ узелками для раненыхъ. Многія водили съ собой дѣтей.
Я видѣлъ массу озабоченныхъ, огорченныхъ, убитыхъ лицъ. Не слышалъ ни одного рыданія.
— Въ госпиталяхъ не плачутъ! — объяснилъ мнѣ докторъ.
И я лишній разъ подумалъ:
— „Какая желѣзная дисциплина у этого народа, создавшаго поговорку: „Горе, какъ рваное платье, надо оставлять дома".
У раненыхъ, русскихъ плѣнныхъ, которыхъ я видѣлъ въ Осака, большинство ранъ приходилось въ голову и плечи.
— Шрапнель! — какъ объяснили мнѣ тогда.
У большинства японцевъ раны были въ ноги, въ животъ, — вообще въ нижнюю часть туловища. Я спросилъ объяснения у доктора.
— Большинство жертвъ артиллерійскаго огня. Большинство тѣхъ, кого вы видите здѣсь, ранены осколками снарядовъ.
Я спросилъ относительно смертности. Докторъ отвѣтилъ мнѣ съ обычной вѣчной японской улыбкой:
— Въ европейской и американской печати очень много говорилось, что это будетъ одна изъ послѣднихъ войнъ между цивилизованными націями. Надѣялись, что міръ содрогнется отъ ужаса передъ современной войной. Мечты, которымъ врядъ ли удастся сбыться.
Правда, техническая часть войны оборудована страшно. Но зато и медицина страшно ушла впередъ. Число умирающихъ отъ ранъ, сравнительно съ прежними войнами, очень мало.
— А числа убитыхъ?
— Громадны! Но относительно раненыхъ можно сказать навѣрняка: никогда столько не выздоравливало, никогда не было столько шансовъ выздоровѣть. При условіи, конечно, если рана нанесена не казацкой пикой и не саблей.
Тутъ докторъ пришелъ въ величайшее волненіе: Это—варварство, которое не можетъ быть терпимо на войнѣ! Эти .удары пиками, которые разрываютъ мясо, удары саблями, надрубающіе людей, — отъ нихъ , нѣтъ спасенія. Человѣкъ, если и выживетъ, испорченъ на всю жизнь. Это ужасное варварство!
— Вы думаете, докторъ, что мягче вложить человѣку въ животъ осколокъ стали фунтовъ въ пять?
— Все равно! — горячился онъ.—Война—жестокая вещь. Конечно! Но пики и сабли, это — варварство среди самой жестокости. Вся медицина, доктора всѣхъ странъ должны протестовать противъ этихъ ужасныхъ орудій не только убійства, но и мучительства. Во всѣхъ арміяхъ, у всѣхъ народовъ, гдѣ существуютъ пики, — онѣ должны быть отмѣнены. Какъ уничтожено, напримѣръ, колесованіе при смертной казни!
Докторъ попался человѣкъ бывалый. Онъ самъ былъ на театрѣ военныхъ дѣйствій и пріѣхалъ оттуда, сопровождая партію раненыхъ.
— Много ли больныхъ въ вашей арміи?—спросилъ я.
— Очень! — отвѣтилъ онъ. — Много больныхъ отъ переутомленія. Наши солдаты, быстро передвигаясь,— на этомъ основана тактика нашихъ полководцевъ,— страшно переутомляются. Много очень жертвъ уноситъ дизентерія. Масса болѣзней развивается на почвѣ плохого питанія и истощенія организма.
— Весь міръ говорить, что японскій солдатъ довольствуется чрезвычайно малымъ, чуть не горсточкой риса!
— Совершенно вѣрно! — подтвердилъ докторъ.— Но чего это стоить? Объ этомъ знаемъ мы, доктора.
Меня заинтересовала, конечно, пресловутая болѣзнь „бери-бери".
— Болѣзнь, совсѣмъ незнакомая намъ, японскимъ врачамъ! — отвѣтилъ мнѣ докторъ. — Полагаютъ во всемъ мірѣ, что это какая-то японская болѣзнь. Большая ошибка. „Бери-бери" — болѣзнь, состоящая въ опухоли железъ, — чисто мапчжурскаго происхожденія. Въ Японіи ея не знаютъ совсѣмъ, и мы, японцы, по-видимому, ей съ трудомъ поддаемся. На войнѣ я со-всѣмъ не видѣлъ болышхъ „бери-бери", —ходятъ слухи, что она распространена, наоборотъ, среди русскихъ войскъ.
Среди раненыхъ беззвучно ходили, хлопотали сестры мнлосердія, крошечныя японки въ соломенныхъ туфляхъ.
— Все дѣвушки аристократическихъ фамилій!—съ гордостью объяснилъ мнѣ докторъ.
— У васъ, говорятъ, среди сестеръ милосердія много англичанокъ и американокъ?
— Только не здѣсь, не въ Японіи. На войнѣ, да, ихъ много! — улыбнулся докторъ.
— Вы предоставляете имъ наиболѣе опасные посты?
— Нѣтъ. Но, видите ли, есть существенная разница между нашей, японской, женщиной, спокойной, благоразумной и уравновѣшенной, и англичанкой и американкой, всегда немного взвинченной и нервной. Страсть итти въ сестры мплосердія къ намъ, японцамъ, у англійскихъ и американскихъ лэди приняла размѣры эпидеміи. Это было что-то психопатическое. Можно было подумать, что дамы прямо объявляютъ войну Россіи. Если бы мы принимали всѣ предложенія, — наши госпитали были бы переполнены англійскими и американскими сестрами милосердія. Это создало бы затрудненія. Съ этими лэди пришлось бы очень церемониться. Что дѣлать съ психопатическими особами, которыхъ привело въ госпиталь не действительное желаніе облегчать человѣческія страданія, а нервное возбужденіе, мода, истерическій подъемъ? Это нарушило бы дисциплину госпиталей. Потому и было рѣшено: „Англійскія и америкапскія лэди желаютъ итти къ намъ въ сестры милосердія? Очень рады. Но пусть отправляются на театръ военныхъ дѣйствій. Здѣсь, въ Японіи, мы допускаемъ только нашихъ, японокъ". Польза двойная: психопатическая волна остановилась, въ сестры милосердія, действительно, рискуя жизнью, пошли только серьезныя особы, и на опасныхъ постахъ мы сберегаемъ много нашихъ, японскихъ, жизней.
Какая практичность у этихъ учениковъ американцевъ!
Въ заключеніе приведу нѣсколько цифровыхъ данныхъ.
При мнѣ, — въ ноябрѣ, — въ Японіи было раненыхъ:
Въ Токіо —10.000 человѣкъ. Въ Осака — 7.000 человѣкъ.
Въ Шимоносеки, Нагасаки и Хирошима, вмѣстѣ взятыхъ, —10.000 человѣкъ.
— Итого—27 тысячъ человѣкъ!—сказалъ я доктору, доставшему мнѣ эти свѣдѣнія въ справочномъ бюро;— это немного!
— Правительство избѣгаетъ присылать въ Японію много раненыхъ!—отвѣчалъ онъ.—И хорошо дѣлаетъ: обиліе раненыхъ вызываетъ уныніе.
Такъ холодно и сухо разсуждаютъ эти практичные маленькіе „янки".

В.КРАЕВСКIЙ

(Текст печатается по книге В.Краевский «В Японии». Издание Т-ва И.Д.Сытина, 1905 г. 186 стр.)

27 (14) мая 1905 года

Нагасаки.

Разоренный городъ.
Масса нищихъ. Правда, это — единственный городъ въ Японіи, гдѣ я видѣлъ нищихъ. Но зато нищихъ изъ Нагасаки хватило бы на всю страну.
— Это—наслѣдство послѣ русскихъ!—говорилъ мнѣ съ миной отвращенія одинъ европеецъ, старожилъ Нагасаки.—Какъ нечистоплотные люди оставляютъ въ квартирахъ, гдѣ они пожили, клоповъ, такъ русскіе оставляютъ послѣ себя нищихъ. Они плодятъ ихъ своими подачками. Ни у другихъ европейцевъ, ни у американцевъ, ни у японцевъ нѣтъ обычая подавать на улицахъ милостыню. Русскіе раздаютъ направо и налѣво. Они наплодили въ Нагасаки, въ этомъ „русскомъ городѣ Японіи, массу нищихъ. И вотъ!
Мнѣніе врядъ ли вѣрное. Что русскіе своими подачками содействовали развитію уличнаго нищенства, - вѣрно. Но что нищенство приняло такіе грандіозные размѣры, — слѣдуетъ приписать тому, что городъ разоренъ войной.
А что Нагасаки былъ „русскимъ городомъ", — бросается въ глаза на каждомъ шагу.
Я ѣду по улицамъ на рикшѣ и на каждомъ шагу читаю вывѣски по-русски:
— „Гостиница Венеція".
— „Гостиница Тріестъ".
— „Фотографъ".
Фотографовъ особенно много. Любили пріѣзжіе русскіе сниматься въ кимоно!
Вотъ заколоченный домъ. Надъ дверями „родная" вывѣска:
— „Русскій трактиръ".
Изображенъ самоваръ и классическая «пирамидка» бильярдныхъ шаровъ. Ѣду дальше. Читаю:
— „Здѣсь продаютъ рубашки".
— „Зубной докторъ".
— „Продажа издѣлій изъ черепахи".
— „Продажа шелка". Захожу въ книжную лавочку:
— „Воскресеніе".
Въ лондонскомъ изданіи. Масса русскнхъ книги заграничнаго происхожденія. Все это, по старой памяти, красуется на полкахъ, въ витринахъ, выцвѣтаетъ и пылится.
Вотъ закрытая русская часовня.
Мы проѣзжаемъ мимо заколоченнаго дома.
— Домъ русскаго консула, — поясняетъ мнѣ гидъ. А вотъ когда-то излюбленный русскими„Бристоль-Отель".
Онъ заколочен, словно въ знакъ траура, что ведутъ войну съ его постоянными посѣтителями.
Знаменитый „Бристоль", про который мнѣ много разсказывали моряки на Дальнемъ Востокѣ.
Онъ расположенъ на горе, усѣянной цвѣтами. Горка поднимается террасами. На этихъ террасахъ маленькіе домики-дачки. Здѣсь жили семьи нашихъ моряковъ.
Здѣсь все было полно „морскими сплетнями", особенно злостными, какъ въ минуты откровенности приходилось мнѣ слыхать отъ нашихъ морскихъ офицеровъ.
Моряки, действительно, составляютъ „одну семью". Къ сожалѣнію. Отецъ морякъ и сынъ морякъ. Женъ берутъ тоже изъ „морскихъ семей". Въ результатѣ всѣ между собой въ родствѣ, въ свойствѣ. Что врядъ ли хорошо отражается на дисцинлинѣ, на производствѣ, на всемъ ходѣ морскихъ дѣлъ.
Когда наша эскадра стояла зимой въ Нагасаки, добродушно предоставляя свои суда изучение японцевъ, толпившихся на нихъ цѣлые дни подъ видомъ торговцевъ, — здѣсь, на этой цвѣточной горкѣ, ведущей къ отелю „Бристоль", происходили сильный морскія волненія.
Мичманъ Ивановъ 888-й проштрафился.
Анна Петровна, его тетя по матери, бѣгала къ Аглаѣ Ѳедоровнѣ, своячиницѣ по мужу.
— Ахъ, надо, чтобъ вы попросили кузину Марью Николаевну!
И добрая кузина Марья Николаевна летѣла къ золовке Вѣрѣ Васильевнѣ но просьбѣ Аглаи Ѳедоровны хлопотать за племянника Анны Петровны.
— Вы только подумайте, что скажетъ Настасья Александровна, когда узнаетъ, что съ ея сыномъ случилось такое!
Въ результатѣ получалось такое дамское волненіе, что привыкшіе къ морскимъ, но не къ сухопутнымъ бурямъ добрые моряки только за головы хватались.
— А ну его, и мичмана вашего! Оставьте только меня въ покоѣ. Сказалъ: ничего не будетъ! — стоналъ тотъ, отъ кого зависѣла мичманова участь, и уѣзжалъ отъ „дамскаго глубокаго волненія" на броненосецъ разносить боцмановъ, за которыхъ, но крайней мѣрѣ, хоть некому просить!
Очень семейно было во флотѣ,въ далекихъ водахъ... Горка съ дачками была полною жизни и криковъ.
— Пелагея, сбѣгай къ Гинцбургу... Поставщикъ нашей эскадры въ Японіи. Милѣйшій
и обязательнѣйшій человѣкъ, съ которымъ я познакомился въ Портъ-Артурѣ.
— Пелагея, сбѣгай къ Гинцбургу, спроси, какъ по-китайски обругать портного: опять платье сузилъ!
Пелагея бѣжала. Гинцбургъ писалъ на записочкѣ. Дама читала и только плевалась. По-китайски-то, можетъ-быть, оно только обидно, но по-русски такое выходитъ, что всякія дамскія уста завянуть, ежели такія слова произнести.
А китаецъ портниха, не понимающій русскихъ ругательствъ, стоялъ, добродушно улыбаясь, и говорилъ:
— Капитана мало-мало пуза толсто есть. Манзика нѣтъ виновата!
Дама каталась въ истерике.
По крутой дорожке, мимо заколоченныхь домиковъ, я поднялся къ забитому „Бристолю".
У дверей—ящикъ для писемъ со стеклянной стѣнкой. Въ немъ штукъ 20 писемъ съ русскими фами-ліями...
Все грустно. Все напоминало о нашемъ недавнемъ благодушномъ благополучіи въ „русскомъ городѣ" Нагасаки. Грустный, вернулся я въ свой Nagasaki-hotel" и, чтобъ утѣшиться, отправился въ „Баръ".
На стѣнкѣ висѣлъ автоматически музыкальный ящикъ.
Автоматически сунулъ я въ отверстіе мелкую монету.
Ящикъ грустно запѣлъ:
— „Не брани меня, родная!"
Я чуть не отскочилъ. Выслушалъ грустную просьбу „не бранить". Сунулъ монету еще. Ящикъ страстно застоналъ:
— „Очи черныя"... — Это было ужъ слишкомъ.
Оказалось, что въ Нагасаки есть даже русско-подданные. Не плѣнные, а добровольно оставшіеся. Человѣкъ 20—25 евреевъ.
Содержатели и продавщицы маленькихъ „кафе", въ которыхъ никогда еще никто не пилъ кофе. Пріюты „кутежей". Съ продавщицами изъ Одессы, готовыми всегда и выпить то, что подаютъ.
Я посѣтилъ и этихъ компатріотовъ.
Въ лавчонкахъ было уныло и грустно.
На стѣнахъ висѣли русскія лубочныя картины. Даже портреты русскихъ высокопоставленпыхъ лицъ.
Продавщицы и хозяева сидѣли мрачно. Мирно попивая содовую воду съ виски, я имѣлъ удовольствіе слышать, какъ судили по-русски мою особу.
— Можетъ, съ этого можно взять хоть полбутылки шампанскаго!
— Держи карманъ шире! Съ англійской-то морды.
— Вы на какомъ языкѣ говорите? — спросилъ я по-англійски.
— По-итальянски, — отвѣтила одна.
— Вы итальянка?
— Изъ Тріеста...
— Чего врать-то! — перебила другая и добавила по-англійски:—Всѣ мы здѣсь изъ Одессы. Мы русскіе, сэръ!
Когда вспыхнула война, весь этотъ людъ, не заслуживающій, конечно, Монтіоновской преміи за добродѣтели, но жалкій и несчастный, взвылъ:
— Немедленное оставленіе лавчонокъ, — да вѣдь это будетъ разоренье!
Они обратились въ полицію съ просьбой разрѣшить остаться.
Губернаторъ Нагасаки разрѣшилъ немедленно.
— Вы не терпѣли никакихъ притѣсненій, строгостей, обидъ?
— Ничего подобнаго.
— А простой народъ? Вамъ не дѣлалъ непріятностей, скандаловъ?
Всѣ въ одинъ голосъ отвѣчали:
— Никогда! Мы не скрываемъ даже, что мы русские! Смотрите, на стѣнахъ у насъ даже портреты.
А одинъ съ достоинствомъ отвѣтилъ:
— Обиды? Съ какой стати? Японцы сражаются только на полѣ сраженія.
Я спросилъ у той, которая назвалась итальянкой:
— Однако, вы все-таки не хотѣли сказать, что вы русская?
— Ну, да. Потому что англичане и американцы терпѣть не могутъ русскихъ! Вы англичанинъ или американецъ?
Единственно, на что жаловались эти русско-подданные, это на то, что за ними:
— Страшно смотрятъ! Мы находимся подъ усиленнымъ надзоромъ полнціи. За нами шпіонятъ. Словно преступники.
Ихъ мечта:
— Вотъ уѣдемъ въ Америку! Поголовно, — мечта всѣхъ.
—. Но кончится война, и все пойдетъ попрежнему
— Нѣтъ! Нагасаки не возродится!
Я не говорю, конечно, объ этихъ типахъ, но вообще Нагасаки съ его мелкой, но принявшей большіе размѣры торговлей созданъ русскими.
Все, что двигалось на Дальній Востокъ и съ Дальняго Востока, проѣзжало черезъ Нагасаки и оставляло здѣсь деньги. Въ самыхъ глухихъ закоулкахъ нашего Дальняго Востока вы ничего не встрѣчали, кромѣ японскихъ издѣлій, — и все это шло изъ Нагасаки.
Все это сразу оборвалось. И городъ разоренъ.
Безчисленные базары пусты и мертвы.
Въ порту, — знаменитомъ порту Нагасаки,— стояло 8—10 пароходовъ! Всего!
А Нагасаки титуловался „Марселемъ Японіи".
— Все это, по всей вѣроятности, суда съ военной контрабандой! — пояснилъ мнѣ англичанинъ, сь которымъ мы совершали прогулку.
Война зарѣзала торговлю Нагасаки,
— Во-первыхъ, воспрещеніе вывозить рисъ! А во-вторыхъ, опасность попасть въ руки русскихъ. Стала больше торговать Іокогама съ Америкой, съ Австраліей. Деятельность Нагасаки оборвалась.
Немпогочисленныя сравнительно суда, посѣщающія портъ Нагасаки, медленно проводятся лоцманами среди минныхъ загражденій.
Минныя загражденія,—очень, говорятъ, солидныя,— устроены, на всякій случай, около знаменитой „Скалы миссіонеровъ". Отвѣсной скалы, поднимающейся при входѣ въ гавань. Отсюда японцы сбрасывали европейскихъ миссіонеровъ, въ тѣ недавнія времена, когда Чацкій могъ бы прійти въ восторгъ отъ „счастливаго незнанья иноземцевъ" японцами. t
Почти полное прекращеніе оптовой торговли, полное прекращеніе розничной,—еще разъ повторяю, страшно важной для такой страны кустарныхъ промысловъ, какъ Японія, — прекращеніе деятельности порта, какихъ причинъ еще нужно, чтобъ объяснить страшное развитіе нищенства въ Нагасаки?
Все утешенія здѣшнихъ японофиловь-иностранцевь, что нищіе „только наследіе русскихъ", кажутся мне поверхностными и не серьезными.
Это война дышитъ на Нагасаки бездеятельностью и уныніемъ.
Нашъ тихоокеанскій флотъ, — увы ! — не былъ победоносенъ. Но вы видите, какое огромное и гибельное значеніе имело для западной стороны Японіи, для крупнѣйшаго порта одно его присутствіе гдѣ-то тамъ, одна возможность его появленія. Отсюда вы можете заключить, какъ важно намъ иметь флотъ, грозяшій восточной стороне Японіи. Въ борьбе на „долгую дистанцію", на которую мы разсчитывали съ самаго начала, въ борьбѣ на истощеніе, это — самый главный шансъ.
Въ Нагасаки все дышитъ близостью театра военныхъ дѣйствій.
Въ 3—4 миляхъ отъ Нагасаки знаменитые горячіе источники переполнены ранеными, которые тамъ, говорятъ, поправляются необыкновенно быстро.
Подъѣзжая къ Нагасаки по желѣзной дорогѣ, миляхъ въ 10 отъ города, я увидѣлъ длинные ряды бараковъ.
— Это что такое?
— Госпитали для раненыхъ.
Они тоже, говорятъ, переполнены.
Войною дышатъ затишье и застой города. Войной дышать и вспышки жизни.
Въ большомъ скверѣ передъ „Японско-Европейскимъ соединеннымъ клубомъ" я увидѣлъ толпу приблизительно въ 1000 человѣкъ.
Это былъ митингъ.
Трактовались, какъ объяснилъ мнѣ переводчикъ, „свои, японскія дѣла".
— О войнѣ? Нѣтъ! О застоѣ.
Хорошо „нѣтъ".
— Какія мѣры должно принять правительство противъ застоя въ дѣлахъ.
Въ клубѣ, куда я зашелъ, и европейцы и японцы,— одѣтые кто въ европейское, кто въ кимоно,—говорили на ту же тему.
Одинъ нѣмецъ сказалъ мнѣ на мое замѣчаніе объ упадкѣ кустарныхъ промысловъ:
— О, да. Изо всѣхъ ударовъ для Японіи это тягчайшій. Несомнѣнно. Эти промыслы кормятъ массу населенія. Но японцы найдутъ выходъ.
И сообщилъ мнѣ проектъ, не лишенный оригинальности :
— Японцевъ сильно выручатъ шляпы.
— ?!?!
— Деревянныя шляпы. Вы обратили, конечно, вниманіе на то, что японцы удивительно работаютъ изъ дерева?
— Я видѣлъ даже почтовую бумагу изъ тончайшихъ деревянныхъ стружекъ.
— Вотъ. Японцы рѣшили замѣнить соломенныя шляпы деревянными. Изъ тончайшихъ стружекъ. Это легче, удобнѣе, дешевле и практичнѣе соломы. Американцы и англичане введутъ ихъ въ моду, чтобъ поддержать японцевъ. Правительство очень озабочено немедленнымъ же развитіемъ этого промысла. Предстоящимъ лѣтомъ Японія выпуститъ полтора милліона деревянныхъ шляпъ европейской формы.
— Что жъ это можетъ дать?!
— Это высчитано. Каждая шляпа даетъ полъіена чистаго барыша, при продажной цѣнѣ 75 сенъ (Около 75 копеекъ.). Это принесетъ 750.000 іенъ. Недурно для поддержки мелкихъ ремесленниковъ. Выдумаютъ что-нибудь еще и еще.
Во всякомъ случаѣ, крахъ мелкихъ ремесленниковъ для Японіи нѣчто еще болѣе страшное, чѣмъ крахъ крупныхъ предпріятій.
— Большія предпріятія не рушатся. Они только мѣняютъ хозяевъ. Но разоренное населеніе поднять невозможно!—практично пояснилъ мнѣ одинъ американецъ.
Нагасаки былъ для меня наиболѣе опаснымъ городомъ въ Японіи.
Здѣсь много народу съ Дальняго Востока, и тамъ у меня, въ свою очередь, много знакомствъ.
Въ Нагасаки, какъ нигдѣ, я рисковалъ нарваться на встрѣчу.
Вхожу въ „Hongkong-Shanghai-banking-corporation",— и первое, что вижу, за столомъ сbдитъ, — къ моему счастью, о чемъ-то глубоко задумавшись, — мистеръ Вильсонъ, представитель одной изъ фирмъ въ Шеф-фильдѣ, мой сосѣдъ и добрый пріятель по Astorhouso-hotel-ю, въ Шанхаѣ.
Симпатпчнѣйшее лицо, которое мнѣ показалось въ эту минуту самымъ отвратительнымъ въ мірѣ.
Минута, и онъ бы воскликнулъ:
— Мистеръ Краевскій!
Но „мистеръ Перси Пальмеръ" успѣлъ юркнуть куда-то въ сторону.
Въ Нагасаки было рискованно засиживаться. Но главная цѣль моего визита въ Нагасаки было осмотрѣть знаменитыя верфи, призванныя играть большую роль во время войны.
Надо было во что бы то ни стало добиться посмотрѣть ихъ, и я въ этомъ успѣлъ.

В.КРАЕВСКIЙ

(Текст печатается по книге В.Краевский «В Японии». Издание Т-ва И.Д.Сытина, 1905 г. 186 стр.)

31 (18) мая 1905 года

Въ тылу у японской эскадры.

Быть-можетъ, еще нѣсколько дней, и у „Mitsu Bishi shipyard",—кораблестроительной верфи въ Нагасаки,— будутъ дѣла полны руки.
Эта колоссальная верфь, самая большая на Дальнемъ Востокѣ, ближайшая къ мѣсту предстоящаго морского боя.
„Митсу-Биши" послужить первымъ перевязочнымъ пунктомъ для пострадавшихъ судовъ адмирала Того, и въ настоящую минуту, я думаю, особенно интересно взглянуть, что за „госпиталь для кораблей" ймѣется въ тылу у японской эскадры.
Госпиталь, надо отдать ему полную справедливость, грандіозный и великолѣпный. Снабженный персоналомъ въ 7000 рабочихъ. Вооруженный всѣмъ, что только выдумала новаго техника кораблестроенія въ Европѣ и Америкѣ.
Г. Медзутаки, помощникъ главнаго управляющаго заводомъ, японецъ-инженеръ, очень любезно принялъ рекомендованнаго ему европейцами въ Нагасаки „мистера Перси Пальмера, только что кончившаго инженеръ-технолога, думающаго спеціализироваться на кораблестроеніи".
„Помощнику управляющаго заводомъ, гдѣ рабо-таютъ 7000 человѣкъ, слишкомъ дорого время. Вѣдь не станетъ же онъ меня экзаменовать!" думалъ я, рекомендуясь инженеромъ.
Мпстеръ Медзутаки сказалъ мнѣ съ обычной любезной японской улыбкой:
— Теперь не время показывать иностранцу такія вещи, какъ верфи, — вы понимаете сами. Но для молодого американскаго инженера мы сдѣлаемъ исключеніе. Мы многимъ обязаны Америкѣ въ дѣлѣ кораблестроенія, — я первый: я получилъ свое образованіе въ Америкѣ. Добро пожаловать, мистеръ Перси Пальмеръ.
Онъ далъ мнѣ одного изъ своихъ помощниковъ, говорящихъ такъ же, какъ и онъ, хорошо по-англійски, получившаго техническое образованіе въ Англіи, и мы отправились осматривать заводъ.
— Покажите все мистеру Пальмеру хорошенько!— напутствовалъ насъ мистеръ Медзутаки. — Пусть ска-жетъ въ Америкѣ, что мы порядочные ученики и не срамимъ своихъ учителей.
Я живалъ на кораблестроительныхъ заводахъ въ Англіи и Шотландіи, и у меня, такимъ образомъ, была мѣрка для сравненія.
Пока мы съ японскимъ инженеромъ идемъ осматривать заводъ, я разскажу вамъ, съ его словъ, исторію этого грандіознаго завода.
Вы увидите наглядно, какъ въ Японіи что растетъ.
Заводъ былъ построенъ правительствомъ въ 1864-мъ году, года за три до эры Меджи, японской „эпохи великихъ реформъ". Это была первая корабельная верфь въ Японіи. Правительство строило ее для военныхъ судовъ. Но расположеніе гавани было признано неудобнымъ для устройства кораблестронтельнаго завода, и эта мысль была оставлена. Верфь превратилась въ госпиталь, здѣсь происходила только починка судовъ. Въ 1871-мъ году работы были расширены и устроенъ впервые въ Японіи сухой докъ.
Въ 1884-мъ году правительство рѣшило уступить дорогу частной предпріимчивости.
— Въ частныхъ рукахъ дѣло пойдетъ быстрѣе.
Не сравниваю по степени целесообразности, а просто отмѣчаю: система, діаметрально противоположная нашей, гдѣ казна старается пріобрѣтать кораблестроительные заводы у частныхъ лицъ въ свою пользу.
Заводъ былъ проданъ обществу „Митсу-Биши" и съ тѣхъ поръ пошелъ гигантскими шагами. Изъ госпиталя для судовъ онъ превратился въ одного изъ создателей японскаго флота.
Уже въ 1890-мъ году заводъ выпустилъ три стальныхъ парохода по 700 тоннъ. Въ 1896-мъ году общество ,.Ниппонъ-Іезенъ-Кайша" решило открыть навн-гацію въ евронейскія воды съ 6 пароходами по 6 ты-сячъ тоннъ каждый, и заводъ „Митсу-Биши" могъ уже взять заказъ на постройку одного изъ атихъ пароходовъ.
Этотъ огромный пароходъ, спущенный въ 1898-мъ году, былъ первымъ блиномъ. И какъ всякій первый блинъ, вышелъ комомъ.
То-есть, пароходъ-то былъ очень хорошъ. Но судьба его печальна.
Это былъ злосчастный пароходъ „Хитачимару", который былъ потопленъ нами въ маѣ прошлаго года, когда несъ службу транспорта.
По отзывамъ экспертовъ, постройка болышіхъ судовъ на заводѣ „Митсу-Биши":
— Не оставляетъ желать ничего лучшаго.
И съ тѣхъ поръ заводъ построилъ еще 8 пароходовъ отъ 5000 тоннъ и выше.
Когда я осматривалъ заводъ, въ постройкѣ былъ „Тангомару", иароходъ-гиганть, предназначенный тѣмъ же обществомъ „Ниппонъ-Іезенъ-Кайшал" для Тихаго океана. Онъ долженъ былъ быть готовь и спущенъ въ мартѣ, и, можетъ-быть, мы встрѣтимъ его въ роли транспорта въ эскадрѣ Того.
Вспомните „Фрегатъ Палладу" Гончарова, вспомните, какъ тамъ описываются смѣшныя японскія суда. Давно ли это было? Что было и что стало? Сравните.
На заводѣ „Митсу-Биши", какъ я уже сказалъ, работаетъ 7000 человѣкъ.
Изъ нихъ иностранцевъ... шесть человѣкъ.
Всѣ остальные японцы.
Какъ работаютъ у „Митсу-Биши",— я приведу слышанный мною еще въ Шанхаѣ разсказъ моряка нашего Добровольная флота.
Это было еще въ то время, когда наша эскадра стояла въ Нагасаки.
Доброволецъ „Ярославль" зашелъ въ Нагасаки въ докъ почистить дно и выкраситься..
Прошло часа 2 — 3, — „Ярославль" выходитъ изъ дока.
На это обратили виманіе на адмиральскомъ суднѣ и адмиралъ послалъ къ капитану узнать:
— Почему пароходъ выходитъ изъ дока, едва успѣвши войти? Не причинено ли русскому кораблю какой обиды?
Отвѣту: „Выходимъ, потому что японцы успѣлн насъ почистить и выкрасить", — не хотѣли вѣрить.
— Не можетъ этого быть!
Такіе рекорды побиваютъ японцы въ быстротѣ и чистотѣ работы.
Таковъ у нихъ порядокъ. Итакъ, мы на заводѣ.
Туристъ, входя на пароходѣ въ великолѣпную — и одну изъ красивѣйшихъ въ мірѣ—гавань Нагасаки, не замѣтитъ завода „Митсу-Биши".
Горы амфитеатромъ надъ ней словно укрываютъ эту огромнаго значенія верфь отъ нескромная взора.
Заводъ раздѣляется на двѣ части. Вся машиностроительная часть расположена въ Акуноргѣ, сухіе доки — въ Татагемѣ.
Акунорга и Татагема отдѣлены другъ отъ друга невысокимъ холмомъ. На этомъ холмѣ — зданія для служащихъ, здѣсь вся администрація завода. Въ самомъ центрѣ.
— Это очень удобно!—замѣтилъ я своему спутнику.
— На удобное расположеніе завода обращено особое вниманіе,—пояснилъ онъ,—это создаетъ колоссальную экономію времени. Обратите вниманіе, до какой степени у насъ все подъ руками.
Результатъ: заводъ въ 7000 человѣкъ идетъ какъ часы. Никакой суеты, толкотни, бѣготни. Вы не увидите рабочихъ, бродящихъ изъ конца въ конецъ завода. Явленіе обычное не только на скверно расположенныхъ заводахъ у насъ, но и въ Англіи и въ Шотландіи.
На заводѣ работаютъ мужчины и женщины.
Маленькія, крѣпыши, въ коротенькихъ кимоно, со здоровенными, страшно развитыми икрами, женщины рѣшительно не уступаютъ мужчинамъ въ работахъ.
— Онѣ у насъ совершенно на одинаковомъ счету!— пояснилъ мнѣ мои чичероне.
Особенность, которая меня поразила: здѣсь я не увидѣлъ тѣхъ изможденныхъ, блѣдныхъ, безкровныхъ лицъ, къ которымъ мы привыкли на большихъ заводахъ Европы и Америки.
Все кругомъ было сильно, свѣжо, бодро и жизнерадостно.
Другая особенность: не слышно никакихъ окриковъ мастеровъ.
Каждый знаетъ свое дѣло и дѣлаетъ его положительно какъ артистъ.
— Наша особенность, японцевъ, не разбрасываться, выбрать себѣ какое-нибудь небольшое дѣло и спеціализироваться въ немъ! — пояснилъ мнѣ мой спутникъ, когда я выразилъ ему свое удивленіе по поводу тишины, порядка и быстроты, съ которыми идетъ работа.— Вы совершенно правы: каждый изъ этихъ рабочихъ— артистъ въ своемъ маленькомъ дѣлѣ. Такъ онъ его изучилъ. Національная особенность!
Онъ улыбнулся:
— Мы маленькіе люди, и каждый поглощенъ своимъ маленькимъ дѣломъ. Въ Европѣ, гдѣ я учился и работалъ, рабочіе жалуются, что эта спеціализація на отдѣльной маленькой отрасли, превращающая, по ихъ словамъ, „человѣка въ станокъ", притупляетъ ихъ. У японца въ крови, въ нравахъ, въ привычкахъ такая спеціализація въ маленкомъ дѣлѣ: онъ дѣлаетъ его,— это вѣрно, — какъ артистъ!
— Не бываетъ у васъ стачекъ, забастовокъ?
— Пока нѣтъ. Мы, японцы, довольствуемся очень малымъ. Кромѣ того, намъ очень тѣсно. Въ Европѣ рабочіе умерли бы съ голоду, получая то, что получаютъ наши. Наши довольны и тѣмъ, что есть работа!
Рабочіе, къ которымъ я обращался, конечно, чрезъ посредство моего чичероне, какъ переводчика, отвѣчали добродушно, любезно, съ обязательной улыбкой вежливости.
Не говоря уже про инженеровъ, каждый механикъ говорить по-англійски.
— Они всѣ получили техническое образованіе въ Англіи или Америкѣ.
Всѣ надписи всюду на англійскомъ языкѣ. Такъ онъ здѣсь распространенъ.
— Теперь мы готовимъ ужъ мастеровъ здѣсь, на мѣстѣ!— пояснилъ мнѣ мой спутникъ, и мы отправились смотрѣть школу.
Школа — красивое кирпичное зданіе.
— Послѣдняго типа! — похвастался мой чичероре. Дѣйствительно, по устройству она смѣло можетъ
конкурировать съ лучшими техническими школами даже въ Англіи.
Въ ней я засталъ около 200 учениковъ. Нѣкоторые предметы преподаются по-англійски. Техническіе.
— Это лучшій международный языкъ въ области машины. А если кто-нибудь изъ нихъ поѣдетъ для усовершенствованія въ Англію или Америку или для какихъ-нибудь особыхъ нововведеній — придется выписать инженера изъ-за границы, — всѣ мастера должны его понимать!
Предусмотрительность, которой трудно не похвалить.
Мимоходомъ мнѣ показали госпиталь, обширный, превосходно устроенный.
— Мы живемъ въ мирѣ съ нашими рабочими, — они имѣютъ у насъ всегда достаточно работы, видятъ заботливость о себѣ, а ихъ дѣти у насъ дѣлаютъ карьеру.
Англичане — служащіе — это все преподаватели въ школѣ, учащіе „маленькпхъ коричневыхъ людей" выговаривать замысловатый англійскія техническія названія.
Все устройство завода говорить, что тутъ не жалели никакихъ денегъ, чтобъ только поставить все на лучшую ногу.
Какія бѣшеныя деньги вбиты въ заводъ „Митсу-Биши", вы можете судить по тому, что все устройство завода, всѣ машины изъ Англіи, за исключеніемъ всего, что касается электричества. Всѣ электрическіе приборы, аппараты изъ Америки.
Кораблестроеніе дорого пока обходится въ Японіи. Bсe матеріалы, за исключеніемъ мѣди, приходится выписывать изъ Англіи.
— Но это только временно! — пояснилъ мои спутникъ. — Мы надѣемся скоро ужъ все имѣть свое.
Что можетъ привести въ особый восторгъ, это — столярное отдѣленіе. Оно превосходно. Всѣ отдѣльныя деревянный части внутренней отдѣлки стоять въ особыхъ деревянныхъ баракахъ, готовыя къ сборкѣ. Мнѣ пришлось какъ разъ осмотрѣть отдѣльныя части для парохода „Тангомару", и надо было прійти къ заключенію, что работы не уступаютъ ни въ какомъ отношеніи работъ европейскихъ или американскихъ мастеровъ.
Но гордость комнаніи „Митсу-Биши" — ея строящійся сталелитейный заводъ.
— Надежда нашей промышленности! — улыбаясь, пояснилъ мнѣ мой чичероне. — Надежда на освобожденіе отъ стальной зависимости отъ Англіи и Америки. Самый драгоцѣпныіі для насъ сейчасъ металлъ!
Японія еще только вступаетъ на путь сталелитейнаго производства.
Толчокъ дало правительство. Оно строить сталелитейный заводъ въ Вакаматсу.
Такой же заводъ, пока въ меньшихъ размѣрахъ, строить компанія „Митсу-Биши".
— Строятъ вамъ иностранцы?
— Зачѣмъ? Исключительно японцы. Съ тѣхъ поръ, какъ мы знаемъ англійскііі языкъ, весь свѣть для насъ школа. Намъ не нужно больше выписывать учителей. Мы посылаемъ своихъ учениковъ въ школы: въ Англію, въ Америку. Стальное дѣло будетъ создано въ Японіи исключительно японскими руками.
Онъ говорилъ: „сталь" съ такимъ увлеченіемъ, съ какимъ ни одннъ скряга не говорить о золотѣ.
— Имѣть свою сталь! Странѣ, которая раскрывается, какъ почка цвѣтка, странѣ, гдѣ растетъ промышленность, что можетъ быть важнѣе, какъ имѣть свою сталь?! Быть независимыми. Какая колоссальная экономія останется въ странѣ!
Мы отправились осматривать модельную.
— Нашъ музей достоинъ нѣкотораго вниманія! — скромно замѣтилъ мой спутникъ.
И онъ, дѣйствительно, достоинъ величайшаго вниманія.
Тутъ собраны модели наилучшихъ судовъ всего міра.
— Музей непрерывно пополняется. Мы неустанно слѣдимъ за техникой судостроенія.
Пришлось лишній разъ подивиться, дѣйствительно, мастерскому умѣнью „съ умомъ перенимать".
Нъ сухихъ докахъ меня ждало тяжелое зрѣлище.
На подножкахъ висѣлъ пароходъ, нашъ доброволецъ, захваченный японцами.
Но рядомъ же съ выпятившимися ребрами, ободранный, висѣлъ знаменитый „Садомару" съ пробитымъ машиннымъ отдѣленіемъ. Это наша торпеда. Память о рейдѣ Іессена.
Таковъ „лазаретъ для судовъ" въ тылу японской эскадры.

В.КРАЕВСКIЙ

(Текст печатается по книге В.Краевский «В Японии». Издание Т-ва И.Д.Сытина, 1905 г. 186 стр.)